Кошевой Кость Гордиенко

Проект гетмана Мазепы об искоренении шатости между запорожцами.— Ненависть Мазепы к кошевому атаману Гордиенку и старание его об отнятии у Гордиенка атаманской булавы.— Новый кошевой атаман Герасим Крыса.— Меры Герасима Крысы для искоренения разбойнических действий со стороны степных ватажных атаманов.— Возмущение запорожцев против самарских селитренников.— Меры гетмана Мазепы для усмирения запорожских своевольников.— Жалобы запорожцев, бывших в походе под Ладогой, графу Федору Головину.— Жалоба запорожцев, бывших на работах при устье Невы, в Запорожскую Сичу.— Волнения по этому поводу во всем Запорожьи и в Малороссии.— Избрание в кошевые Константина Гордиенка.— Раздор запорожского войска с гетманом Мазепой по поводу размежевания границы между Турцией и Россией.— Ненависть Гордиенка к русским ратным людям.— Грамоты царя Петра Алексеевича к запорожцам по поводу войны его со шведами.— Появление в Запорожьи донского козака Булавина.— Замыслы Мазепы против царя.

Мера терпения со стороны гетмана Мазепы по отношению k запорожцам казалось переполнилась и он решил употребить против них самые строгие средства. Июня 22 дня 1703 года прибыл в посольскую походную канцелярию под город Шлотбург [1] от гетмана Мазепы глуховский сотник Алексей Туранский и подал там несколько статей относительно того, как быть, если турки пожелают установить между Турцией и Россией границу, по какие места можно допустить такую границу и как искоренить “шатости” между запорожским войском.
Отвечая на эти запросы, царь Петр Алексеевич писал гетману, что границу нужно установить по общему соглашению и при этом смотреть главным образом за тем, чтобы малороссийскому краю не было утеснения, чтобы Каменный Затон не был стеснен той межой и чтобы при том размежевании не было татар, татарских мурз и беев, так как они, согласясь “вмЪстЪ съ плутами запорожцами, всячески тщатся развратити учиненный между государствами миръ”.
Для укрепления запорожских Козаков в верности русскому престолу гетман предлагал от себя такие меры. Первее всего собрать надежных людей, т. е. компанию сердюков, расставить их в известных местах по днепровскому побережью от Киева до самой Самары и приказать, чтобы они крепко стерегли за тем, дабы из городов не приходили в Сичу никакие ватаги с хлебными запасами: через тех ватажников прибавляются в Запорожье и войска и запасы, так как не из трости родятся люди в Запорожьи, а от людей же на Украйне. Затем, для верности запорожцев нужно взять у них крепость Кодак и осадить ее государевыми людьми, и если нельзя будет того сделать лаской, то нужно сделать оружием, потому что источником всего зла на Запорожьи служит именно крепость Кодак. Ласку гетман понимает так, что станет посылать по прежнему обыкновению в крепость Кодак хлебный запас из нескольких бочек на нарочных подводах и с теми подводами будет отправлять сердюков “съ тайным ружьемъ”. Когда таким образом сердюки войдут в городок, то они сперва могут действовать на кодачан “ласковымъ пріемомъ”; в случае же сопротивления могут бросить несколько бомб для усмирения их. А усмирить кодачан непременно надо, потому что еще не так давно, когда из Орельского городка вышло 40 человек малороссиян на своевольство и когда сотник орельский начал было заворачивать их назад, то кодачане, выйдя из своего городка, убили под сотником коня, ранили сотника, асаула и чуть не разграбили бывших с сотником козаков [2].
Для той же верности запорожцев русскому престолу гетман Мазепа находил нужным взять у них речку Самарь. “О СамарЪ гетманъ доноситъ, что запорожцы, напрасно о томъ вспоминая, непристойно присвояютъ ее, потому что на то они не имЪютъ никакого права. Къ нимъ послана была лишь указная грамота великаго государя во время построенія города с увЪщаніем, чтобы они не дЪлали никакихъ шалостей. Привилейной же государевой грамоты они вовсе не имЪютъ и первая грамота, писанная къ нимъ, сдЪлана по отпнскЪ Неплюева, но онъ, покойный, въ воинскихъ случаяхъ былъ сомнительный человЪкъ. А что до того, будто бы они выпросили себЪ привилейную грамоту у польского короля, то король далъ имъ то, чего самъ не имЪлъ. Та рЪчка Самара взята гетманомъ Хмельницкимъ, находилась въ гетманскомъ распоряженіи и всякая добыча (от нея) — десятая лисица, рыбная ловля, степная добыча — шла на гетмановъ. Запорожцы же, взявши ее с пасЪкой при Брюховецкомъ, и то только по урочище Быкъ, присвояютъ себЪ теперь всю степь и владЪютъ ею. Если на ту Самарь будетъ по монаршему соизволенію пожалована грамота, то дать грамоту повелительную, но и то не на все владЪніЪ по той причинЪ, что татары еще мало слушаютъ турокъ и только послЪ того, когда турки окончательно приведутъ татаръ къ повиновенію, чтобы они не вздумали учинить краю (малороссійскому) какого-нибудь бЪдствія”.
На такое представление гетмана последовала резолюция от государя: “В грамотЪ на владЪніе рЪчкой Самарой запорожцамъ отказать”.
Относительно выдачи привиллсгий и жалованных грамот запорожскому войску гетман не должен иметь никаких сомнений: без его совета ни одно позволение, даже самое необходимое, не будет дано козакам. В особенности же теперь какая нужда давать им привиллегии за преступления их! Для унятия же шатости между запорожскими козаками государь дозволяет гетману поступать с запорожцами по собственному усмотрению, “не прибЪгая, однако, къ тяжкимъ и знатнымъ надъ ними насилованіямъ до прибытія его (государя) къ МосквЪ по самому первому пути”. Но ввиду военного похода государь дозволяет гетману все пехотные полки, находящиеся в распоряжении у Ромодановского, поставить на зимние становища в ближних от Запорожья местах [3].
Совершение всех злодеяний со стороны запорожских козаков гетман Мазепа приписывал влиянию на них кошевого атамана Гордиенка, которому искренне желал скорой погибели и о котором писал в Сичъ одному из своих тайных агентов о том, “дабы его, проклятого пса, не стало”. И старания гетмана увенчались успехом если не вполне, то наполовину: Константин Гордиенко хотя и не погиб от пули, но зато лишен был кошевья за то, что знался, по уверению самого же гетмана, с ворами и разбойниками и делил с ними добычу. Место Гордиенка занял Герасим Крыса.
Первые действия кошевого атамана Герасима Крысы сильно порадовали было гетмана Мазепу; собравшись с силами, новый кошевой атаман истребил ватагу Москаля, Ропухи и трех товарищей их и уже готовился водворить в Запорожьи спокойствие и порядок, как между козаками вспыхнул настоящий бунт: они разбили несколько новых селитренных заводов на реке Самаре, в том числе и завод самого гетмана, и похвалялись разорить Новобогородицкую крепость и другие московские городки, построенные в Запорожьи. Кошевой Крыса никак не мог справиться с бунтовавшей чернью, между которой более всего выказывали беспокойство праздные гультяи, со всех сторон прибывавшие в Сичь.
Гетман Мазепа, узнав о том, отдал приказ Полтавскому и Серденяцкому полкам быть в готовности идти на усмирение своевольников и ждал только приказания на этот счет из Москвы от ближнего боярина Федора Алексеевича Головина, ведавшего в то время Малороссийским приказом [4].
Но в это же время к Головину пришла жалоба и от самих запорожцев из-под города Ладоги. В Ладоге стоял запорожский полковник Матвей Темник с товарищами, принимавший участие в войне русских против шведов. Сентября 11 дня он послал письмо через полкового асаула и пехотного сотника боярину Головину с жалобой на то, что, состоя уже третий год на государевой службе, он никогда не нес такой нужды, как несет теперь со своими товарищами. Сперва козаки служили под Печерами и Быховым; там они получали по рублю на рядового и несколько больше того на старшину и борошна по одному кулю в месяц на четырех козаков; кроме того имели сухари, крупу, сукно, свинец и порох. Ничего того в настоящее время кроме одного куля муки на 6 человек да одного четверика круп на 4 человека в месяц они не получают. От этого, питаясь из “своего хребта” и не получая в течение нескольких месяцев ни единой копейки, козаки пораспродовали всю свою движимость, сделались и голы и босы, оттого и просили ближнего государева боярина доставить им средства для их существования. А что до того, что козаки слишком замедлили своим переходом от Новгорода к Ладоге, вопреки приказу самого Головина, требовавшего от них, чтобы они, как можно скорее поспешили своим приходом в город Ладогу, то в том виновны были не козаки, а сам губернатор новгородский: он дал им такое ничтожное судно, в котором не только идти, а даже повернуться нельзя было, чтобы “не запропастить” все войска [5].
В таком же затруднительном положении находились и те из запорожского товариства, которые исполняли земляные работы при устье реки Невы. Они сперва действовали на войне против шведов, но потом поставлены были на земляные работы и посылали горькие жалобы в Сичу на то, что им не дают ни круп, ни сухарей, а заставляют жить на одном хлебе, да и того дают половину против положенного [6].
Вернувшись потом в Сичу, эти козаки страшно ополчились прогив русских властей и стали поднимать всех товарищей на ненавистных им москалей. Из Сичи недовольство на русское правительство скоро перешло и в Малороссию, частью через торговых людей, приходивших в Запорожье и потом возвращавшихся в города; частью через самих же запорожцев, которые по древнему обычаю ежегодно оставляли Сичь, выезжали на Украйну и пребывали там у своих родных или знакомых в течение всего великого поста до праздника Пасхи. Из малороссийских полков наибольшим беспокойством отличался Полтавский полк, пограничный между Запорожьем и Малороссией: козаки этого полка, покидая города, приходили в Сичь и разжигали ненавистью запорожцев против гетманских порядков в Малороссии. Тогда запорожцы вновь стали кричать, что пора идти на Украйну, бить там панов и арендарей.
Несмотря на жалобу гетмана на запорожцев, несмотря на сильное недовольство, выказываемое запорожцами на русское правительство, несмотря на брожение массы в Малороссии, в Москве, при всем этом находили нужным действовать на запорожцев не угрозами, а милостью и снисхождением. Так, ноября 27 дня посланы были из Москвы на имя кошевого атамана Герасима Крысы две царских грамоты, из коих в одной извещалось о скорой отправке в Сичь обыкновенного годового войску запорожскому жалованья [7]; а в другой объявлялось о принятии запорожцев в государеву милость, о подтверждении всех козацких вольностей и об отдаче им самарских грунтов, а также о запрещении воеводе Каменного Затона чинить запорожцам обиды.
Вот эта интересная царская грамота.
“Божію милостію отъ пресвЪтлЪйшаго и державнЪйшаго великого государя царя нашего царскаго величества подданному низового войска запорожского кошевому атаману Герасиму КрысЪ и всему при тебЪ будучему посполству наше царского величества милостивое слово. ИзвЪстно намъ, великому государю, нашему царскому величеству, по доношенію подданнаго нашего войска запорожского обЪихъ сторон ДнЪпра гетмана и ковалера Ивана Степановича Мазепы, что вы, кошевой атаманъ и все посполство, пребываете по древнимъ своимъ обыкновеніямъ намъ, великому государю, въ вЪрности, и чтобъ мы, великій государь, наше царское величество, пожаловали васъ, дабы вольности ваши и грунта, обрЪтаюшіеся ничЪмъ были не нарушены и дабы подтвердить то нашею царского величества грамотою. Да вы-жъ, кошевой атаманъ и все будучее при тебЪ посполство, били челомъ намъ, великому государю, нашему царскому величеству, дабы вамъ отъ воеводы, въ Каменномъ-ЗатонЪ обрЪтающемся, и отъ ратныхъ нашихъ людей, тамо будучихъ, обидъ и разоренія и убивства не имЪть и чтобъ грунты ваши, прежде отъ насъ великихъ государей вамъ пожалованные, охранены были при прежнихъ волностяхъ. И мы, великій государь, наше царское величество, по прошенію его подданного нашего гетмана и ковалера, призирая на ваши службы и милосердствуя о васъ, войскЪ запорожскомъ, пожаловали васъ, все войско низовое запорожское, повелЪли всЪ тЪ ваши волности хранити цЪло и ненарушимо и владЪть вамъ, какъ изстари отъ предковъ нашихъ, великихъ государей, пожаловано войско запорожское о самарскихъ грунтахъ, и учинить то опредЪленіе нашимъ великого государя указомъ впредь будущею комисіею межъ вами и городовыми, которая по нашему, великого государя указу учинена будетъ; а въ Каменной Затонъ къ воеводЪ нашъ царского величества указъ посланъ съ жестокимъ подкрЪпленіемъ и подъ смертною казнію, дабы онъ и будучіе тамъ ратные люди, имЪли съ вами привЪтство и задоровъ-бы никакихъ отнюдь не чинили и въ волности ваши ни въ какія не вступались, а буде по розыску явятца его воеводы, учиненныя вамъ обиды и неправды, и за то учинено будетъ ему жестокое наказаніе, а вамъ-бы кошевому атаману и всему посполству, по вЪрности своей никакихъ съ ними зацЪпок тЪм ратнымъ людямъ не чинить-же и служить намъ, великому государю, нашему царскому величеству вЪрно и постоянно и въ показаніи тоя вЪрныя своея службы о приключившихся между собою ссорЪхъ, который послЪдуютъ подъ сею нашею великого государя грамотою учиненныхъ обидъ, какъ въ Каменномъ-ЗатонЪ служилымъ нашимъ великого государя людЪмъ, тако и протчимъ учинили розыскъ и доволство и своеволныхъ наказали, чтобъ впредь никакихъ вредителствъ не чинили и служили намъ, великому государю, вЪрно и постоянно” [8].
Из этой грамоты очевидно, что русское правительство, сильно занятое в то время открывшеюся войною со шведами на севере, всячески старалось о том, чтобы обеспечить мир для России на юге. На юге же сидели запорожцы, которые были страшны не сами по себе, а через союз с Крымом и Турцией. Этим и объясняется такое снисхождение со стороны царя по отношению к запорожскому войску.
Однако и царская милостивая грамота нисколько не успокоила запорожцев. В декабре месяце того же года запорожцы лишили атаманского уряда Герасима Крысу и на его место снова выбрали Константина Гордиенка.
Гетман Мазепа, узнав о том, пришел в большое негодование. От запорожцев он ожидал всякого зла и бедствия как для царя, так и для самого себя. Отпуская от себя в половине января следующего 1704 года московского подъячего Илью Никифорова, Мазепа велел сообщить боярину Федору Алексеевичу Головину о том, что в Польше “хотятъ начать войну на богохранимую царского пресвЪтлого величества державу и идти на богоспасаемый градъ КиЪвъ и на всю Малую Poccію. И если то злое дЪло поляковъ придетъ въ самое подлинное дЪло, то царскому величеству не безъ трудности будетъ удержать и успокоить Украйну. Первое и самое большее бЪдствіе — это запорожцы, которые, имЪя въ городахъ отцовъ, дядей, братьевъ и прочихъ родственниковъ, тотчасъ прельстятся на польскіе денежные подарки, которые будутъ имъ объявлены, запорожцы, яко трость, колеблемая вЪтромъ в полЪ, обращаются сЪмо и овамо” [9].
Так трактовал Мазепа запорожцев перед Москвой, и хотя предсказание его не сбылось, тем не менее новый кошевой атаман Константин Гордиенко выступил решительным противником Москвы. Правда, марта 16 дня он написал благодарственный лист царю Петру Алексеевичу за присланное через дворянина Михаила Остафьева годовое жалованье войску, прося при этом по обыкновению о прибавке свинцу и пороху, но в это же время марта 15 дня обнаружено было, что кошевой и запорожцы сносятся с перекопским каймаканом, обмениваются взаимной с татарами дружбой и затевают неприятельское дело против России. Так доносил из Сичи гетману один “доброжелательный” человек, скрывший свою фамилию под буквой С [10], и донесение это отчасти подтвердилось поведением запорожцев. Так, в конце июня, собравшись в числе 3000 человек, они вышли из Сичи с пушками и клейнотами, переправились через Днепр под Кодаком и направились к речкам Самаре и Орели для разорения самарских и орчинских селитренных майданов, для разрушения Новосергиевского городка и отогнания стад у жителей Новобогородицка. Кошевой атаман, видя такое своеволие, хотел сложить с себя свое звание, но бунтари вновь принудили его взять булаву, а сами хотели идти на малороссийские города и удержаны были только своими старшинами; тогда, не желая оставаться в бездействии, они устремились на соляную добычу [11]. Гетман для охраны малороссийских границ от запорожцев послал к Переволочной наказного полтавского полковника и глуховского сотника с козаками [12].
Но всего больше восставали запорожцы и их кошевой атаман Гордиенко за построение русской крепости в Каменном Затоне, стоявшей на левом берегу Днепра в виду самой Сичи. Между запорожцами и великороссийскими охранителями этой крепости постоянно происходили столкновения и захваты людей в полон с той и с другой стороны. Начальником крепости Каменного Затона был в то время боярин Даниил Романович Шеншин. Июля 2 дня кошевой Гордиенко написал воеводе Шеншину из Сичи письмо, в котором требовал от воеводы, чтобы он возвратил в Сичь взятых им козаков запорожского войска, в противном случае грозил ему отплатить тем же. “Уже въ прежнемъ нашемъ письмЪ мы писали твоей милости, чтобъ ты возвратилъ невинно взятыхъ съ нашей стороны товарищей, но твоя милость отпустилъ къ намъ из тюрьмы (“вязеня”) лишь одного товарища, а другого, по имени Максима, товарища Левушковскаго куреня, и до сихъ поръ, неизвестно для какихъ цЪлей, въ тюрьмЪ связаннымъ держишь; между тЪмъ за нимъ ходять для отысканія къ Каменному-Затону его товарищи. Предъявителямъ сего листа, нашимъ товарищамъ, изволь отдать безъ всякой турбаціи и задора помянутого выше Максима. Если же ты не отдашь вмЪстЪ съ симъ листомъ оного невинного товарища, то мы и изъ вашихъ служилыхъ людей возмемъ неповинного” [13].
В таком же духе изъяснялся кошевой атаман Гордиенко и с царским послом по поводу той же крепости в Каменном Затоне и сидевшего в ней “безвинного товарища”. Объясняясь с послом, кошевой высказался, чем именно не нравился запорожцам Каменный Затон: воевода Каменного Затона посылает в Сичь людей высматривать и выслушивать, что делают и говорят запорожцы на Кошу, причиняет товариству всяческие обиды, отнимает у них лошадей, бранит их и называет своими подданными, наконец, упрекает их в том, будто они беглых солдат принимают к себе: “Но у насъ такихъ беглыхъ солдатъ въ СичЪ нЪтъ, а хотя-бы и были, то у насъ издревле такое поведеніе: кто придетъ, тЪхъ принимаемъ, и кто захочетъ, тотъ у насъ живетъ” Как и воеводе Шеншину, Гордиенко грозил и царскому послу, что если воевода не прекратит своих насилий, то это может возмутить против Москвы и все Запорожье и всю Малую Россию.
Как бы в подтверждение этих слов кошевого Гордиенка, гетман доносил царю Петру Алексеевичу своим письмом (июля 20 дня) о смуте, вновь происшедшей в Сичи, об отправлении некоторых из запорожцев на соляную добычу и о мерах, принятых им на случай нападения низового войска на малороссийские города гетманского регимента [14].
Гетман не хотел понять истинных причин недовольства на русское правительство в среде запорожских козаков; он не думал о том, чтобы так или иначе устранить их, и все смуты, происходящие в Сичи, приписывал одному человеку, кошевому Гордиенку. “Кошевой Гордіенко, — писал Мазепа в январе месяце 1705 года в Москву, — благодаря своей хитрости, имЪетъ особенную силу; чтобы провести какое-нибудь дЪло, онъ сперва совЪтуется частнымъ образомъ со всЪми куренными атаманами, а потомъ уже выноситъ свое дЪло на раду, и тогда успЪхъ его затЪй всегда бываетъ обезпеченъ”. Гетман признавался, что он изыскивает все средства для того, чтобы извести со света “пса проклятого”, но это ему до сих пор не удалось. Оставалось довольствоваться подробными донесениями о всех действиях кошевого тех тайных агентов, которых гетман посылал от себя в Запорожье, и явных дозорцев, какие поставлялись им в крепость Переволочну, на границу между Гетманщиной и Запорожьем.
К этому времени уже сошел со сцены угодливый слуга гетмана Мазепы и закоренелый враг запорожцев дозорца Иван Рутковский и вместо него выступил другой, Роман Селезневич. В феврале месяце Мазепа послал через Романа Селезневича несколько писем в Запорожскую Сичу с требованием полной покорности со стороны войска царскому престолу и гетманскому регименту.
Исполнив волю гетмана, Роман Селезневич в том же феврале месяце писал Мазепе, что кошевой атаман Гордиенко на доставленные в Сичу гетманские письма не дает немедленного ответа, обещаясь прислать его особыми козаками: “для того запорожцы имЪютъ, по древнему обыкновенію, по два человЪка из куреня казенчиками”; товариство же и того не желает делать и находит за лучшее отвечать гетману “почтой”, а не через нарочных посланцев. На самого дозорцу кошевой атаман предъявил претензию за то, что будто бы он доставляет в Кош гетманские письма в распечатанном виде. Дозорца, оправдываясь в этом перед гетманом, заявлял, что кошевой, обвиняя его в таком поступке, просто на просто хочет сорвать на нем свою злобу: он просил дозорцу прислать в Сичу для вновь поставленной старшины гостинца по бочке борошна, но получил отказ в том и теперь взваливает на дозорцу всякие обвинения [15].
Подлинных писем гетмана Мазепы к запорожцам не сохранилось — об них говорится только в донесении гетману дозорцы Селезневича, а потому и самое содержание их доподлинно неизвестно. Можно догадываться только, что кроме требования о повиновении гетман требовал еще от запорожцев вспомогательного отряда для похода на север. По крайней мере, в самом начале июня месяца того же года по царскому указу и по предписанию гетмана, высланы были из Запорожья в город Смоленск несколько человек запорожской пехоты и конницы, которые “въ прошломъ году безоповЪдне” (добровольно) ушли из Инфлянт в малороссийские города и там разжигали ненависть против москалей [16].
Жалобы запорожцев на трудность службы в Инфлянтах имели свое основание: и по своему исключительному положению, как малороссы, и по своим военным приемам, как независимая боевая сила, запорожские козаки во время Северной войны испытывали гораздо большие неудобства, чем великороссийские войска: запорожцы для великороссов на половину чужестранцы, в дележе добычи имевшие последнюю долю, в получении провианта — нередко никакой доли. Оттого и неудивительно их отвращение к походу на север.
При всем том, где была какая-нибудь возможность, запорожцы неизменно служили государю и мужественно сражались с врагами русских, шведами. Еще в 1704 году в июне месяце, оставшийся на севере отряд запорожцев принимал участие в нападении русских на шведов при Черной речке, притоке реки Невы и вместе с другими взял 12 шведских офицеров и несколько человек рядовых, после чего русские и запорожцы перебрались было на Черную речку, но при острове Валкисаре наткнулись на восьмитысячный отряд шведский под начальством генерал-поручика барона Майделя и вернулись с этим известием в только что основанную царем столицу Петербург. В следующем 1705 году июля 28 дня тот же генерал-поручик Майдель подошел к Выборгской стороне против самого Петербурга, переправился на Каменный остров и с него стал было перебираться на теперешний Аптекарский остров, но был отбит русскими батареями. После этого августа 4 дня генерал Майдель прошел к правому притоку Невы Охте выше Петербурга и двинулся по направлению к Шлиссельбургу. Не дойдя двенадцати верст до Петербурга, Майдель стал переправляться через реку Неву. Но за Майделем отправился вслед помощник шлиссельбургского коменданта Бахметьев и шведы, узнав о том, вернулись назад к Охте, где встретили отряд запорожских козаков, на которых и ударили всей своей силой. Запорожцы, уступая большой численности неприятелей, оставили свой пост у Охты и переправились через Неву. Тут к ним подошли две русских шнявы и несколько галер и тогда шведы отступили к городу Выборгу [17].
Кроме походов на далекий север, где запорожцы терпели и от голода, и от сырого климата, и от дурного с ними обращения, большое неудовольствие вызывал у них поднятый одновременно с этим вопрос о размежевании земель между Турцией и Россией и установлении порубежной линии вдоль южных границ козацких вольностей.
Мая 21 числа 1705 года думный дьяк Емельян Игнатов Украинцев известил с урочища Мишурина Рога кошевого атамана Константина Гордиенка о том, что пресветлейший и державнетвий государь Петр Алексеевич, желая установить, после долговременной войны с Турцией “святоосвященный покой”, повелел ему, дьяку Украинцеву, съехаться с турским комиссаром и чинить постановление по мирным договорам; что вместе с думным дьяком велено по грамотам царского величества гетману Мазепе послать для той же цели от себя знатных лиц из малороссийского дворянства и что теперь он, думный дьяк, с знатными малороссийскими особами Григорием Карповичем и Димитрием Максимовичем направляются к реке Бугу для съезда с турецким комиссаром и извещает о том “своихъ милыхъ пріятелей и братію” запорожских козаков.
Вслед за письмом думного дьяка Украинцева послан был в Сичь о том же универсал и от гетмана Ивана Мазепы [18].
Когда письмо дьяка и универсал гетмана дошли в запорожский Кош, то в Сичи кошевым атаманом Гордиенком собрано было по этому поводу одна за другой две войсковых рады. На первой раде решено было написать письмо к думному дьяку с запросом, “какимъ способомъ и по какія примЪты съ турскимъ коммиссаромъ онъ имЪетъ граниченіе утвердити”, т.е. “только ли на одной степи или в ДнъпрЪ водой”. На второй раде решено было послать думному дьяку письмо с выражением неудовольствия за то, что как сам думный дьяк, так и гетман, извещая запорожцев о имеющейся быть пограничной комиссии, не сообщают войску ни о статьях, на основании которых будет вестись разграничение, ни об уговоре, какой имеет быть у русских с турками, ни о царской грамоте, повелевающей и чинить такое разграничение: “ИзвЪстно да будетъ вашей милости, что отъ веку не слыхано и нихто то (не) можетъ сказать, чтобъ которого времяни могла въ ДнъпрЪ обрЪтатися граница, но отъ нЪсколько сотъ лЪтъ войско запорожское в ДнЪпрЪ Кошемъ обрЪтаяся, владЪя ДнЪпромъ, даже до самого морского гирла, ни отъ кого не бывало ограничено и обмежевано, и для того никакимъ способомъ не позволяемъ никому въ давношнемъ нашемъ и старожитномъ днЪпровомъ пребываніи никакихъ границъ заводити. А понеже царское пресвЪтлое величество желаетъ, дабы царству его были опредЪлены границы, а намъ никакою достопочтенною своею грамотою о томъ не давалъ извЪстія, то мы милость вашу на дЪло его монаршее присланного, упрашиваемъ, изволь, милость ваша, государскую его грамоту къ намъ прислать, дабы мы, вычитавъ, выразумЪли о чемъ въ царской его грамотЪ положенныя статьи и какій ваша милость по указу его съ комиссаром турецкимъ имЪти будете договоръ” [19].
Получив такое письмо, думный дьяк ничего другого не мог предпринять, как только отослать его к царю. И тогда царь Петр Алексеевич июня 10 дня отправил на имя кошевого атамана Константина Гордиенка грамоту, в которой говорилось, что напрасно кошевой и все запорожское поспольство “коммиссіальному дЪлу” противятся, опасаясь лишения “грунтовъ” и “животовъ”: царское величество вполне обнадеживает их, что “всЪ ихъ добычи будут по старому” и потому требует от них не чинить “въ коммиссіальномъ дЪлЪ” никакого препятствия, быть послушными во всем, чего от войска потребует гетман, и служить верно и постоянно великому государю по всегдашней войсковой верности [20].
Одновременно с царской грамотой послан был к запорожскому войску и лист от гетмана Мазепы с наказом “не перечить волЪ царской въ коммиссіальномъ дЪлЪ, чтобы не навлечь тЪмъ монаршего гнЪва”… “Великій государь не для чего иного, только для общего войску низовому и малороссійскому народу добра то разграниченіе” с Портой учинить приказал и чрез то размежевание войску запорожскому ни в вольностях и правах, ни в звериных и рыбных добычах “убыли и уймы не будетъ” [21].
Но запорожцам такие обещания показались слишком неопределенными и потому июня 26 числа они отправили Мазепе обширный лист с повторением своих прежних претензий. Гетман о многом пишет запорожскому войску о прибытии комиссаров к Бугу, о царской грамоте, присланной по этому поводу, о царском приказании чинить с турским комиссаром такой договор, какого потребует сама Порта, но только не пишет войску о сущности самих переговоров и о том, с каким повелением сам он послан от государя в комиссию для “пограничного опредЪленія”. “А что, вельможность ваша, писали къ намъ во всЪхъ вашихъ листахъ, припоминая и многократно подтверждая, что не ко умаленію государской земли на семъ разграниченіи обрЪтаетеся, но къ цЪлости и расширенію оной имЪете чинить коммиссію, тогда въ тЪхъ пунктахъ ясно и явно разумЪется быти двояко, понеже для размЪренія царского величества державы и народу россійскому для водного въ добычахъ употребленія. Для чего-же въ прошломъ году Григорій Карповичъ и Дмитрій Максимовичъ съ коммиссаромъ турецкимъ не чинили коммиссіи на той сторонЪ Богу (к которой коммиссіи и велможность ваша поспЪшая вспять возвратился изъ Переволочни) и не разъ мЪрили границы около ДнЪстра турецкой [22], убавливая ихъ землЪ пространства, но на сей сторонЪ Богу (т.е. Буга) своего монарха уменшивая пространство подъ городки турчанину, поступали, водя за собою желательного пріятеля даже до самыхъ городковъ, а указывая и отдая самовольно, что по городки имЪетъ быти ему граница означенна. И мы, войско, какъ въ прежнихъ листахъ нашихъ писали къ вельможности вашей, что можете турковъ старыхъ спросить, а любо (либо) и господина Григорья Карповича Коровку, яко старого человЪка, слыхали-ли они, когда въ ДнЪпрЪ опредЪленіе границъ; подлинно вЪдаемъ, что не только они того не могутъ сказать, но и вся подсолнечная на то не признаетъ, зачЪмъ старожитныхъ вЪковъ мы, войско, не покидая и давныхъ нашихъ обыкновеней, не только въ ДнЪпрЪ границЪ быти не позволяемъ, но совЪтуемъ вельможности вашей съ тЪмъ разграниченіемъ къ городкамъ и не приближатися, а ежели по волЪ вашей достигнете городковъ, мы для уговору о нашихъ грунтахъ и граничного дЪла все отъ старшего до меньшего будемъ предъ очи ваши приходитя, а понеже пресвЪтлого монарха нашего его царского величества салтаномъ турецкимъ въ томъ размежеваніи есть великая потреба, и мы, войско, не чиня государевой волЪ противности, ради-бъ вседушно, дабы какъ былъ вЪку старожитного укрЪпленіе границЪ съ Портою, такъ чтобъ и нынЪ на томъ-же было поновлено: преславной памяти антецессоръ королей польскихъ кроль Витултъ [23], тотъ несытому змію крови христіянской въ разширеніи его панства уста заградивши и збивши съ охочимъ войскомъ запорожскимъ, которые въ то время обрЪталися Кошемъ у Семенова-Рогу у Бога (т.е. у Буга), Старый Очаковъ, гдЪ теперь именуется Сто Могилъ и розоренію до часу сего подавши, постановилъ, укрЪпилъ и утвердилъ быть границЪ туркамъ землею по Сто Могилъ, о чемъ ежели, вельможность ваша, изволите вЪдати, найдете пространно на подписи на камени, надъ Богомъ стоячимъ, а водою въ ДнЪпрЪ границу таковымъ утвердилъ способомъ, естли кто хочетъ вЪдати наданные грунты войсковые водою въ ДнЪпрЪ, пусть пустится верхомъ въ море съ берега по та, даже пока конемъ не можетъ земли достигнути, по та мЪста отъ того-же вышереченного короля водою есть назначена, которая граница изрядно-бы то за дЪло подлинное устроено было гдЪ-бъ по указу царского пресвЪтлого величества, а вашимъ радЪніемъ, яко ближняго сенатора боку царского, давно поставленная рЪчь была поновлена, дабы отъ всего народа россійского и насъ, войска, здЪсь въ ДнЪпрЪ обрЪтающогося, царскому величеству и велможности вашей къ вЪчной памяти была слава и похвала” [24].
Послав такое письмо Мазепе, запорожцы на том не успокоились и через два дня написали гетману другое письмо. Как и в первом письме, они настоятельно просили гетмана об одном, дабы в Днепре никакой границы не было, ибо если назначить черту граничную по городки землей, то они (турки), яко прехитрые и неправдивые люди, по городки впредь идущие [25] времена и Днепр отмежевавши, все наши добычные грунты к себе привращать захотят. А до тех пор, пока состоится пограничное соглашение, запорожцы просили гетманскую вельможность, на случай возвращения посланного в Москву товариства за годовым жалованьем, известить о том войско “почтеннымъ листомъ своимъ, когда представится въ томъ возможность” [26].
Но гетман Мазепа не только не внял просьбам запорожцев, а послал думному дьяку Емельяну Украинцеву несколько сот козаков Нежинского полка с приказанием оружием “укротить тыхъ псовъ запорожцевъ”; фельдмаршалу же российских войск князю Меншикову донес “о своевольствЪ непостоянныхъ и скаженныхъ псовъ запорожцевъ, которые оказываются противными коммиссіональному дЪлу вслЪдствіе природного своего малоумія и давней бунтовничей намоги”. Распущенные еще со времени Богдана Хмельницкого, они не только не слушали всех прошлых гетманов, но еще, подняв орду, воевали с ними, многие беды малороссийскому краю на правом боку Днепра и разорения причинили и уже во время уряда самого Мазепы учинили Петрика гетманом и приходили с ним и с татарской ордой на Полтавский полк войной, но божией милостью гетман Мазепа так “располошилъ” врагов на реке Орели, что Петрик ушел в Запороги, а калга-салтан бежал дикими полями до Крыма [27].
Несмотря на крайнюю степень раздражения со стороны гетмана Мазепы на запорожцев и на решительные меры, предлагаемые им для укрощения их, царь Петр Алексеевич не находил нужным действовать против них силой и даже в самом конце месяца июня приказал послать им обыкновенное годовое жалованье через дворянина Базлова и подъячего Инехова [28].
После этого и сам гетман нашел нужным переменить свой тон в отношении запорожцев. В свою очередь он отправил им через козака Соловья “сердце до дзвона” (язык до колокола) сичевой церкви и “для окованія того-жъ дзвона штабъ (полосъ) десятокъ”, хотя с этим вместе не преминул упрекнуть товариство за пограбление низовыми козаками у татар, как о том писал гетману бей бендерский, сорока с лишком шкап [29] и около полутораста ездовых коней, которые будто бы отогнаны были у татар и отправлены козаком Шумейком с товарищами в Сичу, а также послать упрек и самому Кошу запорожскому за вмешательство его в “коммиссіальное дЪло” и за отогнание нескольких штук лошадей от табора комиссаров.
Запорожцы, получив от гетмана подарок, усердно благодарили его за него, но виновными себя в уводе татарских коней не признали и представили доказательства, что хищением татарских коней занимались полковники — миргородский Апостол, и полтавский Искра, из коих последний отправлял от себя партии козаков на урочище Великие Терны для захвата коней. Те козаки и уводили из крымского повета по 50 и более голов коней и отсылали их до пана Искры, чем войску запорожскому “немалый турбаціи и трудности” наносили, так как от высланной гетманом на степные речки “компанЪи” для отыскания “таковыхъ проступцовъ” невинному товариству запорожскому причинялись бедствия, грабительства и убийства. Так это и всегда бывает: если у крымцев кто-нибудь угонит их коней, то первым делом вину на запорожское товариство взводят. А запорожцы часто и знать о том ничего не знают. Вот хотя бы козак Шумейко, которого считают виновником этого дела: он еще “на масницЪ” (на маслянице), передъ великимъ постомъ, отъ сего свЪта и отъ займа конного занятъ есть смертію въ ЧигиринЪ и на КошЪ вовсе не знайдуется”. Что до упрека запорожцам за притеснения царских комиссаров и за увод их коней, то запорожцы немало удивляются “неправдивому пронесшемуся эху” и на такое донесение отвечают, что как раньше они никакого сопротивления и на в чем, кроме вольностей, царскому величеству не оказывали, так и теперь никакой препоны не думают делать, “только бы якъ отъ вЪка старожитного было граничное постановленье утверждено преславной памяти отъ антецессора королей полскихъ, короля Витута, по Бугъ землею, гдЪ ныне Городище Старого Очакова именуется, а водой потоль запустившися конемъ зъ берега у море, ажъ копытомъ землЪ поколь не можетъ засягнути, по тое мЪсто водою съ турецкою Портою тихъ часовъ зазначенна есть граница, такъ и таперешнихъ часовъ отъ комиссаровъ на размежованье ординованнихъ, абы давнему зазначеньюю граници била (была) учинена понова (возобновление) ведлугъ давней постанови, якъ вишей есть написано, а когда (якъ чуемъ подоводне и вЪдаемъ) же оная граничва будетъ зазначенна креса [30] по городки туркомъ землею, тотъ яко прехитрій народъ въ потомніе часи по городки и ДнЪпръ зо всЪми намъ належними нашими грунтами отмежевати не занехаетъ, гдЪ намъ войску, знайдуючися напотомъ нЪгде будетъ и едной лахманки [31] набыти [32], бо гди-жъ не казною царского величества, а не якихъ иншихъ монархъ вспомогательствомъ, тилко еднимъ ДнЪпромъ и въ нем грунтами нашими зъ давнихъ часовъ контентуемся промешкуючи ДнЪпръ Прето упрошаемъ велможного пана нашего, соизволте, велможность ваша, по милостивому къ намъ своему призрЪнію, донести царскому пресвЪтлому величеству, дабы препослалъ свой премилостивій монаршій указъ граничним комиссаремъ по Бугъ границу, якъ предъ менованно есть, утвердити, а не у ДнЪпрЪ, гдЪ отъ вЪку не слыханно границу зазначати” [33].
После такой просьбы гетман Мазепа снова донес царю о прекословии монаршей воле со стороны запорожцев, и царь Петр Алексеевич вынужден был вновь напомнить кошевому атаману Константину Гордиенку двумя, посланными одна за другой, грамотами о нечинении думному дьяку Емельяну Украинцеву никаких затруднений в установлении пограничной русско-турецкой черты.
“Извъстно намъ, великому государю, нашему царскому величеству, писал царь июля 27 дня из города Вильны, изъ вашихъ листовъ, писанныхъ вами нашего царскаго величества думному дьяку, межевому комиссару и каргопольскому намЪстнику Емельяну Игнатьеву Украинцеву, что вы имЪете сомнЪніе о врученномъ ему, по указу нашего царскаго величества, комиссіональномъ дЪлЪ, будто-бы то чинится къ утЪснешю вашего низового войска всякихъ звЪриныхъ и рыбныхъ промысловъ и желаете, чтобы онъ для того размежеванія не приближался къ ДнЪпру, указывая ему на то, будто-бы у васъ имЪется старый рубежъ, учиненный польским королемъ, до самаго моря и отъ береговъ, пока конь копытомъ достанетъ, объявляя, что ежели помянутый нашъ думный дьякъ, по нашему указу, будетъ чинить ту границу на ДнЪпрЪ, то вы придете к нему со всЪмъ своимъ войскомъ; из этого явно то, что вы нашей воле и высокопотребному для мирного пребыванія обоихъ государствъ подданнымъ, предположенному дЪлу хочете чинить противность; мы немало удивляемся тому, что вы, войско низовое запорожское, вспоминаете о такихъ будто-бы бывшихъ древнихъ границахъ, а то забываете, что съ давнихъ временъ вамъ былъ загражденъ путь на ДнЪпрЪ и выходъ въ море ко всякимъ добычам турскими крЪпостями Кызыкерменемъ и другими, которыя съ недавняго времени милостію Вышняго и нашимъ царскаго величества счастіемъ, вЪрнымъ стараніемъ и храбрыми поступками войскъ нашихъ великороссійскихъ и малороссійскихъ, у турокъ взяты и по мирнымъ договорамъ разорены и вмЪстЪ обрЪтаться имЪютъ, звЪриныя-же и рыбныя добычи и ваши пчельники по обоимъ сторонамъ внизъ по ДнЪпру для подданныхъ обоихъ государствъ имЪть невозбранно, и тЪмъ мирнымъ постановленіемъ не утЪсненіе, но въ вашихъ временахъ никогда не видимая свобода и пространство приключено, а размежеваніе земель, находящихся у Днепра, желается Портой только для признаковъ, чтобы по обЪимъ сторонамъ въ тЪхъ мЪстахъ никакого поселенія и крЪпостей никому строить не позволено было. И мы не сомневаемся, что вы, разсудя все это, какъ вЪрные наши подданные, сему нашему изволенію, идущему къ вашей-же пользЪ, никакой противности не дерзнете чинить, но по верности своей къ намъ, великому государю, будете повиноваться нашей волЪ, и то полезное дЪло совершить помянутому нашему думному дьяку безо всякого мятежа допустите, чиня ему въ томъ всякое вспоможеніe, чтобы тЪмъ нашего царскаго величества имени не нанесть безславія и за то не навести на себя нашего царского величества жестокаго гнЪва и отмщенія” [34].
Вмешательство со стороны Коша в дело пограничного размежевания не было вмешательством с его стороны в неподлежащее ему дело: вопрос шел о южной границе владений Запорожья, который был поставлен, с точки зрения запорожцев, вопиюще несправедливо и нарушал исконные права и вольности войска. До 1705 года запорожцы считали последним пунктом своих владений на юго-востоке городище Старого Очакова у правого берега реки Буга и левого берега Днепровского лимана, где урочище Сто Могил [35]. И такая претензия имела свое основание. Дело в том, что с начала XV века, благодаря завоевательным походам литовско-руского короля Витовта, границы Южной Руси далеко раздвинулись к юго-востоку и дошли до берегов Черного меря. Витовт восстановил Канев, основал Черкасы, Кремендук, Мишурин Рог, таможню на острове Тавани, крепость Дашов (Очаков) и гавань в стоянке Хаджи-бей, теперешней Одессе [36].
Но сила была не на стороне запорожцев, и они в конце концов принуждены были смириться и замолчать. Каково было действительное в это время настроение войска — это можно видеть из отповеди кошевого Гордиенка гетману Мазепе, писанной сентября 16 дня и посланной им в Батурин. В этой отповеди запорожцы и их кошевой то высказывают благодарность царю и гетману за оказанное им внимание присылкой денежного жалованья, то подбирают самые ядовитые выражения для того, чтобы показать, чего в действительности стоют те царские подарки, то, наконец, упрекают царя и гетмана за недосылку давно следуемой войску пороховой и денежной дачи.
“Мы, войско запорожское, отпускаючи отъ насъ изъ Коша присланного дворянина царского величества Петра Базлова, якій былъ зъ монаршимъ его милостивымъ жалованьемъ, въ свой ему путь, вручили до рукъ его нашу войсковую челомъ битную благодарственную до царского величества грамоту, въ якой, вЪдомо велможности вашой чинимъ, отдали по силе нашой царскому величеству за премилостивое обослане жалованя з обовязаньемъ самихъ насъ впредь ему, великому государю, быти въ щирой зичливости и до вшелякой службы готовности, и иши намъ потребніе пункта, въ той-же выразили челомбитной, о которихъ велможности вашей вЪдомо да будетъ, ижъ мы, кошовій зо всимъ началомъ и зо всЪми атаманы куренними въ сей присланной царского величества казнЪ такіе приняли соболЪ, якихъ отъ вЪку на Кошъ грубыихъ не присылано: не соболЪ, але голые шкурки, а еще и тимъ огонки и лапки передніe поурЪзовани, прето писали до царского величества о его монаршій указъ упрошаючи, дабы повелЪлъ болшъ такихъ подлихъ соболей, такъ тЪжъ и обрЪзованіи, не присылати бо и… мовати впредь не обЪцуемся. Еще тежъ и о томъ царскому величеству прикладали, ижъ въ першой нашой грамоткЪ, якую презъ полковника нашего Григорія, которій простовалъ въ тотъ часъ по монаршее жалованье, препосилали до царскаго величества, виражали, просячи о присылок дворочной пороховой, свинцовой казны, якихъ роковъ намъ не доходили, теди при поворотЪ полковника нашего теперь зъ столицЪ нЪякой намъ нЪ словесной, а нЪ грамотной не было отповЪди и по прошенію нашему не учинено. Еднакъ-же за другое пишучи до царского величества просили, абы не презрЪвши просьбой нашею, повелЪлъ насъ войско свое вишъ помянутой казной обослати. На якіе теди пункта, намъ потребніе, упрошаемъ велможнсгти вашой, хотЪте, велможность ваша, свой висоце поважній рейментарскій до его царского пресвЪтлого величества причинній заслати листъ, абы за преповажною инстанцию велможности вашой и наша царского величества прозба тща не была. Тутъ-же велможности вашой ознаймуемъ, же мы присланную сумму грошей отъ умис(л)не посланнаго Якима Кныша полчварти тисячи сполне приняли до рукъ нашихъ и, зчитавши ихъ, отложили до скарбници войсковой нашой. Тилкожъ намъ, войску, тіе полчварти тисячи барзо зостаютъ въ подивленіи великомъ, же прошлого року велможность ваша з прещедрой своей лавки намъ рачили прислати пять тисячей, а нынЪшнего року не зуполную сумму велможность ваша прислали, — тилко полчварти тисячи: знать то неласковое на насъ, войско, от велможности вашой является приэрЪніе. Зачимъ велце упрошаемъ велможности вашей: хотЪте, велможность ваша, свою всегдашнюю намъ явивши милость, прислати и тЪ полтори тисячи до сій нашій полчварти, абы была совершенная потакъ рочному сумма; а поневажъ велможность ваша и симъ насъ зъ премилостивой своей ласки звиклимъ нашимъ изволили обослати даткомъ, теди покорне упрошаемъ: извольте, велможность ваша, насъ, войско, въ скоромъ часЪ, не откладаючи до повороту вашего зъ военного походу, нашимъ годовимъ борошеннимъ обослати даткомъ” [37].
Запорожцам приходилось терпеть не только от самого гетмана, но и от разных лиц, ему подведомственных, как например, от гетманского дозорцы Романа Селезневича, опозорившего двух войсковых посланцев. Эти посланцы, возвращаясь от гетмана, заехали в Переволочну и там были у спасского попа в господе (доме) на прогуляньи. Селезневич, увидя там запорожских посланцев, исполнился такой дерзости, что одного бил по щекам, а другого бесчестил многими “простацкими” названиями, заливал ему очи горилкою и другими напитками. “И то онъ не посланнихъ нашихъ, але все войско, насъ такъ велце обезчестилъ, прето мы, войско, соболЪзнуючи своего безчестья нЪчіим инымъ вспартемъ, тилко велможности вашой укладаемся: хотЪте, велможность ваша, зъ Романа, дозорцы переволочанского, учините ему справедливость, иже бы онъ впредь такого дерзновенія и самовольства презъ указъ велможности вашой нашимъ сЪчовимъ товариству не важился чинити” [38].
Вследствие всего этого враждебное настроение запорожцев против гетмана Мазепы и москалей все более и более возрастало и они ждали только случая, чтобы причинить вред своим притеснителям. Но Мазепе доподлинно известно было все, что творилось в Запорожьи, через тех тайных шпионов, которые служили ему за деньги. Таков был запорожский войсковой писарь Василь Зеленый. В половине сентября месяца Зеленый прислал тайный лист Мазепе (за подписью П.К.П.В.3.Н.р.в.л.) и в том письме подробно известил гетмана “о деючихся теперешнего лета поведениях” в Запорожьи. Когда в Запорожье донеслась весть о том, что Мазепа вышел в военный поход и находится уже за Киевом, тогда все козаки единодушно решили идти на Украйну и перебить там панов с арендаторами, но все это делалось весьма скрытно и речь о том сперва велась по куреням, а потом уже открыто произносилась на майдане; козаки говорили, что лишь только они выйдут из Сичи, как к ним присоединятся все украинские селения, и тогда, за отсутствием гетманских полков, все паны будут перебиты в одну неделю. Решено было сперва идти по соль до Прогноев, а потом, по возвращении из Прогноев, вернуться до Сичи и идти в полки Миргородский и Прилуцкий разбивать селитренные майданы. Но намерение это не было приведено в исполнение и запорожцы сами своих пограбили на Буге и на Днепре на добычах. К тому же и соль села в Прогноях и “такъ завзятіе ихъ знищилося, еднакъ на прійдучое лЪто (они). цЪле мЪютъ подъ майданы походъ мЪти”. Настоящего ж лета случилось такое обстоятельство: какой-то козак Каневского куреня, будучи в Каменном Затоне, напился пьян, упал в городской ров и уснул в нем, где нашли его москали и взяли под караул. После того запорожцы писали о том козаке в Каменный Затон и просили воеводу выпустить его на волю. Но воевода не внял тем просьбам, и тогда запорожская чернь подняла большой бунт и хотела в ночное время огромным скопом сделать нападение на Каменный Затон, словить несколько десятков москалей и решила даже самую крепость разорить до основания. Но к тому не допустили чернь старые козаки и кошевой атаман Гордиенко. Сам кошевой несколько раз объявлял, что если москали будут безвинно брать в тюрьму запорожских товарищей, то он сам о тридцати конях и не ночью, а днем, сколько схочет, столько и “налыгаетъ” москалей до Сичи. Многие из черни имели намерение также броситься на самарскую толщу и разбить там все пасеки, разбивши пасеки, идти под Вольное и под Самарию (т.е. Новобогородицк) и захватить там череду (стадо коров) и стада коней. “За харцизами, албо коноводами, барзо кошевій руку держитъ и покриваетъ ихъ (ежели будетъ вашей велможности потребно, всЪхъ по имени натермЪновати могу), якъ можетъ; а гдЪ якіе конЪ заиметъ которій, онъ, нЪбы слЪпій за плотъ (плетень) держится, все Искрою да миргородскимъ полковником отмагу чинитъ” [39].
Несмотря на такое шатостное настроение запорожского войска, в это же время шел вопрос о пограничном русско-турецком размежевании. Октября 22 дня между Россией и Турцией установлена была так называемая “межевая запись” стараниями русского думного дьяка Емельяна Украинцева и турецкого паши эффенди Коч-Магмета. Эта “межевая запись” гласила следующее: “Початокъ границъ отъ польскихъ концовъ, гдЪ польская граница скончалась, внизъ рЪкою Бугомъ до нашихъ коммиссарскихъ обозовъ, и отъ нашихъ коммиссарскихъ обозовъ паки рЪкой Бугомъ за два часа до Ташлыка, который называется по-турецки Великій Конаръ [40], и отъ Великаго Конара полемъ поперекъ рЪку Мертвово (т.е. Мертвовод), а перешедъ Мертвово, полемъ черезъ Еланецъ, который по-турецки называется Енгулою, где впадаетъ Великій Ингулъ [41]; потомъ перешедши Великій Ингулъ, полемъ до рЪки Малого Ингульца, а перешедъ Малый Ингулецъ черезъ бродъ Бекеневскій [42], который отъ Кызыкерменскихъ пустыхъ мЪстъ въ десяти часахъ, а отъ того броду полемъ прямо до устья рЪчки КамЪнки, где оная впадаетъ въ ДнЪвпръ, а отъ Кызыкерменскихъ пустыхъ мЪстъ до того мЪста четыре мили, и тамъ кончается граница” [43].
Впрочем, в той же “межевой записке” сделана оговорка, что “подданные его царского величества вольно могут ходить на Лиманъ и на Черное море для своихъ пожитковъ, токмо смирно и безъ оружія”.
По донесению одного из русских комиссаров Димитрия Максимовича гетману Мазепе от 24 октября с Буга и Корабельной, дело об установлении пограничной русско-турецкой черты на этот раз, однако, не было вполне окончено: причиной тому была внезапная смерть турецкого комиссара паши Коч-Магмета и необыкновенные претензии, предъявленные со стороны новых турецких комиссаров.
Дело об определении границ, тянувшееся, как писал Максимович, уже в течение трех лет, с приездом вместо умершего паши Коч-Магмета нового турецкого комиссара, длилось еще около трех недель и все еще не приведено “къ всеконечному окончанію”. “Съ сей (т.е. правой) стороны ДнЪпра земли и рЪчки воспріяли опредЪленіе не концами или какими, явно положенными знаками, а только изображенной на письмЪ линіею въ такомъ порядкЪ и расположеніи: отъ польской границы внизъ рЪкою Бугомъ до Ташлыка, отъ котораго неподалеку во время чигиринской войны были турецкіе мосты, а отъ того Ташлыка полемъ прямо черезъ Мертвыя Воды, через Великій Ингулъ и Малый Ингулецъ до устья рЪчки Каменки, которая выше Кызыкерменя въ нЪсколькихъ миляхъ въ ДнЪпръ впадаетъ. Въ письмахъ, взаимно данныхъ, положены крЪпкія статьи о томъ, что мирные договоры о нестроеніи Кызыкерменя и иныхъ городовъ, о нестЪсненіи вольностей и всякой свободы, о мирномъ между собою пограничномъ пребываніи и все, что въ нихъ на пользу всенародную положено и поставлено, были ненарушимы сохранены. О крымской-же сторонЪ никакой отмЪны въ письмахъ не сдЪлано, потому что когда пришла очередь договариваться о ней, то отъ (турокъ) были предлагаемы неудобо рЪшительные запросы, особенно о Каменномъ-ЗатонЪ, и хотя мы, согласуясь съ пактами, склоняли ихъ къ согласному той стороны разсуждению, однако они, опираясь вмЪсто дЪствительной причины на свое упорство, это принять по нашему предложенію и описать не захотЪли, чтобъ та сторона въ такомъ порядке оставалась, какъ о ней въ мирномъ договорЪ положено; только къ тому и приклонились, чтобы отложить коммиссио о той сторонЪ до предбудущаго года… ПослЪ этого начальные комиссары обЪихъ сторонЪ ДнЪпра, октября 25 дня, разъЪхались во-свояси”.
В конце листа Максимович приложил особую цыдулу, в которой о запорожцах заметил так: “Господа запорожцы до сего времени пребываютъ въ постоянствЪ, и хотя в теченіе цЪлого лЪта чинили похвальбы, однако указами удержаны были, и нынЪ послЪдняя монаршеская грамота, задержанная у думного (дьяка), послана на Кошъ” [44].
Устранив себя против воли от пограничных дел, запорожцы, главным образом их кошевой атаман Константин Гордиенко, взамен того старались сделать вред москалям и вместе с ними людям гетмайского регимента в других отношениях. Так, когда великороссийские ратные люди должны были переправляться через днепровские пороги в том же 1705 году, чтобы попасть в русские крепости против Сичи и ниже ее, то кошевой Гордиенко отдал тайный приказ кодацкому полковнику дать москалям такого “переправщика”, который бы все байдаки русские разбил и всех ратных людей до единого потопил. Такой же ненавистью дышали Гордиенко и его близкие клевреты к посполитым гетманского регимента, поселившимся по реке Самаре и основавшим там свои хутора: считая реку Самарь искони веков собственностью войска, запорожцы отнимали у них скот, разоряли пасеки и угоняли лошадей [45].
Гетман Мазепа подозревал, что такое задорное настроение в войске запорожском поддерживают крымские татары и потому из Москвы послан был для приведения запорожцев на верность государю стольник Федор Протасьев, с которым соединился генеральный асаул гетманский. Но ни стольник, ни генеральный асаул не могли узнать о скрытых замыслах кошевого Гордиенка, сами же запорожцы только “на голых словах декларовались в верности великому государю”, а присягу обещали принести только тогда, когда к ним прибудет от царского величества “какая-нибудь знатная особа” и посланный от гетмана с “казенчиками” и с царской казной. О таком поведении “скаженыхъ псовъ запорожцевъ и о врожоной и обыклой нестатечности ихъ”, Мазепа донес мая 14 дня 1706 года графу Федору Алексеевичу Головину [46].
В Москве по-прежнему терпеливо относились к непостоянству запорожцев и в конце июня месяца на имя кошевого атамана Петра Сорочинского отправили в Кош годовое денежное жалованье с дворянином Дуровым и подъячим Борисовым [47].
Такое снисхождение Москвы к запорожскому войску объясняется самым положением дел того времени в России: на юго-востоке в это самое время открылся астраханский бунт, на юго-западе показался со своими победоносными полками шведский король, прошедший через Полесье на Волынь и из Волыни имевший намерение идти на Киев. Поэтому русскому царю приходилась не наказывать, а всячески привлекать к себе запорожских козаков. Ввиду близости врага царь Петр Алексеевич июля 4 дня приехал в город Киев и провел в нем полтора месяца. Чтобы дать отпор врагу на случай прихода его в Киев царь августа 15 дня заложил крепость под Печерским монастырем и для производства земляных работ определил малороссийских козаков. Вслед за тем он послал грамоту и в запорожский Кош. В этой грамоте царь извещал, что он с великороссийскими и малороссийскими силами обретается в городе Киеве для данья отпора неприятелю, шведскому королю, и повелевает подданному войску запорожскому прислать некоторое число “добрых козаковъ въ слученіе велико и малороссійскихъ войскъ”, за что обещает всему низовому товариству свою царскую милость [48].
Когда царская грамота дошла в Запорожскую Сичь, то там собрана была общая рада и на той раде царский приказ объявлен был вслух всему войску. Охотников до войны оказалось очень много и над ними назначен был полковником знатный товарищ Игнат Галаган.
Отправляя отряд козаков на царскую службу, запорожцы в той же раде сентября 15 дня написали от всего войска обширную челобитную государю и вручили ее полковнику Галагану для передачи “подъ пречестныя стопы царскія”.
“Писалъ до насъ, войска запорожского низового, вЪрный обЪихъ сторонъ ДнЪпра Иванъ Степановичъ Мазепа, гетманъ и славного чина св.апостола Андрея кавалеръ, упрекая насъ и грозя вашего царского пресвЪтлого величества монаршескою опалою за то, что будто сего лЪта нЪкоторые козаки нашего войска обдирали, на разныхъ мЪстахъ и дорогахъ. переволочанскихъ и иныхъ жителей полтавского полка, возвращавшихся отъ Буга и ДнЪпра, грабили во всемъ и подъ городами дЪлали шкоды, что гетманъ поставлялъ намъ на видъ и требовалъ прекращенія такого своевольства. Тогда мы, подлинно удостоверившись о томъ своевольствЪ, немедленно послЪ общей рады нашей послали трехъ на три части полковниковъ нашихъ съ немалымъ числомъ войска для искорененія легкомысленниковъ тЪхъ. Схвативши нЪкоторыхъ изъ нихъ, полковники узнали, что ихъ собралъ на то легкомысліе бывшій прилуцкій городовой атаманъ съ вольною (ватагою) изъ Полтавы; они причинили немало шкоды въ городаъ и разнымъ людямъ въ дорогахъ, прикрываясь именемъ запорожцевъ. Изъ пойманныхъ легкомысленниковъ, которые поступили по разбойницки, однихъ мы нашимъ войсковымъ правомъ смертнымъ покарали; а другихъ до городовъ, передъ которыми они въ чомъ были преступны, головами изъ войска выдали. Также в сей челобитной грамотЪ нашей доносим вашему царскому величеству, не меньше соболЪзнуя сердцем и о томъ, что когда по вашему царского величества указу, наше войско было на услугахъ военныхъ подъ Печерами въ МосквЪ, то повернувъ назадъ из-под Печеръ въ малороссійские города, многое наше товариство на обыкновенное житье въ Сичь прибыло, а нЪкоторые, вслЪдств1е пляги (бЪдствія) моровой, въ СЪчи на тотъ часъ бывшей (отъ которой всЪхъ правовЪрныхъ христіанъ отратуй, Боже!), пооставались въ городахъ малороссійскихъ. Всехъ этихъ, числомъ тысячу, затягомъ забравши, отпровадили (о чемъ думаемъ неизвЪстно вашему царскому величеству) на государскія ваши водоходныя каторги, а иныхъ безвЪстно въ разныя неволи позадавали, отъ которой неволи нЪкоторые выходцы освободились и намъ, войску, подали о томъ извЪстіе. СоболЪзнуя о нашей братіи, мы бьемъ челомъ вашему царскому величеству: пожалуй, великій государь, ваше царское пресвЪтлое величество, невинно страждущихъ по своему превысочайшему Богомъ вразумленному и Богомъ укрЪпленному царскому разсмотрЪнію отъ той неволи невинной и утрапленія (мученія) освободити и на обыклое съ нами въ СЪчь запорожскую мЪшканье (жительство) освободить, за что мы, подданное войско запорожское низовое, вашему царскому пресвътлому величеству во всемъ вЪчную и радЪтельную нашу службу, до конца жизни, исполнять будемъ, до лица земли челомъ ударяя. Вашего царского пресвЪтлого величества подданного войска запорожского низового атаманъ кошовій Лукіанъ ТимофЪенко съ товариствомъ. Данъ на КошЪ въ СЪчЪ запорожской сентеврія 15, 1706 року” [49].
Эта челобитная не застала уже царя в Киеве и просьба запорожцев не имела никаких последствий.
Тем временем гетман Мазепа, узнав о выходе запорожского отряда из Сичи, поторопился предупредить и лично (будучи в Киеве) и письменно ближнего государева боярина Федора Алексеевича Головина о том, что запорожцы не успеют собраться в поход, как будут просить о денежном вспоможении себе. И точно, едва только полковник Галаган вышел с отрядом из Сичи, как к Мазепе пришла просьба о назначении товариству на войсковой поход денежной платы. В сущности Галаган был прав в своем требовании, потому что откуда же было взять запорожцам денег для подъема в такой далекий от Сичи поход? Но гетман на требование Галагана отвечал, что, по всенародному обыкновению, войско сперва служит, а потом уже просит платы за труды свои; и вслед за тем, узнав о том, что запорожцы держат свой путь на Киев, известил их письмом, что в Киеве ни царских войск, ни самого государя они не найдут, а потому им следует идти на Белую Церковь и на Полонное и потом явиться перед лицом ближнего государева боярина Федора Алексеевича Головина. Самого Головина Мазепа, впрочем, письменно просил, чтобы он, согласно его обещанию, приказал выдать запорожцам по одному рублю жалованья на человека для поощрения “радЪтельнЪйшей охоты и тщательнЪйшей службы”, но за то советовал ему не держать их праздными и, как можно скорее, доставить им какое-нибудь дело, потому что, оставаясь без дела, они будут чинить разорения и грабительство людям, а пограбивши и обнаживши людей, захотят возвратиться на зимние квартиры на Украйну, на Украйне же и без них некуда поместить сердюков и компанейцев — ради этого гетман просил куда-нибудь подальше запорожских козаков на монаршую службу ординовать, чтобы они там и служили и зимние квартиры имели [50].
Между тем запорожцы, выйдя в поход, тщетно добивались получения государева жалованья: как и прежде, так и теперь они должны были питаться от своего “хребта”, большей же частью обременять местных обывателей разными требованиями в корме и питье. Местные же обыватели, недовольные поведением запорожских козаков, заносили жалобу на них гетману Мазепе. Тогда Мазепа предписал запорожской пехоте вернуться назад, а коннице продолжать дальнейший путь и явиться к боярину Головину, который даст ей “по какому-нибудь рублю” на кожухи и отведет квартиры на время зимы. На такое предписание гетмана запорожцы возражали, что конные козаки ни в коем случае не могут покинуть своих пехотных товарищей, в противном случае, если они вернутся из похода, то не будут приняты в Запорожскую Сичу. Взамен приказа гетмана они прислали ему писанный от Коша лист с просьбой о том, чтобы гетман за те убытки, которые запорожский отряд понес в течение целой осени и половины лета, лишившись вследствие похода рыбной и соляной добычи, дал им от себя консистенцию.
Гетман на такое требование со стороны запорожцев предписал им или немедленно идти в Польшу, где они получат зимнюю консистенцию, или же возвратиться назад в Сичу; в противном случае грозил отдать приказ силой выпроводить их из края и не допускать ни в какой город, а для приведения в исполнение своего приказания велел нарядить один полк пехотный в Чигирин и два охочекомонных полка в Белую Церковь, Корсунь и Богуслав. “Трудно мнЪ было монаршую волю перемЪнити, а сгола тЪхъ бездушниковъ, запорожцевъ, ненадобно было на службу военную взывати: они никогда и нигдЪ не могутъ быть постоянными, понеже ни Бога ни государя, ни власти моей гетманской не боятся” [51].
Обиженные таким тоном обращения со стороны Мазепы и лишенные всякой надежды на получение царского жалованья за свою службу, запорожцы с полковником Игнатом Галаганом оставили дальние города и возвратились в Сичу. Поэтому немудрено, что в Сичи с возвратом запорожцев из похода, произошло настоящее смятение. Тотчас собрана была всеобщая войсковая рада и на той раде большинство голосов стало кричать о том, что нужно отправить в Крым знатнейших людей “въ заставу” и просить через них крымского хана прислать запорожскому войску в помощь татарскую орду. Другие тому стали противиться и по этому поводу в Сичи произошла междоусобная драка: “козаки одного куреня пошли на козаковъ другого и непрестанно между собою бьются”. Всех больше бунтовал и других к тому бунту возбуждал, как извещал о том Мазепа графа Головина, “древній злохитрій песъ Костя, бывшій кошевій, которш у запорожцевъ мЪлъ любовь”. Те “злонравные” запорожцы похвалялись, что они сами себе возьмут награду за то, что, проведя время на службе государя, напрасно погубили целое лето и осень и награды никакой не получили.
Гетман отдал приказ своему дозорце строго наблюдать за тем, чем кончится несогласие между запорожскими козаками, а сам решил на случай положительного намерения их перейти на сторону хана спуститься с полками до Гадяча и предупредить Кош от такого пагубного дела [52].
Однако междоусобие в среде запорожских козаков на этот раз скоро прекратилось, К концу 1706 года кошевой атаман Лукьян Тимофеенко (он же Лукьян Тимофеевич) успел объясниться с Мазепой и рассеять всякие со стороны гетмана насчет запорожцев подозрения. В это же время царь Петр Алексеевич отдал приказ уничтожить “новоустроенный кабакъ и таможенные заводы” в Каменном Затоне и за то потребовал от запорожцев, чтобы они не смели “ссорно и невЪжливо, подъ опасеніемъ на нихъ гнева монаршескаго”, писать воеводам каменнозатонским и пребывали бы с ними в совете и добром обращении.
Запорожцы благодарили царское величество и гетманскую вельможность за явленную им милость, но возражали, что с такими воеводами как бывший Степан Петров Бахметьев и настоящий Илья Родионов Чириков невозможно жить в миру; воеводы хватают ни в чем не повинных козаков в лугу и в других местах и держат их у себя в неволе, точно думают о том, чтобы забирать в Сичи “десятаго отъ козаковъ въ десятину”. Так они захватили Максима Шпоченка, козака Левушковского, Грызея, козака Шкуринского, Лукьяна, козака Корсунского, да хлопца куреня Поповичевского. Поэтому кошевой атаман и все низовое товариство очень просят гетмана Мазепу подействовать на каменнозатонского воеводу вернуть взятых козаков в Сичу для избежания между запорожцами и каменнозатонцами “турбаціи и нечаянной трудности”. А что до упрека гетмана запорожскому войску относительно взятых товариством у путивльца Юрия Беляева десяти куф (бочек) горилки и относительно отогнанных козаками у харьковцев коней, то на это кошевой отвечает: коней у харьковцев взял бывший атаман города Прилук с какими-то своевольниками, хотя и именующими себя запорожцами, но вовсе к запорожскому войску не принадлежащими, а горилку действительно взяли запорожцы, но не десять куф, а “полгварты” куфы, которую они, по своему обыкновению, тотчас же по куреням подуванили, за здравие царского величества и гетманской вельможности всю “до крапли истощили” и очень сожалеют о том, что, имея в руках Юрия Беляева, с душой от себя его отпустили [53].
Вследствие такого представления запорожцев наведена была справка “въ разрядЪ” об обращении их с камечнозатонцами за время от 1702 по 1707 год, и козаки были обвинены в следующих 22 пунктах по отношении “къ годовымъ ратнымълюдямъ въ Каменномъ-ЗатонЪ и разнымъ посыльнымъ въ тотъ городъ и назадъ изъ него возвращавшимся”.

1. Ахтырского полка у козаков, которые были в подводчиках под провиантом у Каменного Затона, запорожцы отобрали 70 лошадей; о том писано в Малороссийский приказ и велено, отыскав тех лошадей у запорожцев, отослать в Каменный Затон, а козакам, чрез старшину, с жестоким страхом объявить — впредь так козакам не чинить; а кто так учинил, тех наказать по их обыкновению.
2. Денежную казну, которая послана была в Каменный Затон, 135 рублей, козаки за Самарью отбили к капитана да трех солдат до смерти порубили.
3. Пятьдесят одну лошадь против города Самары отогнали.
4. Каменнозатонского жителя черкашенина, который послан был в Крым, на дороге захватили, завели в Сичу и там до смерти убили.
5. Города Соколки черкас, которые ехали в Каменный Затон с харчом, били и взяли у них вола да харчей на 27 рублей.
6. На курский стрелецкий Чичагов полк напали, многих перекололи и переранили, да 78 лошадей отогнали и после того, когда кошевой послал в Каменный Затон козаков Кущовского куреня Трофима Черного, Корсунского куреня Лукьяна Романова, Величковского куреня Ивана Григорьева, то козаки эти при допросе в захвате лошадей и не запирались.
7. Атаман Ирклеевского куреня Павел по приказанию кошевого, поймав тех воров, которые отбили лошадей, 13 человек послал в Каменный Затон с козаком Василием Грызеем с товарищами, но Василий Грызей 9 человек из тех воров отпустил с дороги; тогда воевода Данила Шеншин того козака Грызея задержал в Каменном Затоне, а о сыске остальных писал к кошевому и посылал поручика, которого кошевой бил; в письмах Чичагова да Митчеля сентября 30 дня 1703 года сказано, что из вышеписанных воров Трофим Черный да Иван Григорьев из-под караула ушли, а Василий Грызей да Лукьян Романов посланы в Батурин к гетману в 1704 году, а в гетманском доношении написано, что те козаки умерли, один в дороге, а другой в Батурине.
8. У курского Чичагова полка за Днепром 74 лошади отогнали и одного стрельца до смерти убили, а другого поранили; после розыска 50 лошадей прислали, а воры убежали.
9. У дьяка Петра Исакова, который был в Каменном Затоне, да у чугуевских козаков, бывших при том дьяке, 26 лошадей отогнали, и посланные за теми ворами лошадей отбили, а сами воры в степь убежали.
10. Бернерова полка у солдат конское стадо отогнали; те солдаты им не давали; козаки по ним из пищалей стреляли и одного солдата насквозь прострелили.
11. Посланному от гетмана кошевой Гордиенко говорил в Сиче, что если Каменного Затона великий государь свесть и разорить не прикажет, то за то быть войне великой; да ему ж (посланному) говорил куренной атаман, чтоб он каменнозатонскому воеводе сказал, дабы воевода отпустил запорожских козаков из-под караула: если же не отпустит, то они прийдут в Каменный Затон и всех людей поколют.
12. Полковник Бернер прислал в каменнозатонскую приказную избу запорожского козака Левушковского куреня Максима Шпоченка; Шпоченко, идя мимо караула, сказался руном (?) и по гетманскому доношению, отослан к гетману для учинения ему указа.
13. На капитана Лошакова, который ехал с товарищем и с солдатами к стругам, запорожские воры наехали с ружьем и по ним стреляли, одного ранили, лошадь с телегой отбили, а в той телеге было остаточных от солдатских дач 50 рублей денег да капитанских денег, рухляди и платья на 25 рублей; и кошевой из тех воров сыскав двух человек, прислал в Каменный Затон, которые при допросе в том винились и из них один в Каменном Затоне умер, а другой к гетману отослан.
14. На семь человек белогородцев, которые ехали за запасом из Каменного Затона, они ж, воры, напали, 5 человек до смерти побили, а 2 изранили.
15. У харьковского полковника близ Самары из конского стада 180 лошадей отбили; посланные того полка козаки 116 лошадей возвратили, а остальные 74 были угнаны ворами.
16. У фуркатов, которые стояли у Сичи, сиченские козаки, приходя ночью человек по 400, железо убирали и носили в Сичу, да 45 фуркатов, разломав, развезли в Сичу ж; а караульщиков, которые находились у тех фуркатов, били; те фуркаты сделаны в 205 году в Брянске для морского хода из Тавани князя Якова Федоровича Долгорукого и для хлебных запасов и в 206 году те фуркаты от Томаковского острова отправлены для сбережения в Сичу, а когда был выстроен Каменный Затон, то они были перевезены вследствие того, что их занесло песком и сквозь них выросла трава и поросли кусты.
17. Посланного в Каменный Затон откупщика Беляева; которому ведено быть на отдаточном дворе у сбора, они в Сиче долгое время держали и били и 5 куф вина взяли, а ныне, по гетманскому прошению, тому кабаку в том городе быть не велено.
18. Васильева полка Данилова на солдат напали, которые ездили за дровами, одного в бороду пострелили, а другого дубьем били и двух лошадей отняли, а из тех воров посыльные от полка поймали черкашенина Буртовского с сыном Кириллом и опознали у него с тех отогнанных лошадей оброть; в допросе же тот козак запирался, а сын его признался, что он видел воров, которые лошадей отняли; он дал сказку в поставке тех воров, но не поставил, почему и был задержан; а но расписному списку Ильи Чирикова написан в колодниках только сын его; ведено было, описав его, отослать дело о нем к гетману для учинения указа.
19. Из Каменного Затона в Сичу послан был с листом от генерала Мосальского начальный человек с тремя солдатами; из них 2 человека явились, а начальный человек и один солдат, как передавали, задержаны кошевым в Сиче и находятся в оковах.
20. На солдат, которые посланы были до Переволочны, напали запорожцы и одного искололи, который от раны умер, и пищали у них и почтовых лошадей побрали, и только два человека ушли от них живы.
21. Полковник Романовский посылал в Сичу двух человек урядников для своего дела и из тех посланных один явился, а про другого сказал, что он задержан в Сиче за вышеписанного козацкого сына; в письме кошевой атаман требовал отпустить того хлопца из Каменного Затона, после чего обещал отпустить и задержанного солдата. Запорожцы требовали доставить в Сичу того невинного хлопца Поповичевского куреня, которого Степан Бахметьев свез в Москву из Каменного Затона; если же хлопец не будет отпущен, то присланные из Каменного Затона будут задержаны в Сиче. Степан Бахметьев в допросе объявил, что такого куреня хлопца и никакого другого он в Москву с собой не возил, а те из виновных запорожцев, которые были задержаны в Каменном Затоне, отданы по росписному списку Илье Чирикову. А в росписном списке Чирикова сказано, что запорожцев задержано в городе 2 человека, но каких куреней, не написано, да и тех велено было, описав об них дела, отослать к гетману для указа.
22. Писал Илья Чириков, что в Сиче кошевой атаман держал за караулом три дня четырех человек куренных атаманов за то, что козаки их куреней грабят проезжих людей по дорогам и к ним, атаманам, их привозят, и кошевой послал 160 человек козаков для сыска и поимки тех воров [54].

Сколько было правды во всех этих обвинениях, возведенных на запорожцев, и насколько были беспристрастны запорожцы в своих жалобах на воевод Каменного Затона, сказать трудно. Одно лишь можно заметить, что озлобление с той и с другой стороны было слишком велико. Запорожцы, считая построение Каменного Затона в виду самой Сичи угнетением своих вольностей, решительно не могли переносить этого, но, не будучи в силах разрушить его, жестоко мстили при всяком удобном случае ненавистным каменнозатонцам. Для запорожцев крепость эта была настоящим бельмом на глазу, и они просили и требовали разрушения ее.
В Москве, однако ж, твердо стояли на том, что крепость построена не для надзора за действиями запорожцев, а для обороны в борьбе с турками. Своевременно и не один раз посылались “крЪпкіе заказы” каменнозатонскому воеводе Даниле Шеншину не чинить с запорожцами никаких ссор, не наносить им обид и грабительств и не брать с запорожских рыбных промышленников и с купцов разных товаров десятины, которую он действительно брал с них, но брал, как сам говорил при допросе, “въ почесть” и по заведенному самими промышленниками “обыкновенію, дававшими всем таванским и каменнозатонским воеводам разные приношения и вином, и чехами, и рыбой. Воеводе Степану Бахметьеву также не раз предписывалось жить с запорожцами в совете, не позволять разным людям чинить с козаками задоров и не вступаться за их грунты. Воеводе Илье Чирикову приказывалось иметь с запорожцами добрый привет и ласку, задора с ними не чинить никакого и “обходиться съ ними, яко съ лехкомышленными”; за ратными людьми смотреть “накрЪпко”, а всех задержанных запорожцев в крепости отослать гетману в Батурин [55].
Такие меры, видимо, до известной степени успокоили запорожцев, и гетман Мазепа известил графа Гаврилу Ивановича Головкина о прекращении смут в среде запорожского войска и об оставлении ими всякого намерения относительно союза с Крымом: “Тому воспротивились старшіе тамошніе, здавна въ СЪчЪ пребывающіе, и совЪтомъ своимъ отъ того всезлобного намЪренія отвратили” [56]. Такое же спокойствие, по-видимому, водворялось и в окраинах Запорожья; так, в апреле месяце того же 1707 года полтавский полковник Иван Левенец захватил за рекой Самарой известного разбойника Лебедина, разбившего в предшествовавшем году греческий караван и разгуливавшего потом в самарских местах. Неспокойно было только возле Буга: там производил опустошение бывший кошевой атаман Константин Гордиенко, почему-то покинувший Сичу и ушедший на Низ. Против него высланы были в мае месяце два компанейских полка, которые однако ни с чем возвратились [57].
В Сичи на ту пору был уже новый кошевой Петро Сорочинский. Мая 29 числа кошевой Сорочинский и все запорожское низовое войско написали челобитную царю Петру Алексеевичу с просьбой о выдаче годового жалованья войску и для получения того жалованья отправили в Москву знатных товарищей: Заику, Константея, войскового писаря, войскового асаула и “обыкновенное” число посполитого товариства. Вместе с просьбой о жалованьи запорожцы просили государя не винить их в злых действиях своевольных людей, которые набираются от волошской стороны, от Дона, от москалей, гуляют по разным степным местам, причиняют людям по дорогах несносные беды, производят на трактах разбои и, называя себя запорожскими козаками, войско запорожское тем безвинно позорят и перед целым светом оглашают, чрез что на него и гнев царского величества воздвигают. Кроме своевольных людей немалые беды причиняют войску запорожскому и жители Новобогородицкой и Новосергиевской крепостей. Они, с позволения своего воеводы и сотника, с мгоголюдством врываются во внутрь запорожской паланки; пасеки запорожские разоряют; товариство и севрюков избивают (одного севрюка совсем утопили); козаков на обыкновенную добычь не допускают, а “на остатокъ сего лЪта, паланку спаливши, севрюковъ разогнали, несносно пустошь внутрь самого угодья, яко сами хотятъ, чинятъ” [58].
Быть может, мирное настроение запорожских козаков и еще несколько бы времени продолжилось, но в это время на политическом горизонте Запорожья показалось одно мрачное облако, и тогда Запорожье внезапно заволновалось, как внезапно приходит в сильное волнение от дуновения легкого ветерка назревающая нива. Причиной тому было появление в Запорожье известного в истории войска донского козака Кондратия Булавина, поднявшего бунт на Дону против московского правительства.
Прежде чем поднять бунт в земле донских Козаков, Булавин, по его собственным словам, побывал сперва на Терках, в Астрахани и в Запорожьи [59] и принял присягу на вспоможение себе от терчан, астраханцев и запорожцев. Октября 9 1707 года Булавин разбил высланный против него отряд русских солдат с полковником Юрием Владимировичем Долгоруким, убив последнего на месте, но потом сам потерпел поражение у речки Айдары от донского атамана Лукьяна Максимова и бежал из Айдарского леса в пределы вольностей запорожских козаков. Прибыв в Запорожье, Булавин сперва остановился в урочище Кленкове на речке Калмиусе; из Кленкова переехал в Сичь, объявился там кошевому атаману, показал “прелестныя письма” к запорожскому войску от всего донского войска, объявил, будто войско донское отложилось от государя и стал приглашать запорожцев идти на Русь бить бояр, дворян, прибылыциков и подъячих. Три раза по этому поводу собиралась рада в Сичи, и всякий раз “молодята” требовали от войсковой старшины похода на Украину с целью бить панов и арендарей, но всякий раз их удерживали “старики”, представлявшие два возражения против похода на города: первое — теплая зима и не совсем замерзшие воды рек, второе — пребывание в Москве запорожских козаков, которые отправлены были туда за жалованьем и чрез бунт сичевиков могли потерять там свои головы.
После такого представления со стороны запорожских “стариковъ” Булавин оставил Чортомлыцкую Сичь и поднялся выше в крепость Кодак. Отсюда он вновь стал действовать на запорожцев, подбивая их к бунту. Бывший на ту пору кошевой атаман Петро Сорочинский решительно отказался действовать заодно с Булавиным. Тогда молодежь лишила Сорочинского кошевства и вместо него выбран был снова Константин Гордиенко. Но и Гордиенко в открытом содействии Булавину отказал, и тогда запорожцы дали донскому атаману такой ответ, что они пойдут с ним на великороссийские города лишь тогда, когда он призовет к себе на помощь калмыков, черкес и татар Белогородской и Ногайской орд, а пока придут орды, позволили ему собирать к себе вольных людей. “А такъ какъ атаманъ Кондратій Булавинъ былъ въ Запорожьи объ сырной недЪлЪ, то у Константина ГордЪевича, и у писаря, и у многихъ атамановъ межъ себя советовали и души позадавали, чтобъ всЪмъ имъ съ войскомъ донскимъ быть въ соединеніи и другъ за друга радЪть единодушно” [60].
После этого около Булавина собралось несколько сот запорожских гультяев, с которыми он перешел с правого берега Днепра на левый и остановился на речке Вороной ниже Звонецкого порога [61], укрепился там окопом и оттуда разослал от себя призывные грамоты, начинавшиеся такими словами: “Атаманы молодцы, дорожные охотники, вольные всякихъ чиновъ люди, воры и разбойники! Кто похочетъ съ военным походнимъ атаманомъ Кондратьемъ Афанасьевичемъ Булавинымъ, кто похочетъ съ нимъ погулять по чистому полю красно походить, сладко попить да поЪсть, на добрыхъ коняхъ поЪздить, то пріЪзжайте на черны вершины самарскія” [62].
Запорожцы сначала недоверчиво отнеслись к воззванию донского атамана Булавина и в половине месяца февраля 1708 года отправили (кошевой Гордиенко и товариство) большое посольство из 88 человек под начальством полковников Федора (Хведора) Довбни и Власа (Уласа) Василенка, войскового писаря и асаула в Москву к великому государю с просьбой о выдаче войску запорожскому жалованья. Они написали в высокопарном стиле челобитную пресветлому царскому величеству, благочестивейшему монарху, помазаннику божию и в ней просили прещедрого государя пожаловать войско годовым “грошовымъ, суконнымъ, пороховымъ и свинцовымъ, большъ надъ (против) прошлорочного, жалованьемъ: минувшихъ годовъ бывало сукна на убранья товаришови на дуванЪ по локтю припаде, нынЪшнихъ-же временъ не только по локтю, лечь (но) и по четвертцЪ на козака не стае”. За царскую милость запорожцы обещали верно и с усердным радением, не щадя здоровья, служить государю [63].
Вместо ответа на такую челобитную царь велел послать в Кош грамоту с упреком козакам за то, что войско скрывает у себя бунтовщика донского козака Булавина и не хочет выдать его в руки правосудия.
На царскую грамоту запорожцы отвечали, что хотя бунтовщик Булавин и был на Кошу и хотя он явился туда с “корогвою” и хотел обманом затянуть к себе товариство, но он оставался в Запорожьи недолго, потому что козаки отобрали у него ту “короговъ” и с бесчестием и поруганием отправили из Коша. Так как из запорожского войска никто к Булавину не захотел идти, то он ушел в ту сторону Дона, откуда и пришел, и теперь войско запорожское не может чинить над ним никакого промысла, потому что козаки по своему обыкновению находятся в разных местах, в лугах и на речках на рыбных добычах. Запорожскому войску положительно известно, что бунтовщик Булавин находится возле Дона и что к нему прибывают из Черкасского городка козаки и кормят его. Поэтому войско донское и должно вменить себе в обязанность поиску бунтовщика и вора. Когда же тот Булавин был на Запорожьи, тогда войску не было об нем никакого извещения, какой за ним проступок и нужно ли ловить его. Кроме того он прежде всего объявился самарскому царского величества стольнику и подполковнику Семену Полуехтовичу Шеншину, от которого свободно был отпущен, находился в последнее время около реки Самары; о нем знали самарские начальные люди и, однакож, не приложили своего старания к его поимке [64].
Апреля 20 числа гетман Мазепа по царскому приказу отправил в Сичь городового атамана Барышевского с приказанием кошевому атаману и всему войску поймать в Сичи вора и изменника Булавина и прислать его в Москву или в Батурин. Не довольствуясь одним приказом, Мазепа одновременно с отправкой Барышевского двинул против Булавина полтавского полковника Ивана Левенца с полком [65].
Но и на гетманское приказание запорожцы отвечали; что того бунтовщика Булавина нет в Сичи, но что они обещают, когда он явится в Сичь, поймать его и доставить в город Батурин [66].
В Москве с большим нетерпением ждали ответа из Запорожской Сичи; ведено было по царскому указу задержать запорожских посланцев Федора Довбню и Власа Василенка с товарищами “до совершЪнного отвЪта о БулавинЪ”. Всех посланцев поставили “подъ крЪпкую сторожу въ посольскомъ дворЪ” и приказали им списаться по этому поводу с запорожским Кошем. Посланцы, описывая свое положение “не чернилами, но кровавыми слезами”, покорно просили господина кошевого атамана (Константина Гордиенка), господ атаманье и все старшее и меньшее товариство “учинить милость и любовь къ нимъ, посланцамъ, растворить сердца свои, не оставить ближнихъ своихъ въ скорби и конечной печали и, посоветовавшись добрымъ совЪтомъ, какъ можетъ и преизможетъ благоувЪтливый старинныхъ головъ и молодыхъ добрыхъ молодцовъ разумъ”, поспешить дать ответ в Москву о том разорителе, враге государства и плевосеятеле Булавине и “обратить прескорбные для посланцевъ дни въ пресвЪтлые праздничные дни” светлой недели, для всех радостные, но для них одних печальные [67].
Между тем атаман Кондратий Булавин в начале 1708 года оказался уже на Дону. Здесь он убил атамана Лукьяна Максимова, провозгласил себя атаманом всего войска донских козаков и овладел Черкасским городком. Вести об успешных действиях Булавина на Дону скоро дошли и в Запорожье.
Мая 13 числа собрана была всеобщая войсковая рада и на той раде козаки стали громко выражать свое неудовольствие на куренных атаманов, отговоривших товариство от участия в предприятии Булавина и требовали от них вести охотников под великороссийские города. По этому поводу в Сичи произошла жестокая драка, после которой решено было вместо великороссийских городов сделать пока нападение на русские посамарские крепости. К счастью, как раз в это самое время прибыли в Сичу из киевского Межигорского монастыря новые иноки на смену прежних. Видя, куда собираются походом запорожцы, иноки вынесли из сичевой церкви на площадь евангелие и крест и стали увещевать козаков не поднимать войны против своих же православных собратий. Перед таким увещанием козаки не устояли и отложили раду до следующего дня, а следующим днем они несколько поуспокоились и забыли о раде прошлого дня.
Мая 17 дня Кондратий Булавин прислал в Сичь на имя кошевого атамана Константина Гордиенка письмо, в котором рассказывал подробности о взятии Черкасского городка, о казни атамана Максимова, о выборе самого Булавина в атаманы донских козаков; тут же сообщал о сборе государевых полков на реке Донце близ Святогорского монастыря и передавал о намерении их идти под город Черкасск. “И мы всЪмъ войскомъ донскимъ, войсковой нашъ атаманъ Кондратій Булавинъ, просимъ у васъ, атамановъ молодцовъ, у тебя, войскового атамана Константина ГордЪевича, и у всего войска запорожского милости: если услышите про приходъ государевыхъ полковъ на наше разореніе, дайте нам помощи, чтобы намъ статъ сообща и напрасно не дать себя въ разореніе, и гдЪ они будутъ стоять, вамъ-бы о томъ извЪстить насъ вскорЪ. А о чемъ у насъ съ вами, атаманы молодцы, межъ себя былъ совЪтъ на вашихъ господарей и на пановъ, и какъ вы обращались съ нами, тако и дЪлайте, чтобы вашъ благой совЪтъ былъ къ намъ непременЪнъ. (А во всемъ вы, атаманы молодцы, войско запорожское, противъ супостатъ надЪйтеся на милость божію, и мы войскомъ донскимъ вамъ всЪ помощники, и о томъ къ намъ въ Печерскій прислать бы вамъ отъ себя человЪкъ 20 или 30 лучшихъ людей” [68].
В конце того же мая месяца Кондратий Булавин прибыл в город Бахмут и оттуда послал в Сичь универсал, в котором призывал всех запорожцев идти под слободу Ямполь [69], чтобы дать отпор князю Василию Владимировичу Долгорукому, назначенному вместо убитого Юрия Владимировича Долгорукого и пришедшему на юг истреблять всех вообще козаков. Запорожцы, получив этот универсал, стали переходить к Булавину отдельными, в числе нескольких сотен человек, партиями. Так, мая 30 числа перешла к нему с кумачевыми знаменами одна партия в 300 человек; июня 9 числа перешла другая партия в 500 человек, всех же набралось около 1200 человек [70].
Царь Петр Алексеевич, узнав о соединении запорожцев с Булавиным по донесению к нему вновь назначенного для искоренения бунта начальника русского отряда князя Василия Владимировича Долгорукого, письмом июня 14 дня приказывал князю “крЪпко смотрЪть о томъ, чтобы не дать случиться запорожцамъ съ донцами”, в противном случае может разыграться очень худое дело.
Вслед за тем июня 21 числа наказной атаман войска донских козаков Илья Григорьев прислал в Запорожскую Сичь письмо и в нем убеждал запорожцев не верить “прелестнымъ письмамъ и словамъ того вора Кондрашки Булавина”, который распространяет ложь, будто войско донское отложилось от великого государя, и зовет к себе на помощь запорожское войско; войско донское, напротив того, верно служило и служит своему великому государю Петру Алексеевичу и готово положить свои головы за православную веру и за великого государя “и вамъ, кошевому атаману и всему войску, впредь такимъ ворамъ никакимъ возмутительнымъ письмамъ, и его Булавинымъ товарищамъ не вЪрить. А буде такіе воры явятся, то ихъ присылать къ намъ, войску, или въ Троицкій на Таганрогь, сковавъ за крЪпкимъ карауломъ” [71].
При всей смелости, отваге и находчивости, какую выказал Кондратий Булавин, успех его, однако, был непродолжителен, чему отчасти виновен был сам атаман, слишком раздробивший, свои силы. Так, всех собравшихся к нему охотников он разделил на два отряда и первый отряд в числе 5000 человек отправил под город Азов; другой отряд действовал под начальством атаманов Голого и Драного; от последнего отряда отделился третий отряд под начальством Драного и Беспалого в числе 5000 донцов и 1500 запорожцев и направился к Ямполю. Июля 1 числа атаман Драный был настигнут полковником Кропотовым, посланным от князя Долгорукого, и бригадиром Шидловским недалеко от речки Тора у Кривой. Луки и убит на месте. Запорожцы, бывшие с Драным, успели, однако спастись и засесть в Бахмутском городке. Но тут на них ударил бригадир Шидловский и стеснил со всех сторон. Терпя большое стеснение от осады, запорожцы выказали Шидловскому готовность сложить перед ним свое оружие; но Шидловский зажег город и истребил в нем всех до единого запорожцев: “Они сдавались намъ, еднакъ въ томъ часЪ намъ не донесено, и они воспріяли по начинанію своему; въ томъ грЪхъ нашъ” [72].
В течение всего этого времени, т.е. с 19 апреля и по 16 июня запорожские посланцы Федор Довбня и Влас Василенко с 88 товарищами находились в Москве и состояли “подъ крЪпкою сторожею въ посольскомъ приказЪ”. По обыкновению им выдавалось содержание как на дорогу от города Севска до Москвы, так и во все время их пребывания в Москве, т. е. вино, мед, пиво, харч, свечи; кроме того жаловались деньги, кармазин, тафта, соболя, английское сукно, а на отпуск назначались люди и подводы. “По указу великого государя и по приговору въ ближней канцеляріи бояръ взято по докладной выпискЪ на дачу его великого государя жалованья, тЪмъ посланцамъ, будучимъ на МосквЪ, противъ прежнихъ дачъ да осталымъ въ малороссійскихъ городахъ товарыщемъ ихъ 27 чаловЪкам, запорожскимъ-же козакамъ [73], на поденный кормъ и на, иныя приказныя имъ дачи и на отпускЪ, и на прогоны изъ приказа, большой казны 1728 рублей 26 алтынъ и 2 деньги. Изъ тЪхъ взятыхъ на ихъ дачу денегъ доведется имъ дать на пріЪздЪ на покупку харчи 6 рублевъ. Поденного корма по опредЪленному изъ ближней канцеляріи указу съ пріЪзда ихъ еъ 19 числа апрЪля до его великого государя указу противъ прежнихъ дачъ съ убавкою за ихъ запорожцовъ отъ вора Булавина поступокъ его, что онъ былъ у нихъ въ СичЪ, а они его не поймали” [74].
Указ на отправку жалованья всему войску запорожскому написан был только в июле месяце 14 числа и для доставки того жалованья на место назначены были дворянин Федосий Михайлов Дуров да подьячий Михайло Вторый, причем войску, по обыкновению, внушалось верно и радетельно служить государю и быть попрежнему во всем послушным верному царскому подданному гетману Ивану Степановичу Мазепе, доносить ему всякие ведомости и остерегать о всяких пограничных случаях [75].
Августа 5 дня запорожцам доставлена была через гетманского нарочного посланца другая царская грамота, в которой изображено было то, что кошевой атаман со всем поспольством только на словах выражает свою верную службу царскому величеству, на деле же не постарался удержать своевольного запорожского товариства от соединения с погибшим уже вором и бунтовщиком Булавиным, вследствие чего был убит полковник сумской с старшиной. И за то государь на войско запорожское низовое свой “гнЪвливый опаль (опал) и немилость полагаетъ” [76].
Ответствуя “маловажною отпискою на высокопочтеннЪйшую царского величества грамоту”, кошевой атаман Константин Гордиенко со всем запорожским поспольством писал царскому пресветлому величеству, что еще с самого начала бунта, поднятого Булавиным в городах великороссийских и малороссийских, кошевой атаман с старшиной войсковой, по верной своей царскому величеству службе, не желая допустить товариства на то бунтовничье дело, писал до гетмана Мазепы и просил его учинить известным царскому величеству о желании запорожского войска идти против бунтовщика на военную службу. Но так как на такое предложение от гетмана не последовало никакого ответа, то, по такой нужде, некоторые из сичевого товариства вольные люди, впрочем, в малом числе, ушли до Булавина, взирая на городовых великороссийских и малороссийских людей, которые в числе около 10000 человек явились на те бунтовничьи булавинские замыслы. Они, эти городовые люди, всему злу виновники, увлекли и запорожцев и навлекли на войско царский гнев и немилость. Иные же и сами, утратив зачинщика всех злых намерений и бунтов, от страха божия, в ничто обратились. А кошевой атаман со всем поспольством как прежде верною, радетельною, постоянною и усердною службою были царскому пресветлому величеству угодны, так и ныне не перестают служить верно, не щадя своего здоровья и желая себе всеусердно от царского величества благопризрительного помилования и прещедрой монаршей ласки [77].
Но нелегко было запорожцам заслужить царскую ласку после участия их в Булавинском бунте. Тем более, что а это время и сам гетман Мазепа обвинял их в разных тяжких преступлениях. Так, октября 6 дня того же 1708 года Иван Мазепа писал из обоза на реке Десне графу Гавриле Ивановичу Головину о том, будто бы запорожцы, находясь в партикулярной битве со шведами под начальством генералов русской службы Бауера и Инфлянта, самовольно оставили поле сражения и ушли в города, разглашая везде, будто неприятель не только их, но и все великороссийские войска разгромил. И хотя гетман послал приказы изловить таких “непостоянныхъ” беглецов, вязать и отдавать их под арест, но никого из них не поймали, потому что они, укрываясь от должной кары, разбежались кто в Сичь, кто на ту сторону Днепра, кто в речки полевые. Гетман вообще предостерегал графа Головина, что во время войны русских со шведами нужно всегда зорко следить за войском козаков запорожских, потому что “отъ СЪчи нечего быть безопаснымъ” [78].
Но то был прием Макиавелли, по которому Мазепа, уже давно замышлявший в своей голове перейти на сторону шведского короля, показывал себя перед русским царем чистым, как кристалл, а запорожцев изображал скопищем всяких нечистот, хотя в это же самое время и тем же запорожцам показывал свою приязнь и любовь и советовал им отнюдь не верить русскому царю. По показанию генерального писаря Василия Кочубея, которому трудно в этом случае не верить, гетман Мазепа предостерегал запорожцев в отношении тайных намерений русского царя, который хочет всех козаков “выщинить” (уничтожить) и самое имя их искоренить. Бросив такое крылатое слово запорожцам, гетман, по словам Кочубея, нетерпеливо ждал от них восстания против Москвы; а потому, когда разнеслась весть о том, что запорожцы задумали, согласясь с татарами, сделать набег на слободские полки, то гетман, выражая нетерпение, сказал, что если эти “нецнотливые сыны (недобрые сыны) имЪютъ что дЪлать, то уже дЪлали бы, а не разглашали и не дразнили бы” [79].
Тем не менее царь Петр Алексеевич глубоко верил в искренность Мазепы, велел задержать, по навету гетмана, следуемое запорожскому войску обыкновенное годовое жалованье и только октября 27 дня 1708 года по письму князя Меншикова из-под Макошина близ Сосницы неожиданно и к невыразимому своему изумлению узнал о неверности ему Мазепы. Мазепа, тщательно скрывавший свои сношения со шведским королем, снял с себя маску лишь тогда, когда Карл XII очутился вблизи границ Малороссии.
Наступление Карла XII на Россию началось еще с половины 1708 года. Шведский король составил себе смелый и решительный план — разбить русскую армию, овладеть столицей и подорвать в корне основу русского государства. С этой целью главные роли действующих лиц шведской армии распределены были таким образом, что генерал Любекер получил приказание овладеть Ингерманландией, срыть Петербург и после того идти к Новгороду. Генерал Левенгаупт должен был с возможно большим количеством запасов двигаться к городу Могилеву, там соединиться с главными шведскими силами. Над главными же силами командовал сам Карл XII, который в начале июня месяца перешел реку Березину, дошел до города Могилева, но Левенгаупта там не нашел и двинулся дальше на Мстиславль и Старишки.
Русские нашли за лучшее отступать перед сильным врагом и довольствоваться пока мелкими стычками с ним. В начале октября месяца шведский король был в Костеничах на реке Ипути, притоке Сожа, но и здесь все-таки не нашел генерала Левенгаупта.
Тем временем русский царь Петр Алексеевич, воспользовавшись разделением шведских войск, внезапно напал на генерала Левенгаупта и сентября 29 дня нанес шведам решительное поражение между Старым Быховым и Пропойском у деревни Лесной на речке Леснянке, притоке Сожа. При царе Петре были генералы Инфлянт, Бауер, фельдмаршал Шереметев и князь Меншиков. Разбитый Левенгаупт спасся бегством и только через несколько дней соединился с Карлом в Рахове. Разгромив шведский отряд у Лесной, царь Петр Алексеевич ушел по направлению к Смоленску, а князя Меншикова с кавалерией послал в Малороссию. В Малороссию же направился и Карл XII, куда призывал его гетман Мазепа, решившийся после продолжительных и тайных сношений со шведским королем выступить противником царя Петра. Карл XII прибыл в малороссийский город Новгород-Сиверск и оттуда уже готовился идти к гетманской столице Батурину. Но шведского короля предупредил князь Меншиков, который быстро овладел Батуриным и сжег его до основания. После этого Карл XII в ноябре месяце расположил свои войска на зимние квартиры между Прилуками и Ромнами, Лохвицей и Гадячем. Русский царь привел свою армию в Лебедин, посадил гарнизон в Полтаве, Нежине и Миргороде и тем самым окружил с трех сторон своих врагов. Так прошла вся зима. С наступлением весны 1709 года Карл стянул свои войска поближе и расположился в Опошне, Решетиловке и Великих Будищах. Великие Будища назначены были местопребыванием самого короля. В свою очередь русский начальник войск граф Шереметев подвинулся ближе к шведам и в мае месяце сосредоточил военные силы в городе Голтве при впадении речки Голтвы в реку Псел, левый приток Днепра. Главное начальствование над русскими войсками принадлежало князю Меншикову, который с 1-го апреля до 1-го мая имел свое постоянное местопребывание в городе Харькове и оттуда, для наблюдения над театром военных действий, или лично, делал разъезды, или же для того сносился с графом Шереметевым через посредство русского генерала Ренне, стоявшего ниже города Полтавы на берегу Ворсклы. Сам царь Петр Алексеевич в течение всего этого времени с 26-го октября 1708 года по 1-е июня 1709 года находился в разных местах: местечке Погребках (близ Сосницы), местечке Воронеже (близ Глухова), Глухове, Лебедине, Сумах, Ахтырке, Белгороде, Азове, Троицком, городе Воронеже и, наконец, в стане под Полтавой [80].

Примечания:

1. Город Шлотбург, или Ниеншанц, на правом берегу Невы при впадении в нее Охты, взят был Петром у шведов 1-го мая 1703 года.
2. Письма и бумаги Петра Великого, Спб., № 894, II, 193.
3. Письма и бумаги Петра Великого, Спб., № 894, II, 195—202.
4. Архив мин. ни. дел, мал. подл. акты. 1703, св.14, № 1350—1321.
5. Архив мин. ии. дел, мал. подл. акты, 1705, св.15, № 1431—1403.
6. Архив мин. юстиции, 1703, октябрь, кн.94.
7. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1703, св.2, № 1361—49.
8. Архив мин. нн. дел, мал. подл. акты, 1703, св.2, № 1360—48.
9. Бантыш-Каменский, Источники, Москва, 1857, II, 44.
10. Может быть, выше упоминаемый писарь Сажко.
11. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1704. св.14, № 35.
12. Бантыш-Каменский, История М. России, Москва, 1822, III, 57.
13. Чтения Москов. общества ист. и древн., 1847, № 9, 24.
14. Соловьев, История России, Москва, 1865, XV, 165.
15. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1705, св.14, № 1420—1389.
16. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1705. св.69, № 1434—1403.
17. Устрялов, История Петра В., Спб., 1863, т.IV, ч.I, 256,261,270.
18. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
19. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
20. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6, 1705, св.16, № 21.
21. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1705, св.15, № 1408—1439.
22. То есть “и не размЪрили турецкой границы около ДнЪстра”.
23. Разумеется великий князь литовский Витольд, или Витовт, 1392—1430.
24. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
25. То есть “в предыдущія” или будущие времена.
26. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
27. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1705, св.15, № 1412—1443.
28. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1705, св.16, № 23.
29. Шкапа — кляча, лошаденка, заезжая лошадь.
30. Креса с польского на русский значит черта.
31. Лахманка с польского на русский — ветошь.
32. Набыти с польского да русский — нажить.
33. Архив, мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1705, св.15, № 1444-1413.
34. Бантыщ-Каменский, Источники, Москва, 1857, II, 48; История Малороссии, 1822, IV, 173.
35. См. карту Исленьева 1779 года в нашем труде “Вольности запорожских Козаков”, Спб., 1890.
36. Антонович, Монографии, Киев. 1895, I, 245.
37. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1705, св.15, № 1470—1439.
38. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1705, св.15, № 1470—1439.
39. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1705, св.15, № 1471—1440.
40. Как справедливо полагают, до балки Большого Сухого Ташлыка: Объяснительная записка к карте Елисаветградской провинции 1772—1774 в Записках одесского общества истории и древностей, XIV.
41. Здесь разумеется речка Сухой Еланец, впадающая в Буг: см. ту же объяснительную записку к карте Елисаветградской провинции.
42. Бекеневский, иначе Белый брод, где Белые Криницы, или Белые Колодези; Летопись Величка, Киев, III, 483—485; Акты южной и западной России, XII, 701.
43. Полное собрание законов, том IV. статья 2077, стр.324.
44. Бантыш-Каменский, Источники, Москва, 1857, II, 51.
45. Архив мин. юстиции, 1706, кн.96, л.503; Архив мин. ин. дел, 1705, св.15, № 1471—1440.
46. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1706, св.15, № 1432—1523.
47. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1706, св.16, № 20.
48. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1706, св.15, № 1531—1500; Бантыш-Каменский, Источники, Москва, 1857, II, 54
49. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1706, св.15, № 1531—1500; см. также Бантыш-Каменского Источники, II, 56.
50. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1706, св.15, № 1538—1507.
51. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1706, св.15, № 1548—1517.
52. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1706, св.15, № 1548—1517,1549—1518.
53. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1706, св.15, № 1551—1520.
54. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1707, св.19, № 40.
55. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1707, св.19, № 40.
56. Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1706, св.15, № 1555—1524.
57. Бантыш-Каменский, История Малой России, Москва, 1822, III, 83.
58. Архив мин. ин. дел, 1707, св.19, № 22; Бантыш-Каменский, Источники, Москва, 1857, II, 57—61; История Малой России, Москва, 1822, IV, 183; Маркевич, История Малороссии, Москва, 1842, IV, 172.
59. По словам донского атамана Григорьева, Булавин объявился в Сичи в 1707 году в Филиппов пост; Бантыш-Каменский, Источники, Москва, 1857, II, 171.
60. Бантыш-Каменский, Источники, Москва, 1857, II, 170.
61. Теперь село Вороная, имение М.Н. Миклашевской Екатеринославской губернии Новомосковского уезда.
62. То есть на вершину реки Самары, где рос Черный лес, выше речки Вороной.
63. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1708, св.22, № 4.
64. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1708, св.22, № 4.
65. Бантыш-Каменский, Источники, Москва, 1857, II, 156.
66. Бантыш-Каменский Источники, Москва, 1857, II, 156.
67. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1708, св.23, № 32.
68. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1708, св.24, № 36; тоже у Бантыш-Каменского, Источники, Москва, 1857, II, 170; История М. России, 1822, III, 232; у Маркевияа, История Малой России, Москва, 1842, IV, 209—213.
69. Теперь слобода Ямполь Изюмского у. Харьковской губернии.
70. Архив мин. юстиции, 1708, кн.104, л.220,238.
71. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1708, св.24, № 39; тоже у БантышКаменского, Источники, Москва, 1857, II, 171; История Малой России, 1822, V, 235; у Марковича, История Малороссии, Москва, 1842, IV, 213.
72. Соловьев, История России, Москва, 1865, X, 243,257; Брикнер, История Петра Великого, Спб., 1882, II, 322.
73. Они оставлены были при больных и лошадях в городе Конотопе.
74. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1708, св.23, № 32.
75. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1708, св.22, № 4.
76. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1708, св.22, № 4.
77. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1708, св.22, № 4.
78. Бантыш-Каменский, Источники, Москва, 1857, II, 165.
79. Чтения Московск. общ. истории и древн., 1859, I; Дело Кочубея, Бантыш-Каменский, Источники, Москва, 1857, II, 106, 107.
80. Пузыревский, Развитие постоянных регулярных армий в веке Людовика XIV и Петра Великого, Спб., 1889, 297—302; Костомаров, Мазепа, Спб., 1885, 501,507,525,442,449,463,473,505.