Появление в Сичи царевича Симеона Алексеевича.- Приметы его по рассказам вождя Миюсского.- Принятие и допрос царевича Сирком.- Повесть царевича о своем уходе из Москвы.- Отправка царских послов Чадуева и Щоголева к Сирку с приказанием выдачи самозванца им.- Встреча запорожцев с царскими послами на Украйне и в самом Запорожье и разговор о царевиче.- Прибытие послов в Сичу.- Объяснение их с Сирком в курене и с царевичем возле посольской избы.- Негодование запорожцев против послов.- Войсковая рада и смертный приговор послам.- Успокоительное действие Сирка на козаков.- Частная беседа Сирка с посланцами и перечисление им всех вин царя в отношении Сирка.- Недоверие запорожцев, к московским послам и отправка в Москву собственных.- Удержание царевича запорожцами в Сичи.- Возвращение послов в Москву и рассказ их обо всем виденном в Запорожье.
В то время, когда Сирко промышлял под Тягином, а в Запорожье свирепствовало моровое поветрие, в это самое время, в начале зимы 1673 года, в Сичи произошло дело, давно не слыханное во всем Запорожье: объявился царевич Симеон, назвавший себя сыном Алексея Михайловича. Он показался сперва на речке Самаре, левом притоке Днепра, а оттуда спустился к Чортомлыку, в самую Сичь [1]. “В тот час, в веденье всех Козаков, приехал на конях, называясь быти царевич, и стал на том месте, где Косагов великого государя с ратными людьми стоял, до приходу Сиркова. На вид этот человек хорош и тонок, долголиц, не румян и не русян, несколько смугловат, малоразговорчив, очень молод, всего около 15 лет, на теле имеет какие-то два знамени – орлы да сабли кривые; одет в зеленый, подшитый лисицами, кафтанец; с ним прибыло восемь человек донцев с вождем Иваном Миюсским, хохлачем по рождению. Миюсский под клятвой сказал запорожскому судье, будто у называющегося царевичем на правом плече и на руке есть знамя, похожее на царский венец”.
Прибыв в Сичь, царевич ожидал приезда Сирка в течение целой недели, а по истечении недели, узнав, что Сирко приближается к Сичи, распустил знамена и вышел к кошевому навстречу. Сирко принял его так же, как и принял других козаков. Оставив войско за городом, Сирко один пошел в Сичь для того, чтобы прочесть письма, присланные ему гетманом Иваном Самойловичем и хранившиеся до приезда кошевого в войсковой скарбнице. Выслушав письма, Сирко вновь вышел за город и, став на другом месте, послал за царевичем. Когда царевич пришел, то Сирко сперва пригласил его сесть между собой и знатным запорожским козаком Григорием Пелехом, а потом спросил: “Слышал я от своего наказного, что ты называешься сыном какого-то царя; скажи правду, боясь Бога, потому что ты очень молод: нашего ли ты великого государя и великого князя Алексея Михайловича сын или другого какого-нибудь, находящегося под великодержавной рукой его, скажи истинную правду, чтобы мы не были обмануты тобой так, как иными, бывшими в войске, плутами”. На эти слова Сирка молодой человек, поднявшись с места и сняв шапку, ответил, как бы плача: “Не надеялся я на то, чтобы ты стал стращать меня, хотя и вижу, что оно так делается. Бог мне свидетель, я настоящий сын Вашего великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великой и Малой и Белой России самодержца, а не иного кого”. Услышав то, Сирко, снял шапку и, вместе со своими товарищами, поклонился царевичу до земли, а после поклона, также вместе с товарищами, стал угощать его питьем. Царевич не отказывался от питья, но все время стоял и смотрел в землю. После этого бывший в Сичи гетманский посол Зуб спросил: “Будешь ли ты писать своею рукой к гетману, а главным образом к своему батюшке, к великому государю, объявишь ли о себе”. На это царевич отвечал: “Господину гетману шлю поклон изустно, а к батюшке писать трудно, — опасаясь, чтобы мое письмо не попалось в руки боярам; такого же человека, который бы мог передать мое письмо прямо в руки государя, мне не отыскать; и ты, кошевой атаман, смилуйся надо мной и никому из русских людей о том не объявляй. Из царского дома я отлучился потому, что сослан был в Соловецкий монастырь; в бытность же на острову Степана Разина, я тайно к нему перешел, и до тех пор, пока он не был взят, я при нем состоял, а потом с казаками на Хвалынском море ходил и струги гулящим нанимал; после того на Дон перешел, а теперь хочу в Киев и к польскому королю ехать”. К этим словам царевича вождь Иван Миюсский добавил потом Сирку, что действительно на теле царевича имеются знаки, похожие на царский венец.
Узнав о появлении в Запорожье царевича Симеона, царь Алексей Михайлович, при всей своей тревоге относительно наступления турок на Украйну, немедленно послал к гетману Самойловичу и от него к кошевому Сирку в Запорожье сотника Василия Чадуева да подъячего Семена Щоголева и наказал им, по приезде к гетману Самойловичу и кошевому Сирку, говорить такое слово: “Ведомо великому государю, по письму гетмана, что на Запорожье, в то время, когда Сирко был под Тягином, объявился с Дону вор [2] и самозванец, 15 лет, а с ним 8 человек донских козаков и вождь им всем Ивашка Миюска; и назвался он, самозванец, сыном его царского величества, блаженной памяти царевичем Симеоном Алексеевичем… И Сирко принял его ласково, кланялся и питьем потчевал. Теперь великий государь приказал объявить гетману и кошевому, что благоверный государь царевич, Симеон Алексеевич, родился в 1665 году, апреля 3 дня, а скончался в 1669 году, июня 18 дня и погребен в церкви архистратига Михаила при патриархах, митрополитах и архиепископах русских и при папе, патриархе вселенском и судье Паисие александрийском, о чем извещено было особыми грамотами гетману и кошевому, а со дня рождения и до дня смерти царевичу было всех лет 4, в нынешний же год, если бы он многолетствовал, было бы 9, а не 15 лет”. После изложения речи Чадуеву и Щоголеву ведено было просить гетмана, чтобы он дал им, Чадуеву и Щоголеву двух или трех асаулов или войсковых товарищей и отправил бы в Запорожье. Приехав же в Запорожье, говорить кошевому и всему посольству, что принимать им вора и самозванца вовсе не годилось бы и что кошевой, памятуя, какое он дал клятвенное обещание при отпуске из Москвы, в присутствии царя, бояр и думных людей, должен был бы вышеупомянутого вора и обманщика с его единомышленником Миюскою и товарищами прислать к великому государю в Москву. А как этого не сделано, то царь требует, чтобы кошевой атаман Иван Сирко и все поспольство поспешили отдать всех тех воров в обманщиков Чадуеву, Щоголеву и гетманским посланцам, придав им, сколько нужно из Коша провожатых, а сверх всего сообщить им, кошевому и поспольству, что по их челобитью и по царскому указу, к ним посланы ломовые пушки, нарядные ядра, пушечный мастер, умеющий стрелять ядрами, сипоши и сукна, как в прошлом годе, а за все это они бы верно царю служили и над крымскими людьми всякий промысел чинили.
Послы выехали из Москвы декабря 14 дня 1673 года, а декабря 21 дня прибыли в Батурин и изложили гетману все, что им было наказано. Гетман, выслушав их слово, объявил, что ехать теперь в Запорожье нельзя, потому что ему еще неизвестно, прекратилось ли там моровое поветрие или нет. Поэтому гетман советовал послам подождать собственных посланцев, которых он отправил в Сичь и через которых он написал кошевому Сирку с товарищами, чтобы он самозванца, прояву, вора и плута прислал к нему, гетману, со своими козаками; но опасается, однако, что запорожцы едва ли исполнят его приказание: они говорят, что они войско вольное, — к ним кто хочет приходит по воле и отходит так же. Приняв послов в Батурине, гетман ушел вместе с ними в Гадяч, а из Гадяча отъехал в местечко Омельник на речке Псле; в Омельнике он узнал от запорожца Григория Пелеха с товарищами, что Сирко из Запорожья вышел и отправился на морские разливы, а выходя из Сичи, он отдал приказ, чтоб козаки царевича почитали и всякую честь ему воздавали; от того же Пелеха гетман узнал, что его посланцы задержаны в Сичи, а для чего это сделано, неизвестно. Из Омельника московские посланцы, расставшись с гетманом, поехали в местечко Келеберду на левом берегу Днепра. В Келеберде они встретились с запорожским козаком Максимом Щербаком, который, узнав зачем ехали царские послы в Сичу, стал им говорить такие речи: “Знаете ли вы Щербака донского, а он знает, зачем вы, Василий и Семен посланы в Запорожье; ехать вам туда нечего, даром пропадете, потому что на Запорожье объявился настоящий царевич, и я про то все и знаю и ведаю: тот царевич деда своего по плоти Илью Даниловича Милославского ударил блюдом и оттого ушел и по всей Москве слава носилась, что то была правда, а я в то время сидел в тюрьме в Москве, а потом, по челобитью Демьяна Многогрешного, был освобожден и ушел на Дон, а с Дона — на Запорожье”. На эти слова Максима Щербака Чадуев и Щоголев отвечали, что тот царевич вор, плут, самозванец и обманщик. В ответ на это, Щербак сказал им, чтобы они плюнули сами себе в очи и завязали свои рты, потому что за такую речь свою примут злую смерть. Из Келеберды московские послы спустились в местечко Кишенку при речке Ворскле и тут встретились с гетманскими посланцами и с запорожскими козаками, сопровождавшими посланцев. Гетманские посланцы объявили Чадуеву и Щоголеву, что Ивана Сирка действительно нет в Сичи и что он находится на морских разливах. Что же касается самого войска запорожского, то оно, выслушав письмо гетмана о самозванце, стало смеяться над гетманом и поносить непристойными и грубыми словами московских бояр, а самозванца, по приказу Сирка, величало царевичем, писать гетману вовсе отказалось, а вместо того писал к нему сам самозванец и письмо свое запечатал собственною печатью, схожею с печатью царского величества. Печать же ту сделали ему запорожцы из скарбничных ефимков и весит она 30 золотников; кроме того, запорожцы сделали ему тафтяное с двуглавым орлом знамя и сшили хорошее платье. При отпуске гетманских посланцев самозванец, пришед в раду, всячески бесчестил гетмана, называя его глупым человеком за то, что он именовал его вором и обманщиком, а самим посланцам сказал, что если бы у них не пресные души, то он велел бы повесить их; если же гетману надо знать его, то пусть он пришлет для осмотра его своего обозного Петра Забелу да судью Ивана Домонтовича; а в конце всех речей сказал, что бояре именем царского величества много раз будут за ним, царевичем, присылать с грамотами знатных бояр, но только он раньше трех лет никуда не поедет, а будет ходить в Черное море и в Крым, а кто будет прислан, даром не пробудет.
Так говорили о самозванце посланцы гетмана, а запорожцы, сопровождавшие их, называли того самозванца истинным царевичем и угрожали московским послам за него смертью. С теми же гетманскими посланцами прибыли из Запорожья в Кишенку челядник Василия Многогрешного Лучка и товарищ самозванца Мерешка. Лучка сказал московским послам, чтобы они на Запорожье не ездили, потому что козаки встретят их выше Сичи в Кодаке и там повесят, а царевича выдать и не подумают, потому что он настоящий царевич, и сам Лучка, долго живя с ним, видел на теле его природные красные знаки: царский венец, двуглавый орел и месяц со звездой. Мерешка же добавил к этому то, что он пришел с царевичем с Дона, а почему он именует себя царским сыном, того не знает. В ту же Кишенку приехал и посланец Ивана Сирка Игнат Оглобля, направлявшийся из Сичи в Украйну к гетману Самойловичу. В разговоре с московскими послами Оглобля сказал, что кошевой атаман Сирко находится уже в Сичи, прибыл он с морских разливов в Сичу на сырной неделе и за царевича называл Василия Чадуева собачьим сыном и намеревался бить его.
Узнав о настроении Сирка и всего товариства, послы взяли для собственной безопасности некоторые меры: они схватили Щербака, Лучку, Мерешку и Оглоблю и отправили их к гетману, которому наказали держать их до тех пор, пока послы вернутся из Запорожья на Украйну. В той же Кишение послы узнали, что Сирко прислал из войсковой скарбницы в местечко Переволочну к некоему Петру Перекресту 40 ефимков на покупку самозванцу всяких столовых запасов. И тот Перекрест, закупив столовые запасы по росписи, отвез все в Запорожье, а кошевой с товарищами все купленное отдал самозванцу.
Собрав все сведения и обезопасив себя заложниками, московские послы написали гетману о том, что им пора уже ехать на Запорожье, для чего просили его прислать им посланцев и провожатых. По письму послов гетман отправил генерального асаула Черняченка и позволил послам взять из Полтавского полка 40 человек козаков охраны. Тогда послы, снявшись марта 1 дня с Кишенки, поехали в Запорожье. Дорогою они наехали на речке Томаковке, в 10 верстах от Сичи [3], на запорожских козаков, бывших кошевых атаманов Евсевия Шашола и Лукьяна Андреева и других знатных козаков, кормивших своих лошадей, за недостатком травы в Сичи, возле речки Томаковки; с ними был и вождь царевича Иван Миюсский. Тут асаул Черняченко стал потчивать всех встретившихся запорожцев водкой. Во время угощения Иван Миюсский признался одному из полтавских козаков, что запорожцы не выдадут самозванца, потому что верят в него, как в истинного царевича и что он волен у них во всем и собирается побывать в Крыму. Поговорив с послами, все запорожцы с Иваном Миюсским двинулись для прокормления лошадей, от речки Томаковки в урочище Тарасовское, к правому берегу Днепра; один только Лукьян Андреев остался у Томаковки, потому что он должен был переправить послов через речку в собственной лодке, которую он привез на собственной лошади. В то время, когда послы стали перевозиться через реку, в это самое время приехали на перевоз и запорожские козаки, Иваник с товарищами, числом 11 человек и стали просить водки. На это Лукьян Андреев стал их спрашивать, зачем они приехали, и стал называть их ворами и разбойниками, два раза уже побившими и разграбившими царских посланников, а теперь, очевидно, имевших намерение побить и разграбить и в третий раз. После этого он стал торопить Чадуева и Щоголева скорее переправляться через реку и идти дальше к Сичи. Когда послы переправились, то Иваник и его товарищи, прибив Лукьяна Андреева, оставили Томаковку и поехали за другими козаками в Тарасовское. На прощанье Лукьян Андреев сказал послам, что, по приезде в Сичу, самозванец будет над ними озорничать и всячески “оказываться”.
Марта 9 дня 1674 года царские послы прибыли, наконец в Сичу. Кошевой атаман Иван Сирко и все поспольство вышли к ним за город и посоветовали им остановиться за Сичей, для чего отвели греческую избу на берегу речки Чортомлыка. А асаулу Черняченку с провожатыми велели войти в город и разместиться по куреням, где кто пожелает. В это же время приехали с морских разливов знатные козаки, Влас с товарищами, и привезли с собой шесть татар и несколько татарских писем, обшитых тафтой. Марта 10 дня кошевой атаман Иван Сирко, собрав к себе в курень судью, писаря, куренных атаманов, знатных козаков-радцев, а вместе с ними и московских послов Чадуева и Щоголева, объявил, что десятого числа у козаков рады не будет и потому царской грамоты на этот раз они принять не могут; причина ж тому та, что в этот день будут переводиться татарские письма, а когда письма будут переведены, то в одной раде козаки выслушают и письма и царскую грамоту; письма же те посланцы из Крыма в Волошскую землю к татарскому войску с нарочными гонцами отправят, и если в тех письмах окажутся какие-нибудь сведения о военных замыслах турок и татар, то они все те письма пошлют к царскому величеству. После этих слов кошевой атаман Сирко, куренные атаманы, козаки-радцы спросили у послов: “Для каких великого государя дел они к ним присланы, слышали, что за царевичем?” – “Не царевич он, а вор, плут, самозванец, явный обманщик и богоотступника Стеньки Разина ученик”, отвечали послы. На этот ответ кошевой с товарищами говорил, что он самый истинный царевич Симеон Алексеевич, желающий с ними говорить и видеться. Послы на это возразили, что присланы они от великого государя к кошевому атаману и ко всему войску не за тем, чтобы видеться с самозванцем, а за тем, чтобы взять его с собой. На что запорожцы, в свою очередь, ответили, что покажут его послам на раде и что послы, услышав его речь и всмотревшись в его лицо, признают его за истинного царевича и поклонятся ему. Послы, услыхав такие слова, пуще того стали обличать и самозванца, и его вождя, а потом, после всего этого, ушли из куреня кошевого в свою избу. После ухода послов кошевой атаман Сирко, судья Степан Белый, писарь Андрей Яковлев и куренные атаманы чуть ли не весь день пили у самозванца, “и Сирко, упившись, будто спал”. Часа за два до вечера самозванец встал, опоясался саблей, и, в сопровождении судьи, писаря, асаулов и трехсот человек, напившихся пьяными, подошел к избе, где стояли послы, вместе с козаками; тут козаки стали требовать Семена Щоголева, чтобы он вышел из избы к царевичу. Но Семен Щоголев не пошел, а вместо него вышел в сени Василий Чадуев и, отворив дверь, стал говорить: “Кто спрашивает и для какого дела Семена Щоголева?” На это самозванец ответил к нему: “Поди ко мне”. Василий Чадуев спросил его: “А ты что за человек?” — “Я царевич Симеон Алексеевич”. — “Страшное и великое имя вспоминаешь, такого великого и преславного монарха сыном называешься, чего и в разум человеческий не вместиться; царевичи по степям и по лугам так ходить не изволят; ты сатанин и богоотступника Стеньки Разина ученик и сын, вор, плут и обманщик”. Самозванец за эти слова Чадуева стал называть его с товарищем брюхачем и изменником и поносить всякими скверными словами, после чего, обратившись к козакам, сказал: “Смотрите, наши ж холопи да нам же досаждают”. А потом, выхватив саблю и со словами “я тебя устрою”, бросился к дверям избы на Чадуева. Чадуев, видя то, схватил пищаль и решился убить самозванца. Но в это время писарь Андрей Яковлев схватил самозванца поперек и унес его за хлебную бочку, а потом с ним ушел в город. После ухода самозванца оставшиеся на месте козаки забрали поленья, стали приступать к избе и разбирать крышу ее, всячески бесчестя Чадуева и попрекая его за то, что он хотел государича застрелить. Видя беду, Чадуев, Щоголев и стрельцы, забрав пищали, сабли и мушкеты и простясь между собой, стали ожидать смерти. Но потом, посидевши несколько времени, достали государеву грамоту и стали говорить козакам, чтоб они оставили их до рады, а на раде выслушали бы царскую грамоту, что в ней от великого государя написано. Козаки успокоились, велели судье и асаулу поставить возле послов караул, чтобы они не ушли, потому что москали умеют из рук уходить, и после того один по одному разошлись. После их ухода явился полковник Алексей Белицкий с козаками и с мушкетами и стал в сенях, у самых дверей избы, готовый во всякое время к бою.
Того же дня, вечером, кошевой атаман Сирко присылал от себя к послам судью, писаря, асаула и куренного атамана Федора Серебренника, которые говорили им такие речи: “Худо вы, Василий и Семен, сделали, что, будучи между войском, хотели застрелить государича; 12 марта будет рада и в той раде будет государич; что вы хотели его застрелить, теперь всем известно, и если он над вами велит войску что-нибудь сделать, то войско что огонь, по макову зерну разорвут”. Чтобы поправить ошибку, козаки советовали послам, придя на раду, бить челом и кланяться в землю государичу, чтобы он простил их. “Если бы Семен Щоголев, — добавляли козаки, — вышел тогда, когда его вызывали, и стал бы обличать государича или невежливо перед ним говорить, то, конечко, государич и за это, и за прежнее обличение Семеново, саблею его срубили бы. А после того, когда государича хотел Чадуев застрелить и когда он ушел от избы в город, тогда, если бы он приказал послов с их людьми побить и в Чортомлык побросать, козаки сделали бы, потому что они государича считают за царевича и верят, и слушают его, и что прикажет, то и будут делать”. На это Чадуев и Щоголев ответили: “Недобрый, небогоугодный и неверных слуг поступок, что вы, называясь верными слугами царского величества, просите и получаете его милости, а послов великого государя, поверя какому-то неизвестному вору, плуту и обманщику, убиваете и смерти предаете. Мы не на смерть к вам посланы, а на радость и объявление прямой царской милости”.
Марта 12 дня козаки, собрав войсковую раду и отобрав у послов ножи, пригласили их с царскою грамотою на раду, а с ними вместе приказали идти и четырем человекам караульщикам с мушкетами. Послы, явившись в раду и изложив всю речь, как им было приказано, вручили кошевому Сирку царскую грамоту. Сирко, выслушав царскую грамоту, наказ и гетманское письмо, обратился с такою речью к запорожцам: “Братия моя, атаманы молодцы, войско запорожское, низовое, днепровое, как старый, так и молодой! Преж сего в войске запорожском у вас, добрых молодцов, того не бывало, чтобы кому кого выдавали; не выдадим и этого молодчика”. На это войско отвечало: “Не выдадим, господине кошевой!”. Сирко снова заговорил: “Братия моя милая, как одного его выдадим, тогда и всех нас Москва по одному разволокут (sic) А он не вор и не плут, прямой царевич, и сидит, как птица в клетке, и ни перед кем не виновен”. На эти слова Сирка войско снова отвечало: “Пусть они того плута сами посмотрят в очи. тогда узнают, что то за плут. Ссылаются они на печать и на письмо, но сам он (царевич) говорит, что все то пишут сами бояре и присылают без царского указа и впредь будут присылать; пора их либо утопить, либо руки и ноги обрубить”. Во время этих речей самозванец стоял в церкви и смотрел на раду через окно. Между тем Сирко, выслушав страшное решение рады относительно послов, снова заговорил: “Поберегите, братие, меня, потерпите, наконец, и ради тех из наших козаков, которые находятся у гетмана: помните, что послы, ради своей свободы, отослали их к гетману, – поэтому подержим их живыми или одного из них отпустим, чтобы как-нибудь своих освободить; впрочем, и то сказать: караул над ними крепкий, не уйдут. Братие, атаманы, молодцы, войско запорожское! Пошлем мы к Дорошенку, чтобы он отдал нам на Кош клейноты войсковые да и сам к нам приехал; а он меня послушает, потому что мне кум, спасибо ему за то, что он по настоящее время не отдал тех войсковых клейнотов Ромодановскому. Такая правда у того Ромодановского: когда побил Юрия Хмельницкого и войсковые клейноты у него взял, то тех клейнотов нам, войску запорожскому, не отдал да и теперь так же сделает, если Дорошенко отдаст их ему”. Козаки на слова кошевого отвечали: “Пошлем, господине кошевой; вели листы к Дорошенку писать”. После этого Сирко велел послам оставить раду и идти в греческую избу, за город, в сопровождении писаря и караульщиков. Но тут козаки снова заговорили: они настаивали на том, чтобы вывести царевича на раду и показать его послам и чтобы послы все по воле его учинили, а если не учинят, побить их. На это Сирко возразил товариству: “Зачем же государичу по радам волочиться? Когда будет время, они увидят его и без рады и сделают все по воле его, а пока то время не пришло, отпустите их”. Вечером того же дня пришли к послам судья, писарь, асаул и самозванец; последний был очень опечален тем, что его не позвали в раду и потому хотел видеться с послами; пришедшие козаки объявили послам, что Сирко хочет свести их с царевичем в своем курене и заставить говорить с ним. “Присланы мы от царского величества к войску запорожскому по него, самозванца, а не беседовать с ним. И если кошевой это сделает и призовет нас к себе, имея в своем курене самозванца с саблею, и самозванец тот начнет озорничать, то какая ж тут правда? Мы как прежде, так и тогда, как будем у кошевого в курене, шеи не протянем”.
Марта 13 дня кошевой атаман Сирко, созвав к себе в курень куренных атаманов и знатных козаков-радцев и пригласив туда же царских послов с генеральным асаулом Черняченком, обратился с такою речью к послам: “Много вы, приехав на Запорожье, поворовали, на великого человека руку подняв, государича убить хотели, и за это смерти вы достойны. А нам Бог послал с неба многоценное жемчужное зерно и самоцветный камень, чего искони веков у нас в Запорожье не бывало. Сам де рассказывает каким образом из Москвы изгнан: был он однажды в палатах своего деда по плоти, Ильи Даниловича Милославского; в то время у Ильи Даниловича беседовал о делах немецкий посол; и той речи царевич помешал, за что Илья Данилович невежливо отвел его рукою; тогда царевич, придя в царские палаты, сказал государыне Марье Ильиничне, что если бы ему, царевичу, дали хоть три дня на царстве побыть, то он бы всех нежелательных ему бояр немедленно перевел; а когда царица спросила у него, кого же именно он перевел бы, то царевич ответил, что первее всех боярина Илью Даниловича, а за ним и других. Тогда государыня бросила в него ножом и тот нож воткнулся в ногу царевича, отчего царевич занемог. После этого царица велела стряпчему Михаилу Савостьянову окормить царевича, но тот стряпчий окормил вместо царевича какого-то певчего, и лицом и возрастом схожего с царевичем и, сняв с него платье, положил на стол, а на мертвого положил иное; царевича же хранил в тайне три дня, потом нанял двух человек старых нищих, одного безрукого, другого кривого и, дав им 100 червонцев, велел вывезти царевича из города в небольшой тележке под рогожей; нищие вывезли и отдали его посадскому мужику, а тот мужик свез царевича к Архангельской пристани. И царевич, проскитавшись там многое время, пришел на Дон в стал плавать со Стенькой Разиным по морю, в качестве кашевара, не объявляя о настоящем своем звании и называя себя Матюшкою. Только перед тем, как Стеньку Разина забрали в Москву, он объявил ему, под присягою, о себе, и Стенька знал его. После же Стеньки был на Дону какой-то царский посланец с казной и тот посланец дарил царевича подарками, через него царевич написал собственноручно письмо о себе царю, но того письма бояре до царского величества не допустили. А когда время настанет, то он пошлет к царскому величеству письмо о себе с таким человеком, который сам-донесет его до царского величества”. В заключение речи Сирко от себя о царевиче прибавил, что сначала он мало ему верил, но потом, когда в наставший пост царевич начал говеть, то Сирко велел священнику на исповеди под клятвой допросить, верно ли все то, о чем он рассказывал, и царевич под клятвой ответил, что все сказанное им истинная правда, и после этого приобщился святых тайн. Оттого теперь, кто что об нем ни говори и ни пиши, все верят в его царственное происхождение. И Сирко, перекрестясь, говорил, что это истинный царевич и что ни сам царевич, ни войско не отказываются просить себе, что надо по росписи, а именво: на 3000 с небольшим человек по 10 аршин на человека в год кармазинных сукон, кроме того денежной, свинцовой и пороховой казны, также ломовых пушек, нарядных ядер и мастера, который теми ядрами умел бы стрелять, сипоши же и чайки у них будут. После Сирка говорил сам самозванец; он сказал, что послы сами хорошо знают, почему ни донским, ни запорожским козакам ее дают ни жалованья, ни пушек, ни чаек, ни всяких воинских запасов, — что царское величество к ним милосерд и много обещает, а бояре и малого не дают; а что до присланных царским величеством шиптуховых сукон, то им из них досталось только по полтора локтя на человека и только те, которые хотели купить, те, скупая, сделали себе кафтаны, другие же из тех сукон сшили себе сумки на кремни да пули. На речь кошевого, куренных атаманов и козаков-радцев послы отвечали, чтобы они, оставив все свои слова, отдали бы послам самозванца и отправили бы его со ста человеками козаков к его царскому величеству, за что его царское величество будет жаловать их милостивым жалованьем. А на Кош за это присланы будут жалованье, сукна, ломовые пушки, нарядные ядра, мастер, зелье, свинец, сипоши и чайки. “А что тот истинный вор, плут, самозванец и явный обманщик про себя объявлял, что он у вора, богоотступника и клятвопреступника Стеньки Разина был, то тому Стеньке, за его воровство, казнь учинена”. Кошевой и куренные атаманы на это послам сказали: “Если мы и тысячу козаков с ним пошлем, то на дороге его отымут и до царского величества не допустят, а потому если придут за ним дворяне или воеводы с ратными людьми, для взятия государича, то и тогда не дадим его. Москва и нас всех называет ворами и плутами, будто мы сами не знаем, что и откуда кто есть”. Сам кошевой атаман Сирко послам сказал: “Если государь, по приговору бояр, за то, что мы не отдали царевича, пошлет к гетману Самойловичу, чтобы он не велел пускать к нам в Запорожье хлеба и всяких харчей, как Демка Многогрешный не пропускал, то мы, как тогда без хлеба не были, так и теперь не будем, мы сыщем себе и другого государя, дадут нам и крымские мещане хлеба, и рады нам будут, чтобы только брали, так же как во время гетманства Суховия давали нам всякий хлеб из Перекопа. А про царевича известно и крымскому хану, который уже присылал к нам узнать об нем, на что мы ответили ему, что такой человек у нас на Кошу действительно есть. И посланный хана сам видел царевича. А к тому же и турский султан нынешней весной непременно хочет быть под Киев и далее; пусть цари между собой переведаются, а мы себе место сыщем: кто силен, тот и государь нам будет. Жаль мне Павла Грибовича, если бы он в настоящее время был со мной, то знал бы я, как в Сибирь через поле засматривать, узнали бы тогда, каков жолнер Сирко”. Тот же Сирко присланному вместе с послами от гетмана Самойловича генеральному асаулу Черняченку сказал такое слово: “Какому они мужику гетманство дали, — он своих разоряет, да и разорять-то не умеет: по Днепру попластал, поволочился и, ничего доброго не сделав, назад возвратился. Теперь у них четыре гетмана: Самойлович, Суховиенко, Ханенко и Дорошенко, а ни от кого из них ничего доброго нет: сидят дома да за гетманство, за маетности и за мельницы кровь христианскую проливают; лучше было бы Крым разорить да войну унять. А было время, когда войско, во время рады, меяя спрашивало и гетманство хотело мне дать, но Ромодановский Самойловича гетманом сделал, — не по-войсковому он поступил и меня, Сирка, в пропасть послал. Слышно, что многие города той стороны и Лизогуб теперь к вашему гетману перешли, а за то хвала Богу, что Лизогуб к гетману подлизался: он как лизнет, то и в пятках горячо будет. А когда бы мне, Сирку, гетманстве дали, то я бы не так сделал. Да и теперь, если бы мне хотя на один год гетмантство дали или гетман Попович [4], московский обранец, дал мне четыре козацких полка — Полтавский, Миргородский, Прилуцкий и Лубенский, то я бы знал, что с ними делать: весь Крым разорил бы”. Вместо Черняченка кошевому отвечали послы, что теперь с боярином и с гетманом ратных людей великого государя около 40000 и что Сирко может идти к ним и чинить промысел, где придется. “Теперь не прежнее время, — возразил Сирко послам, — больше не обманут меня. Раньше этого мне отписал Ромодановский на картке государскую милость, и я, поверя ему, поехал к нему, а он продал меня за 2000 червонных”. — “А кто же те червонные за тебя дал?” — спросили послы. — “Царское величество, милосердуя обо мне, те червонные Ромодановскому указал дать”,— отвечал Сирко.
Марта 17 дня, перед обедней, кошевой атаман Иван Сирко посылал священника с одиннадцатью куренными атаманами осмотреть на самозванце природные знаки его. Посланные не нашли на нем ни подобия царского венца, ни двуглавого орла, ни месяца со звездой, как показывал челядник Василия Многогрешного Лучка, а нашли лишь на груди его, от одного до другого плеча, восемь, подобно лишаям, белых и широких пятен. По поводу этих пятен самозванец сказал, будто об них ведает государыня царица да мама Марья, и что теперь кроме стряпчего Севастьянова его никто не узнает, да и он, кроме Севастьянова, никому не поверит, также, как писать только к царскому величеству будет. С этих пор и кошевой Сирко, и козаки еще больше уверовали в истинное происхождение царевича.
Того же дня кошевой атаман Иван Сирко, призвав к себе царских послов, в присутствии куренных атаманов, сказал им: “Решили мы сообща отпустить вас к царскому величеству, а с вами отправить своих посланцев, не веря ни тому, что в грамоте к нам написано, ни тому, что вы нам о царевиче говорили; в листе своем мы отпишем все слова царевича, да и он сам отпишет его царскому величеству и гетману Самойловичу. Послов же своих главным образом посылаем для того, чтобы они, слышав из самых уст государских царское слова о царевиче, приехав на Кош, нам о том объявили, и тогда у нас свой разум будет”.
Марта 18 дня кошевой атаман Сирко и все поспольство, собравшись на раду, читали свои листы и лист царевича, написанные к цацскому величеству и к гетману; московские послы не были приглашены на раду. После чтения писем запорожцы выбрали, в качестве посланцев к царю, Процика Золотаря, Трофима Троцкого да писаря Перепелицу, а после выбора собственных посланцев, козаки призвали царских послов в курень кошевого атамана и там вычитали им свои листы; в тех листах прописано было все то, что царские послы слышали о царевиче на раде; одно только в листах показано было иначе, царевичу написано было 16 лет, а по осмотру послов ему больше 20 лет. После этого Чадуев, Щоголев и Черниченко того же дня были отпущены из Сичи.
Отъехав три версты от Сичи, царские послы должны были некоторое время ожидать запорожских посланцев, задержанных кошевым и царевичем в Сичи. Догнав царских послов, запорожские посланцы объявили им, что с ними имеются только войсковые листы, а листа царевича при них нет, потому что царевич изорвал его за то, что кошевой и поспольство не позволили ему, царевичу, ни свидеться с царскими послами, ни проводить их. Послы не поверили тому, чтобы лист царевича был изорван; напротив того, они убедились, что посланцы таят его для того, чтобы им самим, когда они будут у государевой руки, подать лично царскому величеству тот лист, иначе бояре того листа царевича до государя не допустят. Также сомневались царские послы и относительно того, те ли взяли с собой запорожские посланцы листы, которые читаны были на раде, так как козацкие посланцы после отъезда царских послов долго оставались в Сичи. Тут же, догнав царских послов, запорожские посланцы говорили им, что когда они выехали из Сичи, то царевичу поданы были три оседланных лошади с парой пистолетев при каждой, и царевич просился провожать Чадуева и Щоголева с тем, чтобы побить их, но кошевой Сирко не допустил его до этого [5]. К этому запорожские посланцы добавили, что когда Чадуев и Щоголев приехали в Сичь, то к царевичу был приставлен крепкий караул, и до приезда их он ездил по полям свободно один.
Оставив Сичу, Чадуев и Щоголев прибыли в Кобыляки, а из Кобыляк, апреля 4 дня, добрались в город Переяслав, к гетману Ивану Самойловичу. В этом городе запорожские посланцы остановились кормить лошадей; тут к ним приехало из Сичи и из городов еще 34 человека козаков, которые хотели ехать к царю. В Переяславе гетман Иван Самойлович и боярин Григорий Ромодановский с товарищами говорили царским послам, чтобы они доложили государю, а государь бы указать изволил, кого прислать на Украйну, чтобы дома и животы Сирковы на великого государя отписать, а жену его и зятей в крепости держать, потому что Сиркова жена, зятья и дома в его боярском полку. Зятей его Сирковых боярин велел взять в Переяслав к себе, а дома и животы Сирка и зятьев его он велит на государя отписать; но посадить в крепость ни жены, ни зятьев без указа великого государя не смеет, чтобы избежать клеветы со стороны Сирка, как это было в прошлую измену, когда Сирко клепал на боярина за многие животы свои. Также просили гетман и боярин доложить государю о присылке царского указа гетману Самойловичу, чтобы не пропускать никого в Запорожье ни с хлебом, ни с харчой, ни с каким другим делом изо всех городов и от людей всяких чинов, чего без царского указа сам гетман не смеет сделать. Гетман хотел послать с предупреждением о том хорунжего своего в крепость Переволочну, где переезжают с левого берега Днепра на правый, т. е. из Украйны на Запорожье, до прибытия царского указа. А о самозванце он думает, что достать его из Запорожья никак нельзя, потому что запорожцы уверовали в него, точно мусульмане в своего Магомета. Относительно же тех козаков, которые пристали, не будучи посланы из Запорожья, к царским послам, гетман сказал, что хоть их сто человек, то он их всех пропустит к царю; а когда они будут в Москве, то пусть государь изволит приказать отпустить из них на Запорожье двух или трех человек, а остальных велит задержать и на Запорожье в своей царской грамоте отписать: если козаки того самозванца не выдадут, то он всех оставленных в Москве их товарищей предаст злой смерти.
От гетмана царские послы уехали апреля 6 дня и в том же месяце прибыли в Москву. В Москве они подробно доложили обо всем, что видели и что слышали на Запорожье и в заключение сказали, что, будучи в Сичи, они жили “купя свет”: старшине и козакам, которые к ним приходили и смертью угрожали, давали по одному, по два и по три ефимка; а заняли те ефимки у гетмана Ивана Самойловича, будто бы, на покупку лошадей, по двадцати рублей и все те деньги раздали, чем освободились от беды. А ту пищаль, из которой Василий Чадуев хотел застрелить самозванца, взял себе Сирко; ценою ж она была восемь рублей [6].
Оставшись после отъезда царских послов в запорожской Сичи, “царевич” стал просить Сирка, чтобы он дал ему 100 или 200 человек козаков, с которыми он мог бы съехать на остров Чортомлык и оттуда написать на Дон к простой черни, дабы чернь вырубила старшину и преклонилась ему, царевичу: “А какъ та чернь приклонится, тогда я, собравши по городамъ людей, могу идти къ МосквЪ”. На это Сирко ему сказал: “Къ чему тебъ собирать войско? Если хочешь Ъхать к Москвъ, то я отпущу тебя съ провожатыми”. — “Нельзя мнЪ Ъхать съ одними провожатыми въ Москву, — бояре убьют меня”. После этого разговора Сирко стал особенно беречь “царевича”, чтобы он куда-нибудь не уехал из Сичи [7].
Примечания:
- Собрание государственных грамот и договоров, Москва, 1828, IV, 325.
- В древней Руси со словом “вор” соединялось понятие о беглеце, бродяге, пройдохе.
- Нужно разуметь верховье Чортомлыка, где он действительно подходил к речке Томаковке верст на 10.
- Иван Самойлович был сын священника западной стороны Днепра, из села Красного.
- Это подтвердили потом и другие свидетели: Акты, XI, 563.
- Акты южной и западной России, XI, 342—364.
- Акты южной и западной России, XI, 610.
