Родился он в 1936 г., в семье крестьян, в селе Николаевка Николаевской области. Растила его мать: отец погиб на фронте. Окончил семилетку, попал в армию воспитанником — тогда был такой способ поддержания малолетних советских граждан. Позже поступил в Ейское авиационное училище и во время учёбы перевёлся курсантом в военно-морское авиационное училище под Ленинградом, затем вернулся в Ейск, где с ним учились будущие космонавты, Герои Советского Союза Шонин и Добровольский (погиб в 1971 г. при возвращении на Землю после стыковки с орбитальной станцией «Салют»). Кстати, Георгий Шонин написал вступительное слово к книге Мозолевского «Скіфський степ», вышедшей в 1983 г.
В 1956-м демобилизовали в связи с первой волной армейских сокращений. Почти 10 лет проработал в Киеве кочегаром. Параллельно писал стихи и учился на историко-философском факультете столичного госуниверситета. Окончив его, Борис с 1965-го по 1968-й был редактором в издательстве «Наукова думка».
В ту пору об археологии он не мечтал, а в экспедиции ездил за новыми впечатлениями, необходимыми ему как поэту. Но общение с археологами не прошло даром — у Мозолевского появился интерес к древности. Тогда как раз начинался период новостроечных исследований на степном юге Украины. По рекомендации Алексея Тереножкина — корифея отечественной археологии, основоположника украинской скифологии, вырастившего практически всех заметных отечественных учёных-скифологов, — Бориса в 1968 г. принимают заместителем начальника Северо-Рогачикской экспедиции, которую возглавил Тереножкин.
Казалось, тогда Мозолевскому в археологию открылась прямая дорога. Но через некоторое время одно его «антисоветское» стихотворение попало в руки «компетентных товарищей» и с институтом пришлось распрощаться. Борис вернулся в кочегарку, где проработал три года. Но археологи его по-прежнему поддерживали. По договору он работал замначальника экспедиции, которой с 1969-го руководил Василий Бидзиля.
В то время в г. Орджоникидзе Днепропетровской области шло строительство промышленных предприятий, поэтому ряд курганов необходимо было срочно раскапывать. Но все штатные сотрудники института археологии были заняты, и получилось так, что Борис, уже имевший опыт раскопок и при этом свободный, оказался востребованным. Его назначили начальником Орджоникидзевского отряда. В 1969-м Мозолевский впервые лично провёл раскопки, на которых ему помогали сотрудники Орджоникидзевского народного музея. Примечательно, что летом археолог работал замначальника экспедиции и начальником её отряда, а зимой продолжал трудиться… кочегаром.
Однажды в Орджоникидзе Борис Николаевич познакомился с Григорием Лукичом Середой — директором горно-обогатительного комбината, Героем Соцтруда, кандидатом технических наук. Григорий Лукич был фанатом археологии. Он начитался разной литературы, наслушался историй археологов, которые по вечерам в экспедициях рассказывают, и он страшно захотел принять участие в каких-нибудь исторических раскопках. Но ему долго не везло: все курганы, раскопанные при нём, оказывались разграбленными. Причём подавляющая часть — самими скифами. Хотя и казаки в своё время тоже этим не гнушались. В одной из запорожских летописей есть эпизод: кошевой собирает кош, смотрит — Миколы нет, Ивана нет. «А де ж вони?» — «А, копають могилу, золото шукають». У археологов была шутка — когда спускались в опустошённую могилу, знали, что грабленая, но копать всё равно надо, говорили: «Всё ограблено до нас».
Скифологи, копавшие в той области, давно посматривали на самый большой в округе курган — Толстую Могилу. Алексей Тереножкин придумал способ, благодаря которому можно выяснить, к какой эпохе принадлежит курган — скифской или бронзовой. Как правило, погребальная яма располагается по центру. С помощью простого приспособления — заточенной стальной трубы на верёвке — бурился грунт, и по его составу определялась принадлежность кургана. Но Толстая Могила была немного неправильной формы — её вершина разрушилась во время Второй мировой войны. Поэтому несколько попыток экспедиции Тереножкина получить образцы грунта из центральной могилы были безуспешными.
В принципе, курган находился в таком месте, что никому не мешал и мог простоять ещё несколько лет. Но Борис Николаевич увлёк Середу рассказами о «стуке копыт», дескать, в этом кургане будут лошади в золотой и серебряной сбруе и восемь золотых чаш. Григорий Лукич ему поверил и предложил копать Толстую Могилу. В институте все скифологи считали, что это курган эпохи бронзы, поэтому больше никто туда не отправился, тем более что у всех экспедиции уже были распланированы заранее. Борис Николаевич отправился к кургану только со своим ассистентом.
Г.Л. Середа дал бригаду хороших скреперистов, готовивших грунт под роторные экскаваторы, бригаду шахтёров. Археологи вставали в шесть утра и рейсовым автобусом отправлялись на курган. Середа приезжал в свой обеденный перерыв в белой рубашке, однажды его чуть не завалило. Как только мы приехали, сразу пробурили курган и попали на грунт из центральной могилы! У Бориса Мозолевского опыта ещё было мало, но он прочёл множество книг, поработал в других экспедициях, потому сразу определил: «Глубина входной ямы — не менее пяти метров. И точно скифы».
….В начале мая из Киева приехали машины с необходимой амуницией. Приехала Рената Ролле, немка-скифолог, работающая в Украине (сейчас раскапывает скифское городище под Харьковом — одно из самых крупных, городище-загадка). Приехал Евгений Черненко — единственный штатный сотрудник института в экспедиции — и ещё несколько человек. Начались напряжённые будни.
Как Шлиман в своё время поверил в легендарную Трою, так Борис Николаевич поверил Геродоту, описавшему историю скифов. Первое время у него, конечно, превалировала поэтическая бравада, но потом все его утверждения базировались на глубоких знаниях. И многие его интуитивные догадки подтверждались. Много лет он искал геры — гробницы скифских царей. У него и стихотворение такое было: «Я скіфський цар, я сплю у герах…». Наверное, именно он и должен был найти пектораль.
Как только появилось золото, на следующий день уже наряд милиции дежурил с автоматами и радиостанциями. Через каждый час из города приезжала патрульная машина. Потому что слух о находках быстро разнёсся, газеты писать начали, коллеги-археологи приезжали. Таки нашли лошадей с золотыми сбруями и вазы, которые обещал Борис Николаевич. Археологи съехались, гости всех рангов из Москвы и Ленинграда, от журналистов отбоя не было, по городу невозможно пройти, все кричат: «Археологи, привет!». Железнодорожное депо, находившееся рядом с Толстой Могилой, не работало: все его труженики висели у нас над ямами (приходил начальник депо, гонял их).
…После Толстой Могилы опала Мозолевского закончилась. Его приняли в институт на постоянную работу. Совмин УССР и президиум Академии наук установили ему персональную ставку в 200 рублей и выделили трёхкомнатную квартиру на проспекте Науки (до этого он с семьёй жил в гостинке в районе аэропорта «Жуляны»). В 1971-м его приняли в Союз писателей СССР. Потом в его жизни были другие курганы, он стал одним из самых авторитетных советских скифологов.
Да, была эйфория, успех. Но Борис Мозолевский вёл себя очень скромно. Он вообще отличался от большинства начальников экспедиций. Его никогда нельзя было увидеть стоящим на бровке и командующим раскопками — он всегда копал сам.
В институте были разные подводные течения, сокращения, в штате оставались только те, кто работал в новостроечных экспедициях. Мозолевский сумел сохранить свою Орджоникидзевскую экспедицию, закрепил за собой её сотрудников, которые многому у него научились и потом сделали хорошую профессиональную карьеру.
Он был остроумным и обаятельным. Любил женщин, а они — его. Воспевал их в стихах. Иногда не без иронии: «Её глаза немножечко косили. Меня косили, не траву…». Многие говорили, что ему просто повезло. Боря Николаевич и сам постоянно повторял о знаках свыше. И все же это был долгий путь к успеху. Через несостоявшуюся карьеру лётчика, работу кочегаром, через поэзию, мечты и тяжёлый труд. Может, Толстая Могила и была везением, но абсолютно заслуженным.
