Появление в Запорожьи Петрика и планы его об освобождении Малороссии и Запорожья от московского ига.— Письмо гетмана Мазепы к запорожскому товариству по поводу бегства в Сичь Петрика.— Брожение умов в Запорожья вследствие бегства туда из Гетманщины козаков и посполитых людей, питавших ненависть к Мазепе.— Приезд царского посла в Сичь с жалованьем и недовольство запорожских козаков на Москву.— Волнение в Сичи по поводу отправки гетманского посланника в Крым.— Казнь козака Матвеевца кошевым атаманом Гусаком и ропот за то на него со стороны товариства.— Удаление Петрика и Кызыкермень и из Кыэыкерменя в Крым.- Письмо Петрика к запорожскому войску.- Договор Петрика с крымским ханом, извещение о том запорожцев и разделение их на два лагеря.— Объявление Петрика гетманом Малороссии, выступление татар из Крыма к Каменному Затону и свидание их с запорожцами.— Отношение кошевого атамана Гусака к Петрику и настроение козацкой массы в Запорожьи.
Начало 1691 года ознаменовалось для запорожских козаков появлением у них некоего Петрика, которой пришел в Сичь со смелыми задачами человека так или иначе спасти родину от самовластия гетмана Мазепы и от грозившей Малороссии опасности быть, вконец подавленной со стороны Москвы. Это не был какой-нибудь проходимец, искавший приключений среди запорожского войска. Это была горячая голова, ясно сознававшая недуги своего отечества, твердо решившаяся взять на себя роль спасителя Украйны и заодно с ней Запорожья и с этой целью удалившаяся в Сичь [1]. Запорожье еще сохранило некоторую независимость от Москвы и потому черед запорожцев можно было добиться полной независимости Украйны, если только ясно представить им печальное положение дел на Украйне, если свернуть козаков в сторону от Москвы и объявить последней открытую и решительную войну. Запорожцы, всегда мужественно стоявшие за свои вольности и старокозацкие права, теперь, в такой решительный момент, могли встать поголовно, как один человек, и спасти Украйну и Запорожье от страшной им Москвы, против которой они глухо боролись уже со времени гетмана Богдана Хмельницкого.
Появление Петрика на историческим поприще Запорожья и Малороссии произошло при следующих обстоятельствах. Петрик, называемый иначе Петром Ивановичем Иваненком или Петром Ивановичем Петричевским, был родом из Новосанджара Полтавского полка, занимал должность старшего канцеляриста при генеральной войсковой канцелярии, был женат на племяннице генерального писаря Василия Леонтьевича Кочубея по имени Ганне. Принадлежа к натурам живым, беспокойным, легко увлекающимся, но вместе с тем считающим себя призванными к великим делам и чрезвычайным подвигам, Петрик составил себе план отторгнуть, посредством Крыма и Турции, Малороссию от Великой России, сделать ее независимой от Москвы и открыть крымцам походы на города российского государства. Своими действиями он хотел повторить действия гетмана Петра Дорошенка, несколько лет тому назад пытавшегося те же самые замыслы привести в исполнение. Обстоятельства по началу благоприятствовали Петрику как в самой Украине, так и в Запорожьи. Дело в том, что и предшественники гетмана Мазепы и сам Мазепа раздачей земель чиновноадминистративному сословию Малороссии, закреплением за чиновным сословием людей простого звания, а также введением откупной системы так называемой “оранды” шинков сильно восстановили против себя и простой народ и малороссийское козачество. Многие иэ украинских жителей, недовольные заведенными на родине порядками, стали бросать села, деревни и хутора и убегать на Запорожье, на вольные земли и воды. Прибыв на Запорожье, они говорили, что на Украйне жить невозможно, что там завелись новые, из малороссийской же братии, паны, закрепостившие за собой множество народа; что там нельзя заниматься свободно промыслами и торговлей; что там, наконец, уже давно ничего нет малороссийского, а все повелось панское.
Этим недовольством малороссийского народа, а чрез него и запорожцев, и решился воспользоваться Петрик для своих целей. В январе месяце 1691 года, после праздника святого Крещения, приехали из Москвы в Батурин особые нарочные с царским жалованьем гетману и всей малороссийской генеральной старшине посланцы. Гетман, получив привезенное жалованье, некоторым из полковников, бывшим на ту пору в Батурине, лично вручил их часть, а некоторым, не случившимся в гетманской столице в тот час, отправил собственными посланцами. Между неприехавшими был полтавский полковник Федор Жученко. К Жученку послан был на всеедной неделе старший канцелярист Петрик Иваненко. Передав жалованье по принадлежности и получив от полковника благодарственный гетману Мазепе “респонсъ”, Петрик из Полтавы уехал в Новосанджар, будто бы с тем, чтобы навестить там своих родных. Выехав из Новосанджара уже великим постом, Петрик, неизвестно для каких целей перебрался за реку Воркслу в поле; там он оставил, под скирдой сена, свои сани и, сев на коня, в сопровождении своих слуг, направился Днепром по льду и скоро прибыл в Запорожскую Сичь [2].
Прибыв в Сичь, Петрик объявил козакам, что он ушел из Украйны на Запорожье единственно вследствие изменившихся к нему чувств Мазепы: “Гетманъ сталъ къ нему быть недобръ, оттого онъ и покинулъ его” [3]. Сидя в Сичи, Петрик первое время, однако, ни о чем другом, по-видимому, не думал, кроме своих семейных дел. Так, из Сичи он написал в это время два письма, — одно к дяде своей жены, генеральному писарю Василию Кочубею, другое к самой жене Ганне. В письме к Кочубею он говорил, что бежал на Сичь от злой жены своей, посягавшей на его собственную жизнь; а в письме к жене писал, что, не называя ее “непристойныхъ и злотворныхъ” поступков, он предоставляет ей жить, богатеть и прохлаждаться без своего мужа, а для него просит прислать зеленый кафтан, один котел, треног да ременное путо; хлопство же оставить в целости, как было [4].
Гетман Мазепа, узнав о бегстве Петрика в Сичь, написал в Кош письмо с известием о покраже Петриком из генеральной канцелярии каких-то бумаг, с увещанием запорожцев отстать от Петрика и с требованием прислать беглеца в Батурин. Петрик, разведав о предписании гетмана, стал ходить по куреням, бить челом козакам и просить их не выдавать его гетману. Козаки то обнадеживали его, то говорили, что беглеца надо выдать гетману. Собрана была рада и на раде поставили вопрос, как быть с Петриком. Тут также одни высказались, что Петрика нужно выдать гетману, а другие, напротив того, возражали, что этого не следует делать. В числе последних был и сам кошевой атаман Иван Гусак, который говорил в том духе, что если выдать одного Петрика, то это значит лишиться на будущее время всех, имеющих приходить в Сичь: в Сичи спокон веков ведется такой обычай, что там всем вольный приход. После долгих споров последняя партия взяла верх, и Петрик остался в Сичи. Ловкость, находчивость, знание канцелярского дела были причиной того, что скоро после этого Петрик, приобрев доверие козаков, сделан был писарем запорожского войска.
Настроение, охватившее в это время массу запорожского войска, как нельзя более соответствовало планам Петрика. Это настроение выразилось нескрываемым негодованием против гетмана Мазепы, и виновниками того были малороссийские козаки и посполитые люди, оставившие Гетманщину и ушедшие в Запорожье. Подавляемые самовластием гетмана, возмущаемые произвольной раздачей с его стороны различным своим “похлЪбцамъ” людей и маетностей и увеличением податей и налогов, недовольные стеснительными мерами в отношении продажи в городах спиртных напитков, негодующие на гетмана за стремление его создать в Малороссии дворянское сословие, за введение ненавистной панщины, за постоянные сношения его с Москвой и за запрещение свободных сношений Малороссии с Залорожьем, малороссияне открыто выказывали свою ненависть к гетманским порядкам и, не стесняемые никем в Запорожьи, дали толчок здесь к народному брожению. Беспокойное настроение эапорожской массы не замедлило сказаться весьма скоро.
В Начале февраля месяца 1691 года приехал в Сичь стольник Афанасий Чубаров, подъячий Вонифатий Парфентьев и гетманские посланцы Глуховец и Харевич с царским жалованьем в 500 червонцев, несколько штук соболей и сукон, 500 бочек муки и собранных с Переволочанского перевоза 5000 золотых [5]. Приняв царские дары, запорожцы стали негодовать на то, что жалованья прислано им мало; один из куренных атаманов, взяв соболя, бросил их на землю и закричал: “Это жалованье не въ жалованье! Служимъ мы долго, а кромЪ этого ничего больше не выслужили! Taкіe соболи мы и прежде видали! Пришли къ намъ москали, велятъ намъ съ туркомъ воевать, а сами съ ними мирятся”. Другие козаки в тон куренному атаману кричали так: “Если такъ, то надобно старшихъ москалей побить или въ Чортомлыкъ посажать, остальныхъ въ городки отдать. Соболи присланы только четыремъ, а надобно присылать намъ всЪмъ, какъ донскимъ козакамъ присылаютъ. Велико жалованье прислали 500 червонцевъ’ Намъ надо присылать по 5000” [6].
Едва успели отъехать из Запорожья царские посланцы, как в Сичь явился от Ивана Мазепы посланец Пантелеймон Радич. Радич послан был с гетманскими листами собственно в Крым с скрытой целью, как кажется, предупредить хана насчет замыслов Петрика, но с видимой — размена христианско-мусульманских пленных. Поездка Радича в Крым, вследствие неизвестности запорожцам настоящей цели ее, возбудила у них подозрение. Поэтому, когда Радич с товарищами прибыл в Сичь и, явившись на войсковой совет, подал там кошевому атаману гетманское письмо, то запорожцы, выражая негодование по адресу Мазепы, стали кричать: “Недавно гетманъ зневолилъ (насъ) своими письмами съ ордою розмириться, а теперь васъ посылаетъ въ Крымъ видимо о насъ торгуясь”. Когда же Радич обратился к козакам с приличным на такой крик выговором, то козаки едва не прибили посланца и его спутников поленьями. Потом, собирая ежедневные рады, они хотели было вернуть посланца назад, не допустив его до Крыма. И только после многих крамол, собравшись на новую раду февраля 17 дня, постановили отпустить Радича к Кызыкерменю, причем нашли нужным послать вместе с ним собственного толмача с реестром забранных татарами в полон козаков [7].
В тот же день, т.е. февраля 17 числа, кошевой атаман Иван Гусак написал письмо гетману Мазепе, в котором прежде всего просил прислать недополученное войском за прошлый год жалованье и дать известие относительно времени похода царских войск против неприятелей; затем упрекал его за гадячских мещан, являвшихся сперва в Сичь, а потом в город Батурин “для закупленія” Переволочанского перевоза; укорял за город Келеберду, куда запорожцы, благодаря распоряжению гетмана, не имели свободного права присылать на зимовлю своего “войскового арматнаго стада”; негодовал за раздачу на Украйне маетнестей знатным товарищам запорожского войска, требовал дать пристанища тем из козаков, которые, уйдя из Малороссии в Запорожье, много трудились на военном поле, а потом пожелали для отдохновения вернуться на родину; домогался присылки для низового войска, кроме 500 бочек муки, отрубей из всех мельниц полтавского полка; упрекал гетмана за то, что он дозволяет ходить двум парам лип (лодок) на Переволочанском перевозе на сотника и священника Переволочны, наконец, выставлял на вид то, что гетман только на словах, а не на самом деле, показывает запорожскому войску свою ласку и приязнь [8].
Еще не пришел ответ от гетмана запорожцам на такое письмо, как в Сичи произошло обстоятельство, взволновавшее все курени: это казнь кошевым атаманом Иваном Гусаком козака Матвеевца [9].
Об этом событии передает очевидец Емельяй Доброскок так. Это было в четверг на второй неделе великого поста. В Деревянкинском курене был козак Матвеевец. в лопойке веселый товарищ, на войне удатливый козак, много раз бывавший ватагом, не раз бравший в полон татар, доставлявший их в Москву и чрез все то стяжавший себе уважение от всех своих “куринчиковъ”. Будучи однажды в Москве, Матвеевец виделся там с людьми имеретинского (“милитинскаго”) царя, которые приглашали его, когда он вернется в Сичь, набрать возможно большее число товариства и идти к пределам имеретинской земли для покорения людей, не подчинявшихся имеретинскому царю, за что и ему самому и его дружине обещалась большая награда и добыча как лично от царя, так и от войны с неприятелями. Для верности дела одни из людей царя, черкешанин, даже заключил договор с Матвеевцем. Вернувшись из Москвы в Сичь, Матвеевец получил от черкешанииа “картку”. в которой ему напоминали о его обещании послужить и показать радение имеретинскому царю. Тогда Матвеевец “прюхотилъ” многих товарищей, составил себе план похода и решил идти челнами сперва по Днепру, из Днепра рекой Конкой до вершины ее, от Конки, перевезя челны через поле на лошадях, до реки Калмиуса; затем ло Калмиусу [10] снова в челнах до Азовского моря и, наконец, Азовским морем до самой земли имеретинского царя. Сообразив весь этот путь, Матвеевец стал просить кошевого о двух морских судах, какие минувшей осенью взяты были кошевым атаманом с низовым войском на Днепре у неприятелей после розмирья с ними. Кошевой атаман Гусак отвечал на тот раз Матвеевну отказом, но пообещал ему исполнить его просьбу спустя некоторое время. Прошла зима; пошли весенние воды. Тогда велено было все суда, стоявшие ниже Сичи для защиты от турецких городов, взять под охрану. Матвеевец, видя, что его желание не исполняют, очень опечалился и, заметив один, стоявший под Сичью, дубовый челн, направил к нему своих товарищей, убогих “харпаковъ”, изъявивших согласие ехать с ним в дорогу, чтобы они взяли тот челн и увезли его в дальние от Сичи места. Но кошевой атаман Иван Гусак, узнав о том, потребовал к себе Матвеевца для допроса. Матвеевец пошел к кошевому не один, а взял с собой товарищей, куренного атамана Москальца, знатного товарища Остапца и около двух десятков вростых козаков. Придя к кошевому, он стал спрашивать, зачем его звал кошевой к себе. Кошевой с гневом напал на Матвеевца за то, что он, без позволения, забирает челны и уходит из Сичи в неведомый путь. Матвеевец стал отговариваться, и кошевой, выйдя из себя, ударил его по щеке. Не стерпев обиды, Матвеевец схватил кошевого за грудь и стал с ним драться. За кошевого вступились куренные атаманы, за Матвеевца — его товарищи. Но сторона Матвеевца была перебита и перевязана. Матвеевца и его товарищей обвинили в бунте; троих бунтовщиков, самого Матвеевца, Москальца и Остапца сковали железными ланцюгами, но товарищи Матвеевца разбрелись, Москалец ушел; остались только двое — сам Матвеевец и Остапец. В пятницу второй недели великого поста кошевой Гусак собрал раду, на раде изложил преступление Матвеевца и спросил, какого наказания достоин он. Бывшее на ту пору низовое товаристро и куренные атаманы на такой спрос кошевого ответили, что Матвеевец и его товарищ достойны смертной казни. Тогда решено было осужденных казнить немедленно. Палач, татарский невольник, Матвеевцу немедленно отнял голову, и казненный того же дня был погребен на месте казни; но с Остапцом случилось удивительное чудо: несколько раз татарин ударил его по шее, но никак не мог отрубить ему головы: так и остался он недорезанным. Тогда товарищи взяли его на излечение и стали заживлять его раны. После этого войско запорожское стало негодовать и “похваляться на зомсту” (месть) на кошевого Гусака за то, что он, не дождавшись козаков, ходивших на днепровые луга и в другие места ради рыбной добычи, казнил всеобщего любимца, козака Матвеевца. Особенное неудовольствие высказывали на кошевого те триста человек козаков, которые занимались ловлей осетров в днепровских порогах они “чинили великое пререканіе” на кошевого за то, что он такого человека, как Матвеевец, много раз бывшего в военных промыслах, осудил не по обычаю и поведению запорожского войска. Козаки находили, что Гусак казнил Матвеевца иэ зависти, боясь, чтобы войско не избрало его своим кошевым [11].
Гетман Мазепа о происшествии, бывшем в Скчи, донес царям особым листом, в котором высказывал свое негодование по адресу кошевого, называя казнь козаков варварским поступком со стороны Ивана Гусака: “Такого скораго и сурового каранья на Запорожье оть бывшихъ атамановъ кошевыхъ надъ проступками не бывало, знати (знать) то сей атаманъ Иванъ Гусакъ взялъ межи войскомъ низовымъ силу, что такъ поступити важился” [12].
Самим запорожцам гетман Мазепа в это время отправил обширный лист в виде ответа на посланное ими марта 17 дня укоризненное письмо. На запрос запорожцев о времени похода царских войск против неприятелей, гетман отвечал, что на подобный вопрос, он вовсе ничего не может отвечать, потому что разглашать о том преждевременно нельзя, чтобы не дать неприятелю времени собрать собственных для отпора сил; когда же окажется надобность в походе, то запорожское войско будет о том извещено царским указом и гетманским универсалом и за свои подвиги против бусурман получит монаршескую милость и гетманское доброжелательство. О гадячских мещанах, хлопотавших “о закупленіи” Переволочанского перевоза, гетман заявляет, что те люди много причинили ему неприятностей, досад и “ругательныхъ словъ” и потому гетман сам приносит на них жалобу в Кош. По поводу запрета присылки в Келеберду на зимовлю “войскового арматнаго стада” гетман отвечает, что он никогда в том войску никаких препон не делал и никаких пожитков с Келеберды себе не присваивал, и если запорожцы не всегда встречали там радушный приём от местного сотника, то причиной тому они же сами: приезжая туда на зимовлю, они держат себя там слишком надменно (“всякій изъ нихъ высокимъ себя чинитъ тамъ”) и много себе позволяют, причиняя людям немало кривды и неприятностей; Нужно, чтобы Кош, отправляя козаков из Запорожья в малороссийские города для отдохновения, посылал с ними, для удержания их от самовольства старших “крЪпостью умоцованныхъ”, и чтобы те козаки располагались на жительство к своим родным и знакомым и не причиняли никаких неприятностей бедным людям. Что касается требований со cтороны запорожского войска присылки ото всех мельниц полтавского полка отрубей, то об этом не было никаких распоряжений ни от прежних гетманов, ни от предшествовавших государей и потому в войско как посылалось, так и теперь посылается 500 бочек муки разом, не считая того, что дается по частям (“на раздробь”) всем запорожским козакам; приезжающим к гетману и уезжающим от него. Из перевозных же доходов гетман ни единого шеляга на себя не берет и все, что получается, отправляет в войско запорожское, исключая того, что зарабатывают перевозом две пары лип на божий церкви и на сотника в Переволочне, но и это установлено еще прежними гетманами, до уряда самого Мазепы. А что до раздачи заслуженным лицам из запорожского войска разных маетностей на Украйне, будто бы “для похлЪбства дЪлающейся”, то и это неправда: еще со времени гетмана Богдана Хмельницкого и до Мазепиного уряда в малороссийских городах всегда значные и заслуженные добрые молодцы войска запорожского, не только на старшинстве бывшие, но и рядовые товарищи, кто того был достоин, “заживали”, с царской и войсковой ласки, разные маетности, и теперь делается то же самое, нового же ровно ничего, и раздача таких маетностей никакого убытка войску запорожскому не причиняет. О вниманий же и приязни гетманской к запорожскому войску всем известно: гетман никогда никого из запорожских товарищей не отпускал от себя без подарков деньгами и сукнами и всегда старался у великих государей о прибавке войску запорожскому милостивого царского жалованья и теперь будет стараться о том же, лишь бы только запорожское войско, согласно своей присяге, верно служило монархам, не верило никаким клеветникам, которые вносят раскол и ссору между товариством низовым и гетманом и причиняют беды державе великих государей и вред отчизне Малой России [13].
Нельзя не заметить того снисходительдого и заискивающего тона, в каком написано к запорожцам гетманское письмо. Оно и понятно: бегство в Запорожье Петрика, недовольства, отовсюду раздававшиеся на гетмана в Малороссии, волнения в самом Запорожьи сильно беспокоили Мазепу, и ему-нужно было так или иначе успокоить запорожцев, а для этого следовало обратить их внимание на другую сторону. Гетман от имени великих государей послал представление кошевому атаману Гусаку оставить всякие раздоры и чинить промысл против врагов святого креста, для чего им дозволялось взять старые челны на реке Самаре у Новобогородицкого городка.
Но этот призыв не произвел должного действия на запорожский Кош. Против крымцев в это время действовали только так называемые охотницкие козаки. Руководимые каким-то сотником Юском да фастовским полковником Семеном Палием, они напали в начале весны на урочище Пересыпи, за Очаковым, на возвращавшихся “съ немецкой войны до Крыма” татар, шедших под начальством двух салтанов — Девлет-Герая и Батырь-Герая. В этой стычке запорожцы многих неприятелей в плен забрали, многих покололи, немало добычи захватили и одного языка гетману Мазепе отослали, которого гетман в свою очередь отправил в Москву [14].
Сам вельможный Кош ответил гетману только в начале месяца мая. Для того отправлен был в город Батурин сичевой козак Федор Лях с обширным от всех запорожцев письмом. И тон, и содержание письма показывают, что запорожцы вовсе не думали смиряться перед гетманом и что они по-прежнему считали себя обиженными им. Прежде всего они потребовали от гетмана выдачи им пожалованных от государей челнов и необходимого количества для починки их железа и смолы, а потом разразились укоризнами на гетмана за построение Новобогородицкого городка, за утайку восьми тысяч “перевозныхъ грошей” от Переволочанского перевоза, за недоставку муки с мельниц Полтавского полка, за недозволение проживать запорожцам вместе с их арматными конями в Келеберде, за допущение гетманским посланцем Пантелеймоном Радичем, ездившим в Крым для размена пленных, захвата на реках Миусе, Калмиусе и Берде запорожских рыбных и соляных промышленников в бусурманскую неволю, когда, вследствие пущенного Радичем преждевременного слуха о имеющем быть мире между Украйной и Крымом, те промышленники слишком далеко углубились в татарские урочища и были полонены бусурманами.
Многочисленные тайные агенты, которыми Мазепа наводнял Запорожье, поспешили отправить ему важные вести из Сичи и объяснить настоящее в ней положение дел. По словай таких агентов, в числе коих был какой-то “законникъ”, запорожцы, после двухдневной рады, тайно отправили от себя двух куренных атаманов с товариством в Крым, с целью замириться с ханом, к тому подбивал их “проклятый” Петрик, который советовал запорожцам идти войной на Украйну и, оставляя в ней в покое посполитых людей, истребить всех панов да сердюков, захвативших на Украйне маетности, и поставить гетмана “съ своей руки” [15].
При всем том гетман старался держаться с запорожцами ни мирной ноге. Он приказал воеводе Новобогородицкого городка передать запорожцам пожалованные им лодки, а от себя послал в Сичь четыре воза “гнучого” железа. 10 бочек смолы для поправки челнов; кроме того, на сооружение сичевой церкви пожертвовал сто золотых грошей, 12 бочек разного борошна, 10 полтей и 10 сал [16]. Что до обвинений, высказанных ему Кошем, то на них гетман отвечает по пунктам. Город Новобогородицкий построен не по гетманской воле, а по воле самих государей и жаловаться на это дело, столь спасительное для всех христиан в борьбе с бусурманами, нет никакого резона, скорее запорожцы могли бы быть недовольными за построение турками днепровских городов Шагингирей и Кызыкерменя, закрывших козакам выход на Черное море, нежели на сооружение Новобогородицка, возведенного не для утеснения Запорожских вольностей, а для отражения бусурманских на Запорожье и на Украйну постоянных набегов. Недоплата перевозных денег от Переволочны — простое со стороны запорожцев недоразумение: запорожцам посланы деньги все сполна, и если бы было доказано обратное, то за утайку тех денег дозорца гетманский Иван Рутковский будет лишен жизни. Хлебные запасы, в количестве 500 бочек муки также все сполна отправлены в Запорожскую Сичь, сверх этого гетман немало роздал запасов хлеба частью отдельным лицам низового товариства, частью полевым ватажникам, частью тем “заслуженными, которые, находясь в войске в нищете и убожестве, в городах проживали. Келеберда как была, так и осталась на положении всех городов Полтавского полка: гетман из нее ничего себе не берет, но ставить ли там одних коней арматных, а товариства не ставить — об этом не было и речи, потому что все города войсковым становищам подлежат.А что до захвата промышленных людей на Миусе и Калмиусе в бусурманскую неволю через преждевременное оглашение гетманским посланцем Радичем о имеющем быть мире между русскими и крымцами, то в том гетманский посланец не виноват нисколько, и кто пустил такую поголоску о мире и тем причинил шкоду бедным людям, не взявшим чрез то мер предосторожности и ушедших далеко от своих пределов, за то пусть сам Господь Бог отомстит ему на его голове [17]. Пантелеймон Радич, посланный в Крым и в другие крымские “бусурманской владзы края о свободЪ невольничей”, не выполнил своего поручения вследствие перемены бывшего хана и салтанов на новых и вернулся назад из Крыма с одним знатным татарином, которому дано было поручение всех бывших в малороссийских и великороссийских городах пленных татар зареестровать и доставить о том ведомость новому хану в Крым. Опасаясь некоторых “неуважныхъ людей” из запорожского войска, Радич, по собственной воле, нашел нужным в Запорожскую Сичь вовсе не заезжать, а от Кызыкерменя прямо к Переволочне пробраться. Сделал это он отнюдь не сообразуясь с волей гетмана, а по собственному желанию. Находясь в Крыму, Радич слыхал, что крымцы очень склонны заключить с русскими государями мир, но русские государи на тот мир, без согласия соседних государей, особенно польского короля, не согласны и потому запорожцам следует держаться того же положения в отношении крымских татар [18].
О своих сношениях с Кошем гетман сообщил в Москву, причем присовокупил к тому известие о бегстве “здрайцы” Петрика в Запорожье и “о переймЪ превратного его злоумія письма”, писанного из Сичи в Малороссию к какому-то канцеляристу [19].
В одно время с тем, как велась официальная переписка между Кошем и гетманом, шла тайная “черезъ певныхъ и секретныхъ гетманскихъ посланцевъ” переписка между гетманом же и кошевым атаманом. Гетман, соблюдая строгую тайну, извещал Ивана Гусака о скорой и непременной войне России с Крымом и советовал кошевому ввиду того собрать запорожское войско “укупу” на Коше. Не имея оснований не верить гетману, Гусак собрал все войско до Коша и ждал с нетерпением, когда гетман объявит о походе во всеобщее сведение. Но так как проходили дни за днями, и гетман не объявлял никакого похода, то кошевой очутился в весьма затруднительном положении и с трудом мог удерживать на Кошу войско, которое, получая ничтожное жалованье и не имея никакой добычи, стало уходить к польскому королю на службу. Положение кошевого сделалось еще более затруднительным от того, что он в это же время должен был ладить с крымским ханом. Пользуясь печальным случаем захвата бусурманами на какой-то реке, вместе с челном, козака Искры и желая вызволить несчастного пленника из неволи, кошевой атаман Гусак, сообща с добрыми молодцами, отправил в Крым несколько человек товариства с видимой целью заключить перемирие с Крымом, с действительной проведать о том, что делают в Крыму бусурмане и сколько осталось их дома. Пребывая с гетманом в прежней дружбе, кошевой с возвращением в Сичь из Крыма посланного товариства, немедленно известил о том гетмана, а пока наипокорно просил его сообщить секретным способом через щирых людей своих, как ему, кошевому, поступать с войском: если военного дела совсем не будет, тогда нечего войска и на Кошу держать, а нужно отпустить его на добычи, потому что до сих пор (до 5 числа июля месяца) ни козаки, ни чумаки, согласно гетманскому указу, не имеют позволения оставить Запорожской Сичи и идти в города на промыслы [20].
Каков пришел от гетмана Мазепы на запрос кошевого атамана ответ — неизвестно, но в конце того же июля месяца Мазепа отправил к царям грамоту о запорожском козаке Куленке с его товарищами, которые “во время сраженія съ калгой-салтаномъ взяли одного языка”, а в начале августа месяца сам получил тревожные вести о настроении запорожского войска. Августа 13 числа Мазепа послал из Батурина в Переволочну своего чедядника к дозорце Ивану Рутковскому с приказанием достать в Днепре живого осетра и, “осоливши его добре”, доставить его, как можно скорее, в город Батурин, куда гетман “на сей часъ сподЪвается къ себЪ гостя вдячного изъ Москвы”.
Пользуясь таким случаем, дозорца Рутковский послал гетману Мазепе весть о делах и настроении запорожского войска. Жил за порогами Днепра, писал Рутковский, один “врЪльскій” [21] человек. Понимая письмо, он находился при божьей церкви; но потом, оставивши Запорожскую Сичь, вернулся к себе и от преданных гетману лиц, его гетманской особе слишком известных с некоторых пор, рассказал о “злостяхъ и шаленствЪ” Петрика, убежавшего на Сичь [22]. Петрик “прибираетъ” к себе кошевого с товариством, в особенности козаков того куреня, в котором сам живет, и подбивает их идти войной на Русь (т.е. Малороссию), пользуясь “теперешнимъ миромъ”. “Я, говорить онъ, пане кошовый, горло свое ставлю, и велю мене на составы порубати, коли тобЪ вся Украйна, почавши одъ самой Полтавы, не поклонится; тилко хоть шесть тысячей озми (возьми) орди (орды) да пойдемъ въ городи: мене пошли впередъ съ килко сотъ конми въ Полтавщину, — я знатокъ, зъ якого конца зачати, да и дЪдусь мой не буде спати за свою зневагу, що его зкинули съ полковництва, а гетманъ зараэъ на Москву утечетъ, бо тамъ его вся душа, а тутъ тилко тЪнь его, войску запорозкому; одни скарби (ы) въ Польшу сестрЪ отвезъ, а теперь на Москву другіе почавъ возити, та и самъ туди-жъ къ чорту покрутится, одно (лишь только) съ татарами перейдемо ДнЪпръ. Якъ бувъ гетманъ на МосквЪ, такъ рокъ (рекъ), щобъ такій городъ посередъ СЪчи поставити, якъ на СамарЪ побудовавъ”. В другой раз тот же Петрик в разговоре с кошевым атаманом говорил так: “Пане кошовый, не помогутъ (— развЪ не помогутъ) намъ братя наше, которихъ сердюки — арендарЪ (-ре) да тie дуки (богачи), що имъ царЪ (цари) маетности понадавали, мало живихъ (выхъ) не идятъ (Ъдятъ), едва почуютъ, що ты зъ войскомъ рушишся зъ СЪчи, то сами оны (они) тихъ чортувъ панувъ подавятъ, а мы же прійдемо на готовый ладъ, да и коло (около) самого гетмана есть тамъ добріе люди, которыхъ лЪпшЪ (лучше) послухаютъ, нежели его самого, не знаючи допустятъ утекати зъ Москви, и такъ ему мало одного часу одъ нихъ не склалося лихо”. На такие речи Петрика кошевой атаман Гусак различно отвечал ему, смотря по собственному настроению: коли был трезв, то журил Петрика и говорил ему так: “Покинь, Петре, не брыдь ледачого”; да и от стариков ему за такие речи доставалось в бороду. А когда кошевой был пьян, то и сам много ледачого говорил, и на тот час “статечные и зичливые” козаки принуждены были по необходимости молчать [23].
Посылая в Батурин такую весть, дозорца Рутковский просил гетмана отнюдь не открывать там имен тех “особъ, которые суть зичливые въ СЪчи вельможности гетманской”, потому что раньше того, когда кто-то из Батурина в Сичь сообщил о пересылке от какой-то особы для гетмана цидулки, то ту особу едва козаки не убили, и она “выкрутилась только чернецствомъ да священствомъ”, т.-е. через монахов да священников.
Но гетман Мазепа, помимо дозорцы Рутковского, получал вести и от своего козака Сидора Горбаченка. Сидор Горбаченко прислал в Переволочну “цидулку” с какой-то загадочной формулой: “Тотъ писалъ — хто читавъ, а гдЪ скрыто — мало хто вЪдаетъ” и, по-видимому, давал ответ Мазепе по поводу его требования о выдаче “запорожца” (конечно, Петрика), которого козаки не желали выдавать гетману.
Запорожцы, ничего того не подозревая, показывали свое расположение гетману Мазепе и обращались к нему с просьбами о даровании им разных милостей. Так, осенью того же 1691 года от кошевого атамана Ивана Гусака и всего запорожского низового войска отправлены были в город Батурин два куренных атамана Ничипор да Яков с писарем, асаулом и с товарищами на 60 конях для поездки в Москву за получением там годового войску запорожскому жалованья. Гетман беспрепятственно пропустил из Батурина в столицу запорожское посольство в полном его составе и получил за то благодарность от всего низового войска. Выражая свою признательность за возможность войсковым посланцам “обачить монаршескія очи”, запорожцы вслед за тем отправили к самому гетману двух козаков Петра Гука и Ваську Переяславского куреня с новой благодарностью за присланное белое железо для церкви и напоминали Мазепе о его обещании прислать для сичевой церкви “намЪстныхъ” образов, белого железа на две “бани”, т. е. на два купола (“желЪза того было 600 и 3 аркуши”), и на другие церковные потребы, а также доставить кресты, невод и за прошлый и настоящий год запасы. “И то вельможности вашей сообщаемъ, что въ грошахъ великій барзо стался бракъ, такъ что за чехи ни въ коемъ случаЪ нельзя купить борошна: эти чехи находятъ гладкими и потому негодными. Мы-же ихъ не куемъ, и откуда они приходятъ, туда и отходятъ. Теперь-же отъ приходящихъ къ намъ изъ Украйны людей пущена, ради ихъ наживы, такая молва, что какъ арендари, такъ и полковники принимаютъ деньги только на выборъ, а ватажане, понадававъ намъ чеховъ то за рыбу, то за иную добычь, потомъ за борошно вновь не хотятъ брать. У насъ ходитъ монета, подобная той, какая ходитъ на Руси (т. е. въ Малороссіи), и мы иной не имЪемъ монеты — ни талеровъ, ни червонныхъ золотыхъ. Черезъ это ватажане съ Руси (Малороссіи) перестали ходить къ намъ, и мы не знаемъ, сдЪлано-ли то по рейментарскому указу, или сталось то безъ рейментарскаго указа”. Об этом кошевой Иван Гусак просил гетмана дать свой ответ войску, а пока благодарил его вельможность за какой-то “подаруночекъ” и извещал о том, что салтан с ордой, лишь только станет Днепр, имеет намерение вторгнуться за Днепр [24].
Запорожское посольство выехало из Сичи сентября 22 дня с извинительным листом от всего низового войска к пресветлейшим державнейшим великим государям за то, что войско без указа и маестаты великих монархов с бусурманами перемирие заключили: то сделано было ради нужды, бедности и убожества запорожцев. а теперь, согласно указу великих монархов, запорожцы готовы за православную веру кровь свою проливать и за государево величество жизнью своей жертвовать [25].
Так прошла осень и настала зима. Запорожские козаки, отвлеченные на время мелкими походами против татар, с наступлением зимы вернулись к своим куреням и зимовникам, и тут снова вышло на сцену дело бывшего малороссийского войскового канцеляриста Петрика: Петрик, теперь уже не скрывая своих планов и намерений, начал открыто делиться своими мыслями с передовыми козаками запорожского товариства и старался, так или иначе, поднять все войско против Москвы и ненавистного малороссийскому народу гетмана Мазепы. Слова Петрика подхватывались тайными агентами гетмана Мазепы, находившимися в Сичи, передавались его дозорце Рутковскому в Переволочну и из Переволочны доносились в Батурин. Рутковский, извещая гетмана о затеях Петрика, прибавлял, что, по собранным из достоверных источников сведениям, под гетмана подкапывается генеральный писарь малороссийского войска Василий Кочубей, имеющий виды на гетманскую булаву. Этот Кочубей для того и Петрика в Сичь послал: “Знаю, что гетманъ не будетъ живъ, говорилъ наединЪ одному полтавцу Петрикъ, отъ моего пана писаря: писарь хотелъ, усмотри время, его заколоть, и я живу каждый день, ожидая о том вЪдомости” [26].
Не дождавшись, однако, вести от Кочубея и не встретив полного и решительного сочувствия от запорожских козаков, Петрик внезапно и тайно от всех, кроме самого кошевого атамана Гусака, ушел после Егорьева дня из Сичи в турецкий город Кызыкермень; за ним последовало около 60 человек запорожских козаков и в числе их козак Василий Бузский. Целью поездки Петрика в Кызыкермень было поднять татар против Москвы за освобождение Украйны, так как в Запорожьи он нашел недостаточнее число сочувствующих его предприятию людей.
Прибыв благополучно в Кызыкермень, Петрик спустя неделю написал оттуда запорожцам письмо. В том письме он просил прощения у товариства за то, что ушел из Сичи без ведома войска, благодарил за хлеб, за соль и за избрание его в войсковые писаря, а после всего того изложил низовому войску весь свой план, ради которого он оставил Украйну, бежал в Запорожье и из Запорожья ушел в Кызыкермень: “Часто многимъ изъ васъ говорилъ я, въ какомъ опасеніи отъ разныхъ неприятелей пребываетъ нашъ малороссійскій край и до какого приходитъ упадка, благодаря ненавистнымъ владЪтелямъ; и говорилъ, чтобъ вы промыслили объ этомъ усердно; но такъ какъ никто не хотЪлъ приняться за дЪло, то я сталъ за войско запорожское и за весь малороссійскій народъ, для чего вошелъ въ государство крымское; когда предки наши жили съ этимъ государствомъ в союзЪ, то никто намъ не смЪялся, а теперь всЪ вы, добрые молодцы, будете довольны договоромъ, который я заключу съ Крымомъ” [27].
Запорожские козаки, получив Петриково письмо, собрались на раду и на ней стали говорить, что Петрик неспроста ушел в Крым и что про то, вероятно, знает кошевой атаман. Кошевого атамана стали “истязать” (допрашивать), но он клялся, что о замыслах Петрика не знает ничего. По прочтении Петрикова письма между запорожцами произошел разлад, одни, главным образом старшина, отвергали предложение Петрика войти в союз с крымцами; другие, большей частью чернь или сирома, объявляли, что они готовы войти с ним и с крымцами в союз и идти походом на государевы украинные города. Рада окончилась тем, что кошевой атаман Иван Гусак написал Петрику письмо и в том письме спрашивал его, кто послал его из Малороссии в Запорожье и имеет ли он от человека, который его послал, какие-нибудь листы и если имеет, то кому писаны те листы [28].
Сам Петрик между тем из Кызыкерменя переехал в Крым. Явившись в Крым, он обратился за содействием в своих планах к крымским мурзам; но мурзы, за исключением немногих лиц, отнеслись к предложению Петрика слишком легко и устроили для него самое лучшее, чего он особенно желал — свидание с ханом наедине. Представ пред ханским лицом, Петрик сразу ему объявил, что он прислан в качестве доверенного лица от всего войска запорожских козаков с предложением заключить общий союз для совместного похода под города московского царя. Кроме Запорожья хан может вполне надеяться и на всю Украйну, горевшую ненавистью против Москвы за введение ею порядков, ненавистных жителям всех малороссийских городов. Счастье неожиданно помогло просителю: в это время к Петрику из Украйны пришли какие-то четыре козака, и находчивый писарь уверил хана, что то прибыли полномочные малороссийские люди просить у крымцев помощи против москалей. Хану такая просьба вполне по сердцу пришлась: перед этим он вел с Москвой переговор о том, чтобы заключить обоюдный мир, но так как условия, предложенные Москвой, не понравились ему, то он только ждал случая, чтобы отомстить Москве. К тому же хан никак не мог забыть и двух походов русских на Крым.
Во все время, пока Петрик хлопотал в Крыму, запорожские козаки были с гетманом Мазепой на мирной ноге. На ту пору у них состоял кошевым атаманом Федько. Кошевой Федько извещал гетмана малороссийских козаков, что запорожцы приняли у себя царского гонца Василия Айтемирова и гетманского гонца Василия Велецкого, отправленных вместе с сотником Якимом Кнышом к хану в Крым. Для безопасности гонцов запорожский Кош отрядил двух значных Козаков Ивана Лотву да Якова Ворону, которые, проводив гонцов в самый Кызыкермень, от Кызыкерменя вернулись вместе с Якимом Кнышом назад. Теперь, отпуская от себя Кныша, запорожцы заносят гетману жалобу на его дозорцу Рутковского, который еще с зимы не пропускает в Сичь ватаг, идущих с борошном за рыбной добычей на Низ. Весь запорожский Кош просил гетмана избавить козаков от подобных своевольств и напоминал ему о его обещании прислать черного железа на церковную потребу и ланцюгов для поднятия крестов на сичевой храм. Кроме того, запорожский Кош заносил свою жалобу на некоторых малороссийских козаков, которые, ходя на бесбашей, причиняют крымскому ханству много шкод и тем дают повод для татар нарекать на низовых козаков, будто бы те шкоды причиняют ни кто другой, как именно запорожские козаки. За всем тем кошевой атаман Федько подавал гетману Мазепе весть о назначении в Кызыкермень беем Кеенан-мурзы, который перед тем был в Москве и потом, находясь проездом в Сичи, “мило вспоминалъ гетманское рейментарское имя”, а теперь из города Кызыкерменя пишет гетману свой лист [29].
Тем временем Петрик успел добиться того, о чем он так усердно хлопотал. Горячая речь, большая находчивость, смелый план увлекли хана войти с ним в союз, и хан заключил с Петриком, как представителем всего войска запорожских козаков, формальный договор. После заключения того договора Петрик апреля 11 дня принес от себя присягу “на вЪчный отъ войска запорожскаго крымскому панству покой”.
“Я, Петръ Ивановичъ, писарь войска запорожскаго низового, присягаю всемогущему Господу Богу во святой ТроицЪ единому, и пресвятой дЪвЪ Маріи и всЪмъ святымъ, что, соболЪзнуя о потерЪ и послЪдней пагубЪ отъ явной и несомнЪнной съ разныхъ сторонъ происходящей опасности милой отчизнЪ нашей Малой Россіи и всЪмъ, въ ней находящимся обывателямъ и желая сохранить, при всемогущей помощи Бога, цЪлость ея, писалъ я нЪсколько разъ, ради учиненія съ крымскимъ царствомъ вЪчного мира, до писаря кызыкерменскаго Шабана и теперь пишу до его милости пана кызыкерменскаго бея. То все я на вЪчное время, до конца моей жизни, додержу и буду стараться привести къ тому всЪхъ имЪющихъ при мнЪ быти властей. Между нами, войскомъ запорожскимъ и царствомъ крымскимъ, будетъ вЪчный миръ и братерская згода, мы будемъ другъ друга оборонять отъ всякихъ, съ какихъ бы сторонъ не наступали, непріятелей, и кому будетъ наяснЪйшій ханъ его милость и все крымское царство пріятелемъ, тому и мы будемъ пріятелемъ, а кому будетъ непріятелемъ, тому и мы непріятелемъ, также кому мы будемъ пріятелемъ, тому и царство крымское имЪетъ быть пріятелемъ, а своевольныхъ людей будемъ укрощать съ обЪих сторонъ правомъ призвоитымъ. Все это я въ цълости додержу и никакого пункта не нарушу, въ чемъ мнЪ, Боже, да помоги. А если-бъ съ моей стороны была настоящему миру какая-нибудь отмЪна, то пусть меня на душЪ, и на тЪлЪ, и въ замыслахъ Господь Богъ покараетъ. Аминь. Вышеименованный писарь Петр Ивановичъ” [30].
Мая 18 числа Петрик написал на имя кошевого атамана Федька другое письмо и в нем изложил самые статьи договора, которые он с крымским ханом учинил. В тех статьях было сказано так: по освобождении Украйны из-под ига Москвы Ахтырскому и Сумскому полкам со всеми городами и принадлежностями их быть под властью войска запорожских козаков; Харьковский и Рыбинский полки на чигиринскую сторону перевести; чигиринская сторона имеет быть в границах, как ее Хмельницкий с ордой завоевал, и также должна под власть запорожских козаков поступить. За ту подмогу Петрик вместо воздаяния обещает всем татарам Муравские шляхи отворить [31]. Заканчивая самое письмо, Петрик говорил так: “Кто хочетъ — добывай себЪ рыбу, соль и звЪря, а кто хочетъ добычи московской, пусть идетъ съ нами, потому что мы скоро съ войскомъ запорожскимъ и съ ордами пойдемъ у Москвы всю Украйну отбирать” [32].
Того же месяца мая, 27 числа, Петрик послал в Сичь кошевому атаману Федьку третье письмо, в котором извещал запорожское войско, что сам хан ушел воевать немцев [33], а на Украйну вместо себя послал калгу-салтана, который скоро будет в Каменном Затоне, куда для заключения договора должны приехать кошевой атаман и представители от всего запорожского войска.
Независимо от Петрика писал кошевому сам калга-салтан. Он извещал Федька, что, хотя вследствие сборов хана в турецкую землю замедлил выходом из Крыма, тем не менее вскоре с войском крымским, ногайским и черкесским, с братом своим Маберек-Гераем и с Яман-Сагайдаком, готов идти “на потребу” запорожского войска. Относительно запорожских посланцев, отправленных от войска в Крым для обоюдного размена пленных людей, калта-салтан писал, что хотя они несколько времени, вследствие военных в Крыму сборов, и были задержаны на месте, но тем не менее в тот день, когда татары выйдут из Крыма, выйдут вместе с ними и сичевые посланцы. Что же касается самих полоняников, то калга-салтан просил нисколько не сомневаться на этот счет: за них много раз ходатайствовал пан писарь Петро, и как только татарское войско дойдет до Каменного Затона, то о таком деле салтан нисколько не постоит и надеется и другие вопросы к обоюдной польэе свести [34].
Запорожцы, получив письма Петрика и калги-салтана, по-прежнему разделились на две партии: партию сиромы и партию старшин. Первая партия принимала предложение Петрика и намеревалась идти на Украйну с тем, чтобы бить там богачей-дуков и арендарей — грабителей; вторая партия отвергала предложение Петрика и не соглашалась с первой. В то время кошевым атаманом был все еще Федько. Старшина нашла, что кошевой не умеет управлять страстями черни и потому решила выбрать вместо него нового кошевого. Федько сперва противился такому решению, но когда козаки бросились за поленьями, то он поспешил отказаться от своего звания и тогда вместо него выбран был прежний кошевой атаман Иван Гусак. Зная настроение массы. Гусак сперва отказался было от предложенной ему чести и привел козакам такое сравнение: “Теперь, когда свЪтъ зажженъ, вы меня въ этотъ огонь гоните, чтобъ я гасилъ его: кто такое дЪло началъ, тотъ пусть и кончитъ”. Но потом, в силу настояний всего товариства. Гусак взял булаву в руки и поспешил успокоить войско [35].
Гетман Мазепа, имевший много врагов на Украйне, хотел было воспользоваться затеей Петрика и уничтожить одного из своих скрытых недоброжелателей генерального писаря Василия Кочубея: будучи сам “Махіавель и хитрый лисъ”, как называли его запорожцы, Мазепа всю затею Петрика взвалил на плечи Кочубея. Последнему грозила неминуемая беда, но он в июне месяце написал оправдательный лист киевскому митрополиту Варлааму Ясинскому и в нем клялся и душой, и телом, и имуществом, что он неповинен “в зломъ начинаніи” Петрика, несмотря на клевету, которую распускают его враги.
“Его милость (гетманъ Мазепа) какъ сначала сталъ связывать бегство Петрика съ моимъ именемъ, такъ и теперь свого вымысла не выпускаетъ изъ головы, а различные клеветники подтверждаютъ возводимую на меня ложь. Они говорятъ, во-первых, будто-бы я далъ ему, Петрику, на приведеніе какихъ-то моихъ замысловъ полторы или три тысячи золотыхъ денегъ, для подтвержденія чего присланъ былъ изъ Полтавщины одинъ хлопецъ, служивппй при ПетрикЪ, но раньше того бывшій въ Запорожьи и будто бы слыхавши въ СичЪ о полученш тЪхъ денегъ изъ устъ самого Петрика; но только когда хлопца спросили о томъ здЪсь (въ БатуринЪ) канчуками, то онъ отклонилъ отъ меня такую напасть; во-вторыхъ, прошлой зимой донесено было изъ Полтавщины, будто несомненно я далъ тому Петрику деньги и не три тысячи золотыхъ, а двЪ тысячи червонныхъ золотыхъ, въ-третьихъ, донесено кіевскому полковнику, что какой-то запорожецъ говорилъ, будто бы я далъ Петрику въ руки денегъ въ битыхъ талерахъ 30000 золотыхъ, въ четвертыхъ, полтавскій протопопенко, будучи въ КызыкерменЪ, донесъ ясневельможному о слышанномъ тамъ, будто я по два или по три раза посылалъ свои листы до крымскаго хана, затягивая его на войну противъ христіанъ”. Во всем этом Кочубей считал себя совершенно неповиннымъ и “пренаикрЪпчайше просилъ у митрополита отческаго милостиваго себЪ заступленія, превысокого представительства и премудраго предложенія, абы человЪка без суда и розыска не изгубили и не испровергнули” [36].
Тем временем Петрик вновь написал июня 22 дня из Акмечеги (Симферополя) к запорожскому войску письмо и в нем снова возбуждал козаков к восстанию против московского правительства, малороссийского гетмана и призывал к союзу с Крымом.
“Не разъ открыто говорилъ я вамъ, старымъ и меньшимъ, добрымъ молодцамъ, въ какой опасности обрЪтается нашъ малороссійскій край и до какого упадка приходить отчизна наша чрезъ ненавистныхъ монарховъ, среди которыхъ мы подлинно житіе свое имЪемъ: какъ львы лютые, рты свои разверсши, хотятъ поглотить насъ о всякое время, т.е. учинить своими невольниками. И недивно, что такъ поступаетъ король польскій, потому что мы издавна были его подданными и, за божіею помощью, съ ордами при Хмельницкомъ выбились изъ подданства и такой ему причинили уронъ, отъ котораго онъ и по cіe время не можетъ оправиться и всЪми силами старается, какъ бы снова взять въ подданство малороссійскій народъ, и черезъ насъ отомстить за учиненную ему обиду. Ханъ крымскій за то на насъ враждуетъ, что мы ему и всему его государству, живя въ сосЪдствЪ съ давнихъ поръ на полЪ и на водЪ чинили бЪду въ людяхъ и добычахъ, какъ и теперь чинимъ. Не удлвительно, что московсюе цари, которые не черезъ мечъ нами завладЪли, перевели нашъ край чигиринскій на заднЪпровскую сторону, обсадились нашими людьми со всЪхъ сторонъ, и откуда бы ни пришелъ непріятель, наши города и села попаливъ, нашихъ людей въ неволю набравъ, возвращаются назад, а Москва за нами, какъ за стЪною, цЪла и всЪмъ этимъ не довольствуясь, старается всЪхъ насъ сделать своими холопами и невольниками. Для этого первыхъ нашихъ гетмановъ Многогрешного и Поповича (Самойловича), которые за насъ стояли, забрали совсЪм въ нЪволю, а потомъ и насъ всЪхъ хотЪли взять въ вЪчное подданство, но имъ Господь Богъ, ради невинныхъ нашей браіи душъ, не помогь привести въ исполненіе своихъ замысловъ: они хотЪли разорить Крымъ, осадить своими людьми кызыкерменскіе города, потомъ прогнать насъ изъ СЪчи и учинить по городамъ воеводъ. Не могши исполнить этого, они позволили нынЪшнему гетману пораздавать городовой старшинЪ маетности, а старшина, подЪлившись нашею братіей, позаписывали ихъ себЪ и дЪтямъ своимъ въ вЪчность и только что въ плуги не запрягаютъ, а уже какъ хотятъ, такъ и поворачиваютъ, точно невольниками своими. Москва для того нашимъ старшимъ это позволила, чтобъ наши люди такимъ тяжкимъ подданствомъ оплошились и не противились москалямъ исполнять надъ нами свои замыслы, т.е. учинивъ по городамъ воеводъ своихъ, взять насъ въ рабство вЪчное: когда наши люди отъ такихъ излишнихъ податей и тяжестей замужичЪютъ, то Москва ДнЪпръ и Самару осадитъ своими городами, какъ уже въ ОрликЪ городЪ и на СамарЪ въ двухъ городахъ москалей посадили, а въ это лЪто надъ Днепромъ въ ПротовчЪ и на СамарЪ въ нЪсколькихъ мЪстахъ города чинить имЪла. Къ тому-же я вамъ, добрымъ молодцамъ, много объявлялъ, что король польскій, имЪя досаду на царей московскихъ за то, что они не воевали Крыма, хотЪлъ съ ордами идти на Москву, но прежде отобрать въ свое подданство нашу Украйну. Если-бы это ему удалось, то хорошо-ли-бы намъ было? Сами вы, добрые молодцы, подлинно знаете, что дЪлалось при Чарнецкомъ и при другихъ панахъ лядскихъ, которые приходили на нашу Украйну, какъ они насъ мучили. Не бывали-ли братья наши на колахъ, въ прорубяхъ въ водЪ, не принуждены-ли были козацкія жены дЪтей своихъ въ вару варить, не поливали-ли ляхи людей нашихъ на морозЪ, не сыпали-ли они огонь за голенища, не отнимали-ли жолнЪры имЪнія? Этого ляхи еще не забыли и теперь готовы тоже самое надъ нами дЪлать. А если-бы московскіе цари заключили миръ съ крымским ханомъ, для чего уже и посла своего в Крымъ послали, а насъ своими городами надъ ДнЪпромъ и надъ Самарою осадили, то развЪ не исполнились-бы ихъ замыслы, то развЪ не сдЪлали-бы насъ сперва паны, а потомъ москали какъ птицу, хотя крылья и имЪющую, но ощипанную и развЪ спокойно не учинили-бы насъ своими вЪчными невольниками. Если-бы король польскій или цари московсме съ крымскимъ ханомъ помирились, то къ кому-бы намъ было приклониться, кто-бы намъ въ такой бЪдЪ подалъ помощь? Если и нынЪ, когда мы за Москвой находимся, татары берутъ насъ въ неволю и кто какъ хочетъ, такъ и пользуется, то тогда еще больше брали-бы и пользовались, а въ городахъ кызыкерменскихъ вы вновь давали-бы отъ звЪрей и отъ рыбъ десятину, а отъ соли и отъ котла по полуефимку. Много разъ, во время моего пребыванія в СЪчЪ, я совЪтовалъ вамъ, добрымъ молодцамъ, взяться за такое дЪло и не допустить до послЪдняго упадка и до крайней опасности нашу любезную отчизну Украйну; но такъ какъ никто изъ васъ взяться за то и стоять за своихъ людей не захотЪлъ, а уже много разъ наша Украйна имЪла быть заневолена, то я, оставивъ отца своего, жену, дЪтей, родственниковъ, съ немалою маетностію, пришелъ къ вамъ, добрымъ молодцамъ, на Запорожье и, призвавъ нынЪ Господа Бога и пречистую Его Матерь, христіанскую заступницу, на помощь, взялся за то дЪло… А потомъ, пріехавъ въ Кызыкермень, договорился объ учиненіи мира съ беемъ, его милостью Кеенанъ-мурзою. ЗатЪмъ, пріЪхавъ въ Перекопъ, тЪ статьи и присягу, которыя чинилъ въ КызыкерменЪ, я подтвердилъ на вЪчныя времена съ наяснЪйшимъ ханомъ его милостью и со всЪмъ государствомъ крымскимъ. Это видвли очами своими и ваши посланцы Леско Сыса съ товариствомъ и вамъ, добрымъ молодцамъ надЪюсь, уже пересказали. Богъ видитъ, что не для своей славы, а для цЪлости и обороны малороссійскаго нашего края, для помноженія и охраненія вольностей запорожскаго низового и городового и для вольной войсковой на ДнъпрЪ добычи я началъ это дЪло. А чтобъ вамъ, добрымъ молодцамъ, славному войску запорожскому, все то отъ мала до велика было вЪдомо, посылаю пункты и присягу свою вашей милости. TЪ пункты и присягу я учинилъ именемъ всей Украйны и всего запорожскаго войска и далъ ихъ государству крымскому, а его милость Кеенанъ-мурза-бей свои статьи и присягу далъ отъ всего Крыма. И то все я вамъ посылаю. ТЪ статьи отъ слова до слова вы можете вычитать въ посполитой радЪ и въ нихъ, какъ я разумЪю, вы ничего вреднаго для себя и отчизны нашей любезной не найдете. А если-бы изъ милостей вашихъ кто-либо сказалъ, для чего мы имЪемь воевать своихъ отцовъ, матерей, женъ и пріятелей и куда мы, разоривъ нашъ край, дЪнемся или кто дастъ намъ тогда хлЪба; то не дай, Боже, чтобы мы воевали свою отчизну, и я вамъ, добрымъ молодцамъ, предлагаю, какая-же то добрая птица, которая мараетъ и разоряетъ гнЪздо свое и что то за добрый господинъ, который воюетъ свою отчину? Когда-же придемъ къ Каменному, то ваша милость, добрые молодцы, кто захочетъ съ нами идти въ нынъшнюю дорогу и пособить компаніи, тутъ-же изъ СЪчи прибывайте, и мы будемъ имЪть съ вами совЪтъ, куда намъ съ ордами идти, дабы городамъ своимъ, селамъ и людямъ въ нихъ находящимся, никакой и самой малЪйшей обиды не учинити, ибо не для того начали мы дЪло, чтобы своихъ людей воевать, а для того, чтобы при помощи божіей, освободить ихъ и себя отъ москвичей и пановъ нашихъ грабительной неволи. А какъ, за благоволеніемъ и помощью Бога и за вашимъ войсковымъ вЪдомомъ и совЪтомъ, это дЪло окончится, то вы сами, какъ разумныя головы, разсудите, лучше-ли быть въ неволЪ или на волЪ, лучше-ли быть чужимъ слугою или ceбЪ господиномъ, лучше-ли быть у москаля или у поляка невольникомъ мужикомъ, или лучше вольнымъ козакомъ. Ибо когда славной памяти гетманъ Богданъ Хмельницкій съ войском запорожским и съ ордами изъ-подъ лядскаго ига выбился, то не добро-ли нашей УкрайнЪ дЪлалось? Или не было-ль у козаковъ злата, серебра, добрыхъ суконъ, коней и иной скотины? А когда мы стали московскимъ царямъ холопами, то наша чигиринская сторона пришла въ полное разореніе, а насъ перегнали на сю сторону ДнЪпра, то ни у одного нашего брата не только животовъ, но и лаптей не стало, большая часть нашей братіи очутилась въ московскихъ городахъ заневоленной и всякій годъ берутъ ихъ тамъ татары вместо дани въ тяжкую крымскую неволю, о чемъ не стоитъ и писать много, потому, что сами вы, добрые молодцы, знаете, какъ дЪлалось сею зимой въ полку Переяславскомъ, а раньше того въ полку Харьковскомъ подъ Зміевымъ и въ другихъ мЪстахъ. КромЪ того, объявляю вашимъ милостямъ и то, что господинъ заднЪпровскій гетманъ, по совЪту всЪхъ полковниковъ, тайно прислалъ ко мнЪ человЪка съ такимъ словомъ, какъ только мы съ ордами къ СамарЪ приблизимся, то всЪ они отъ Москвы имЪють отстати и, соединясь съ нами, пойдутъ воевать Москву, этотъ человЪкъ и теперь при мнъ обрЪтается, и я вашимъ милостямъ, какъ дастъ Господь Богъ придти къ Каменному, покажу его вамъ, а что онъ говорилъ тутъ подъ присягою, то слышали ваши посланцы и вашимъ милостямъ, прибывъ въ СЪчу, изустно и подробно обо всемъ скажутъ. Поэтому будьте, ваша милость, во всемъ надежны и безопасны, и кому люба благостыня, и вЪра своя, и отчизна, свобода женъ, дЪтей и родственниковъ отъ московской неволи, идите съ нами. Если-же кто хочетъ идти въ добычу на рыбу, соль и звЪря, то пусть идетъ внизъ ДнЪпра, на Молочную, на Берду, на Богъ-рЪку, куда кто захочетъ, только берите съ Коша письма, дабы о васъ вЪдало крымское государство, чтобы отъ васъ не было Крыму и городкамъ какого нибудь убытка, а отъ Крыма и отъ городковъ вамъ не только не будетъ не малой обиды и убытка, но даже и волосъ съ головы вашей не пропадетъ. А салтанъ, его милость, отпуская впередъ себя Батырчу-агу и нЪсколько мурзъ, отпускаетъ къ вашей милости и одного вашего посланца Ивана Щербину, а другого Якова Ворону, отпуститъ, когда самъ за Перекопъ выйдетъ. А въ слЪдъ за Батырчей-агой идетъ и самъ калга-салтанъ, и какъ прійдетъ къ Каменному-Затону, тамъ обо всемъ будетъ словесная рЪчь и дума” [37].
В том же июне месяце, как рассказывал об этом старосанджаровский житель, освободившийся из крымской неволи, Никита Антоненко-Сластюн, крымский хан, вместе с калга-салтаном, Батырча-мурзой, многими беями и мурзами и другими крымскими начальниками, выехал в Черную долину в самый понедельник зеленых святок и, находясь в расстоянии одной или полуторы мили от Перекопа, учинил на открытом месте раду. На другой день после той рады калга-салтан призвал к себе из Перекопа Петрика, бывших с ним 15 человек козаков и несколько человек запорожцев, нарочно из Сичи в Крым присланных для освобождения из неволи пленников и в числе их Никиты Антоненка-Сластюна. Когда Петрик, по тому зову, прибыл из Перекопа в Каланчак, то его немедленно объявили гетманом всей Малороссии и дали ему хоругвь большую, прапор малый, бунчук с конским хвостом, пернач серебряный, чугу златоглавую [38] и коня с полным прибором турецкого; ближнему советнику Петрика [39] коня и чугу одну; пятнадцати козакам его и приехавшим для освобождения из неволи полоняников запорожцам дали по одному киндяку и по паре сапог сафьяновых. На другой день после этого Петрик призвал к себе всех запорожских посланцев и освобожденного из неволи Никиту Антоненка-Сластюна и, выпивая вино, стал говорить им, что чрез него имеет начаться такая война, во время которой отец на сына, сын на отца пойдет; но все это он усмирит, только бы пристало к нему войско низовое. Говорил он и то, что переселит жителей с левой стороны Днепра на правую и сделает свободными всех от аренд, индуктов, сердюков, подвод, ральцев и других повинностей. Передавал он и то, что надеется получить помощь в малороссийских городах и что имеет больше поводов сердиться на Кочубея, чем на Мазепу.
После объявления Петрика гетманом, хан поехал против маджаров (венгров), а калга-салтан, Батырча-мурза и Петрик решили идти к Каменному Затону, несколько выше Чортомлыцкой Сичи у левого берега Днепра, там, где речка Конка впервые впадает в Днепр [40]. Прежде прихода к Каменному Затону Петрик отправил письмо к Ивану Гусаку с требованием, чтобы кошевой встретил его в Каменном Затоне с хлебом-солью. На это кошевой послал Петрику ответ, что кто его отправил в Крым, тот должен и встречать, а как кошевой его не посылал, то не намерен его и встречать. Самому калге-салтану кошевой отписал, что запорожцы, соблюдая верность царскому пресветлому величеству, до Петриковой душегубной прелести не склоняются, отчизны своей воевать с ним не станут, а калгу-салтана просят, чтобы он Петрика, как Иуду и изменника, и близко не приводил к ним. После Петрова дня пришел сперва на Каменный Затон Батырча-мурза с 5000 татар, а за ним калга-салтан и сам Петрик с 15000 татар и 12 человеками запорожских козаков [41].
Прибытие Петрика в Каменный Затон, как и следовало ожидать, произвело в Запорожьи большое замешательство среди козаков, и если они не пошли навстречу татар, то тому был причиной кошевой Иван Гусак, человек твердой воли и прозорливого ума. Не желая ставить себя в открытую вражду против татар, он поспешил “поновить” с крымским юртом и с турскими на Днепре городками мир на том, чтобы козакам вольно было на низовьях Днепра добываться рыбными ловлями и соляными промыслами. В то же время он твердо решил так или иначе отвратить запорожскую чернь от предприятия Петрика. Между тем в Запорожье уже начиналось настоящее брожение умов. Пользуясь поновленным с бусурманами миром, одна ватага запорожских козаков, предводимая каким-то полковником, двинулась было к низовьям реки Днепра с намерением подать известие тем товарищам своим, которые раньше того ушли в немалом числе на промыслы к лиману Днепра. Но этому движению воспрепятствовали сами бусурмане, которые не хотели пустить двигавшейся ватаги козаков мимо турецких на Днепре городков, и тогда полковник, руководивший ватагой, остановился на острове, называемом Носоковским, и стал принимать к себе всех приходивших к нему людей. Другая ватага выбралась было сухим путем возами для соляной добычи к Азовскому морю на урочище Берды. Кошевой атаман эту часть промышленных козаков велел остановить и впредь до будущего рассмотрения своего в Каменном Затоне задержать. Но только эта ватага, собрав большой табор возле себя, стала ждать прихода Петрика и татар и потом хотела идти на Молочные Воды и на Берды. Тогда кошевой Гусак объявил, что кто дерзнет идти ватагой из Каменного Затона, того он прикажет “жестокою висЪлицею наказать”. Третья ватага числом около 500 человек под начальством ватага Мартышевского, собравшись “пЪхотнымъ походомъ”, пошла на Азовское море “для учиненія надъ бусурманами водными проходами промысловъ”, но задержалась в одном месте по письму кошевого Гусака. В это время какой-то золотарь из Опушного заколол ватага Мартышевского, но козаки застрелили золотаря, выбрали себе другого ватага и пошли на море; дорогой, идя по лугам, они много бед людям принесли и объявляли везде, что им уже не для чего возвращаться назад. Четвертая козацкая ватага стояла в поле недалеко от Сичи, ожидая там случая, куда бы ей пойти. Кроме этого было еще несколько ватаг. Такова ватага Федька, который стоял на Сокольной и грабил проезжих людей; и хотя за ним посылали, чтобы он ехал в Сичь, но он не слушался того приказания. Возле Федька стоял какой-то Степан с такой же своевольной, что и при Федьке, которая отбирала у проезжих людей хлеб, рыбу, котлы и ждала Петрикова прихода [42]. Все это в сильной степени беспокоило кошевого Гусака, который, желая очистить проезжие пути от разных ватагов, имел послать по два козака из каждого куреня. Но более всего тревожила кошевого Гусака весть о затее Петрика и о приходе с ним в Каменный Затон татар. “Кошевой и куренные атаманы съ товариствомъ, — писал сам гетман Мазепа в Москву, — неотходно отъ СЪчи обрЪтаются и чаютъ нынЪ въ Каменной-Затонъ калги-салтана съ ордами и съ измънникомъ плутомъ Петрикомъ… Но если онъ, тутъ, придетъ на то урочище Каменный-Затонъ, то они хотятъ порадЪть: ухвативъ въ свои руки, тамъ-же умертвить” [43].
Примечания:
- У Костомарова появление Петрика в Запорожье отнесено почему-то к 1692 году, тогда как по современным событию актам это было в 1691 году: “Въ прошломъ, в 7199 году (7199—5508=1691), показывалъ бывшій запорожскій козакъ конеловского куреня, Кондрат Михайлов, прибежал на Запорожье канцелярист Петрикъ… а пришелъ на Запорожье, жилъ онъ, Петрикъ, въ томъ-же конеловскомъ куренЪ”. Архив мин. юст., книга мал. приказа, № 66, л.106—129. В архиве мин. ин. дел первое указание о Петрике также, имеется под 1691 годом, св.8, № 790—775.
- Летописец Величко обвиняет в этом случае самого Мазепу: “Мазепа, замысливши нЪкі козни противъ своихъ государей, самъ позволнлъ Петрику, при особой тайной информации своей, отьЪхать изъ Полтавы в Сичу и изъ Сичи въ Крымъ”. Летопись, Киев, 1855, III, 95.
- Архив мин. юстиции, кн. мал. приказа, 1691, № 66, л.106—129.
- Архив мин. юстиции, кн. мал. приказа, 1691, № 62, лист 800.
- Архив мин. юстиции, кн. мал. прик., 1691, № 92, л.759—760.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1691, св.85, № 5.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8, 751—715.
- Архив мин. ин. дел, 1691, св.85, № 18, мал. подл. акты; № 715—732.
- Архив мин. ин. дел, 1691, св.86, № 68; 13, мал. подл. акты, № 724,721; Архив мин. юстиции, 1691, кн.62, л.646.
- О реке Калмиусе см. Эварницкий. Вольности запорожских козаков, Спб., 1890, 159.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, № 721—787.
- Архив мин. иностр. дел, 1691, св.86, № 13; мал. подл. акты, св.8, № 740—724.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8. № 746—739.
- Архив мин. ин. дел. мал. подл. акты, 1691, св.8, № 742—726,743—727.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8, № 757—741.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8, № 748—732.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты. 1691, св.8, № 753—737.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8, № 759—743.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8, № 748—732.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8, № 776—760.
- В это же время кошевой Гусак, на просьбу гетмана “о вызволеньЪ изъ неволи бусурманской” некоего Поплонского, послал гетману и другое письмо, в котором говорил, что запорожцы исполнят гетманское приказание, но для этого нужны, как для самих охотников на такое дело, так и для толмача, деньги, запорожская же скарбница “барзо на мЪшокъ хируе”: Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8, № 772—756.
- Нужно думать “орельскій”, т.е. житель одного из городов на реке Орели.
- Один из таковых был “прошлый” писарь запорожский Гук, который до гетманской вельможности “вельми горнется”, дает всякие вести дозорце гетманскому и впредь обещает давать знать; за что дозорца просил гетмана чем-либо “потешить такого усерднаго человЪка”.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8, № 790—775.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8, № 805—790.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1691, св.8, № 799—789.
- Соловьев, История России, Москва. 1864, XIV, 178.
- Архив мин. ин. дея, 1692, апр., № 20.
- Архив мин. юстиции, кн. мал. приказа, № 66, лл.106—129.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1692, св.9, № 818—833.
- Архив мин. ин. дел, крым. дела, 1692, св.79а, № 4.
- Архив мин. ин. дел, крым. дела, 1692, св.79а, № 4.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1692, № 828—843.
- Хан с частью крымской и белогородской орды выбрался войной на маджар или цесарчиков в помощь туркам. Величко, III, 103.
- Архив мин. ин. дел, крымские дела, 1692, св.79а, № 4.
- Архив мин. ин. дел, крымские дела, 1692.
- Величко, Летопись, Киев, 1855, III, 121—125.
- Архив мин. ин. дел, крымские дела, 1692, св.79а, № 4.
- Чуга от турецкого coha, что значит сукно; у сербов чога — род свиты, архалука.
- Нужно думать вышеназванный Василий Бузский.
- Величко, Летопись, Киев, 1855, III, 103—105. Относительно времени объявления Петрика гетманом существуют показания Никиты Антоненка и Кондрата Михайлова; первый показывал, что это произошло в Каланчаке, второй — в Каменном Затоне; в Каланчаке Антоненко лично был, но не был там Михайлов; зато в Каменном Затоне лично был Михайлов, но не был там Антоненко. Из этого можно заключить, что оба козака показывали верно: может быть в Каланчаке Петрик объявлен был гетманом в первый раз, а в Каменном Затоне во второй.
- Архив мин. ин. дел, подлинники, 1692, № 841—856; Архив мин. юстиции, книга малороссийского приказа, 1692, № 66, листы 106—129.
- Так доносил Мазепе июня 29 дня с “днЪпровскаго побережья” его дозорца Иван Рутковский.
- Архив мин. ин. дел, крымские дела, 1692, св.79а, № 4.
