Приезд гетманского посланца Трощинского в Сичу и нарекания со стороны запорожцев на Мазепу.- Извинения, посланные по этому поводу гетману со стороны кошевого Кузьменка.- Отписка гетмана в Москву и ответ царей на отписку гетмана.- Сношения мусульман с запорожцами.- Присылка в Сичь царского жалованья и обещание со стороны запорожцев верно служить царям.- Просьба запорожцев к гетману о поднятии войны против бусурман.- Выбор кошевого Рубана, перемирие с Крымом и переписка по этому поводу с гетманом и с Москвой.- Волнение в Запорожье во время прибытия туда гетманского посланца Кныша и толмача Волошанина.- Объяснение гетмана с войском низовых козаков.- Просьба к запорожцам патриарха Адриана о выручке из татарского полона боярских детей Шишигиных.- Доброе настроение запорожцев в отношении гетмана.- Новый призыв Петрика к запорожцам и отказ со стороны их Петрику.- Подвиги запорожцев против татар и похвала им со стороны патриарха Адриана.- Семен Палий и запорожцы.
Появление Петрика с татарами в городах Украйны, хотя и не имело особенно важных последствий, произвело, однако ж, большое смятение в среде запорожских козаков. И это вполне понятно: увлеченные заманчивыми планами Петрика об отторжении Украйны от Москвы, татары с большим рвением бросились из Крыма на левый берег Днепра и обрушились на пограничные орельские местечка и города. Такие действия татар поставили в крайне двусмысленное положение запорожцев: по справедливому и здравому рассуждению они должны были действовать в таком случае против татар, и в этом деле им должны были помогать малороссийские козаки и русские, стоявшие на Украйне, полки. Однако московское правительство, слабое в то время двоевластием своих царей и потрясенное недавним бунтом стрельцов, не могло думать о войне против мусульман. Сам гетман, без воли царей, не смел предпринимать решительных мер против татар. Такое положение между двух огней заставляло запорожцев бросаться от одной крайности к другой: то заключать с татарами мир, то объявлять им вражду, то изъявлять свою покорность гетману и московским царям, то выражать свое неудовольствие против гетмана и московских царей. В существе дела запорожцы были на стороне московских царей; потеряв всякую надежду получить какую-нибудь помощь от Москвы, запорожцы просили, по крайней мере, расширить гетманские права и тем предоставить гетману самостоятельные действия против мусульман. Такое “шатостное” положение со стороны запорожских козаков продолжалось около двух лет и все-таки это зависело не от них. Винить в этом случае запорожское войско в измене царям нет оснований никаких: объяви Москва сегодня войну против бусурман, сегодня же и запорожцы пошли бы против них воевать, потому что к войне у запорожцев была и потребность, и страсть. Лучшим подтверждением этих слов может служить поход царя Петра на турецкий город Азов весной в 1695 году. Но пока открылся этот поход, запорожские козаки в течение 1693 и 1694 годов поставлены были в необходимость искать защиты только у самих себя, высказывать вследствие этого свои неудовольствия гетману и московским царям и за то получать от них названия изменников и “шатостныхъ” людей.
Первым поводом к пререканию между гетманом и запорожским Кошем послужил приезд господаря гадячского замка Степана Трощинского в Запорожскую Сичь 1693 года февраля 13 дня. Степан Трощинский послан был гетманом еще в половине месяца января с целью доставки в Сичь резного иконостаса, пожертвованного в новый святого Покрова храм. Для того храма Мазепа давал разный запас, отправлял деньги, иконы, посылал столярных мастеров и, наконец, отправил через пана Трощинского целый иконостас. Степан Трощинский, доехав до города Полтавы, задержался там вследствие набега на Украйну татар и поднявшихся через то военных тревог. Прождав в Полтаве до тех пор, пока орды не повернули из Украйны на Крым, Степан Трощинский двинулся потом вниз и февраля 13 дня прибыл в самую Сичь. Невдалеке от Сичи навстречу Трощинскому вышли собором священники в числе шести особ с местными иконами и сам кошевой атаман с наличным запорожским войском. Священники пешие несли иконы на руках; кошевой и войско везли пушки и “огненное ружье”. Приблизившись к послу, все козаки отдали поклон святому иконостасу и сделали честь выстрелами из пушек и из мелкого ружья, после чего взяли иконостас и повезли его в церковь Покрова пресвятой Богородицы в Сичь. В церкви установили, как нужно, иконостас и отпели молебен за здоровье великих государей и гетмана малороссийских козаков. После окончания молебна Трощинский отдал войску гетманский лист, и козаки читали на раде тот лист, “и, благодареніе Господу Богу и благодЪтелю всЪхъ, не говорили никакихъ коварныхъ словъ”; самому же посланцу велели “на господЪ” (в доме) стать. После того пан Трощинский прожил в Сичи 5 дней и в течение этого времени к нему приходили разные бунтовщики, большей частью пьяные люди, по 50, по 100 человек, бранили и бесчестили его, а вместе с ним поносили гетмана и Москву.
Все, что слыхал Трощинский в Сичи, он представил гетману в четырнадцати отдельных статьях.
Запорожские козаки без своего посла, которого они отправили в Крым после прихода Петрика на Русь и который все еще не вернулся в Сичь, не хотят дать татарам своего слова и присягнуть на том, как они присягали летом в Каменном Затоне калге-салтану и Петрику.
Крымские татары всех тех козаков и всех купцов, которые ходили за своим промыслом в Крым и были забраны на Низу, свободно отпустили от себя.
Запорожские козаки просят подлинной ведомости о том, готовиться ли им весной к походу на Крым или нет: если цари и гетман не будут воевать татар, то козаки учинят вечный мир с ордой, как было при Хмельницком учинено, и, соединясь все сообща, пойдут воевать Москву и убивать панов.
Запорожские козаки о годовом жалованьи не посылали в Москву потому, что учинили прошлым летом с калгой-салтаном и с Петриком присягу на вечный мир, а для вида отговариваются тем, что боялись задержки своих посланцев в Москве.
Но, кроме того, запорожские козаки не посылали в Москву еще и потому, что боялись татар, которые, услыхав о таком посольстве их к московским царям, могли бы забрать тех из товарищей войсковых, которые летовали и зимовали на рыбном и соляном промыслах.
Нурредин-салтан со всеми бусурманскими силами и с Петриком стоял под Сичею два дня, а каковы предлагал им словесно и на письмах подавал “прелести”, то ему, Трощинскому, тайно запорожский писарь в руки подал; впрочем, войско запорожское, будучи верно великим государям и господину гетману, “въ своемъ совершенномъ постоянствЪ удержалось”.
Как только Трощинский приехал в Сичь, тогда о татарах там не было никаких известий; но потом запорожцы проведали о скором возвращении татар и начали на Москву и на гетмана свое неудовольствие выражать: “Вотъ панами они называются, а не хотятъ бЪдныхъ людей оборонять; сами по домамъ живутъ, а татары какъ хотятъ, такъ Украину и разоряютъ. Почему-бы гетману въ степь, къ рЪкЪ СамарЪ, на встрЪчу татаръ, не идти? РазвЪ и онъ съ Петрикомъ и со своею старшиной одно разумЪетъ? Или онъ не наговорился съ Москвой о томъ, чтобъ нашъ народъ черезъ татаръ обнищать, а потомъ, когда на УкрайнЪ слишкомъ мало останется людей, съ остаткомъ дЪлать то, что дЪлать хотятъ”?
Слышим мы, что гетман с Москвой хочет другую Сичь у Kaменного Затона делать, чтоб нас в свои руки забрать. Был бы здоров наш Днепр, а мы другую Сичу найдем и все-таки никому над собой смеяться не дадим.
Говорили запорожцы и о том, что-де Москва и гетман постоянно пишут к ним, требуют розмирья с неверными и войны против них, а сами всеми силами хлопочут о том, чтобы заключить с Крымом мир.
Запорожцы поневоле-де принуждены держать с татарами мир, потому что у них и силы нет с таким великим царством воеватъ, а кроме того козаки принуждены держать с татарами мир еще и потому, что они и сыты, и пъяны, и одежны от добычи рыбной и соляной.
А что по милости царской запорожцы получают казну, то с той казной они давно бы от голода померли, потому что теперь, когда поделятся меж собой, на всякого товарища денег достает не больше 18 шагов, а сукна на человека несколько больше локтя, и выходит, что сердюки и компанейцы получают больше запорожских козаков; пусть гетман даст на всякого козака по 20 золотых, по кафтану да снадобье хлеба, тогда запорожцы не будут с татарами держать мира никогда.
Скажи гетману и о том, чтобы ватажников с запасами и со всякими торгами пропускал к нам; если же не будет пропускать, тогда мы будем в другом месте себе хлеба искать, и тогда уже гетман со своим сонмом заднепрянских панов пусть осматривается кругом.
При самом выезде Трощинского из Сичи пришли атаманы Брюховецкого и Дядьковского куреней и обратились с такими словами к нему: “Слышишь-ли ты, Трощинскій, скажи обо всемъ этомъ гетману, а гетманъ пусть отпишетъ царямъ, что все войско шумитъ и, какъ говорятъ, что ты ухо гетмана, то для того тебЪ и говоримъ, чтобы ты все гетману передалъ; иному не за обычай то: иной козакъ не посмЪетъ гетману передать, потому что его тотчасъже бросятъ въ тюрьму и скажутъ, что у него запорожскій духъ, да и паны не допустятъ гетману передать, а тебЪ добро, потому что ты часто у гетмана и спишь”.
Хотя такие гнилые слова говорят и не все, но все-таки большая часть, и хотя в Сичи есть люди постоянные и желательные (царям), но они, опасаясь голытьбы, которая может их прибить, молчат; оттого и выходит, что злобных в десять раз больше, нежели добрых людей [1].
Независимо от известий, полученных Мазепой от своего посланца, гетман получил известия о настроении запорожских козаков и от кошевого атамана Василия Кузьменка. Кузьменко писал Мазепе в одной “цыдулкЪ” и в двух листах. Он благодарил гетмана за оказанные милости запорожским козакам и обещался, вместе с писарем войсковым, как великим государям, так и вельможному гетману свое “пріятство соблюдать”. Кузьменко особенно прославлял щедроты и усердие гетмана к храмам божиим: “Гетманъ и на главЪ дома Успенія ДЪвы Маріи в кіевопечерской лаврЪ сдЪлалъ неизреченное украшеніе отъ злата и въ запорожской СЪчи на благословенномъ мЪстЪ славу вЪчную себЪ воздвигнулъ и честь Господеви воздалъ”. Просил о пожаловании войску, для уплаты мастерам, строившим церковь в Сичи, пятисот золотых да несколько кусков зеленой полуобъяри на занавес. За все это запорожское низовое войско многократно благодарит благодетеля своего, желает ему телесного здравия и душевного спокойствия, высказывает надежду, что за такое дело преблагословенная Дева покроет его своим омофором, служители же престола Господня будут возносить за него благоприятную жертву. “А что касается, вельможность ваша, того твоего вопроса, въ миру-ли мы съ бусурманами, или нЪтъ, то на это отвЪчаемъ такъ. Наше перемиріе, которое мы держимъ до сихъ поръ съ бусурманами, никому не дЪлает убытка, но служитъ только къ лучшей прибыли. Возьми въ соображеніе, ваша милость, то что, если-бы мы, войско запорожское, не держали съ татарами мира, то откуда была-бы намъ добыча и харчъ? И то надо сказать, что хотя у насъ съ бусурманами и миръ, но онъ не служитъ помЪхою ни монархамъ нашимъ, ни вельможности вашей, ни всей УкрайнЪ; напротивъ того, черезъ это самое вы получаете отъ насъ очень часто и самыя точныя извЪстія (о дЪлахъ въ Крыму). Впрочемъ, въ настоящее время мы, не видя до сихъ поръ у себя посланнаго нашего въ Крымъ товарища, не имЪемъ никакихъ извЪстій; но какъ скоро онъ npіЪдетъ въ СЪчь, тотъ-же часъ извЪстимъ вельможность вашу о томъ” [2].
Оба письма написаны были в официальном тоне и продиктованы всей радой запорожского товариства. Но к ним приложено было личное кошевого Кузьменка к гетману Мазепе письмо, в котором Кузьменко объяснял, что запорожское войско весьма охотно пойдет на войну против бусурман, лишь бы только на то была воля царей; все бусурмане так привыкли к набегам на украинские города, что для них захватить на Украйне бедных людей то же, что с собственных дворов хлеб или иное имущество свое взять; какая же слава монархам и вельможному гетману от того? Кроме того, гетману нужно во все полки универсалы разослать, в особенности же дозорце Рутковскому приказать, дабы ватаги из Украйны в Запорожье могли безопасно ездить с товарами к запорожским козакам. А за верность великим государям со стороны козаков, за то, что они постоянно без всякого нарушения службу свою хранят, просить государей прислать с прибавкой царской казны. “Впрочемъ, если я что-нибудь непріятное вашей вельможности написалъ, то прости мнЪ, дураку, ибо я пишу по приказу войсковому, и знай, что если-бы какимъ ни есть образомъ донеслось, что я начинаю что-нибудь сверхъ воли козаковъ, то они тотъ-же часъ въ радЪ убили бы меня; а если они что приказываютъ, то добраго не приказываютъ ничего, а противное все; я самъ на обЪ стороны пишу и имъ перевожу въ хорошемъ видЪ на доброе дЪло ваше” [3].
Обо всем, что гетман Мазепа узнал о запорожских козаках, как из показаний своего посланца Трощинского, так и из писем кошевого Кузьменка, он сообщил, марта 1 числа, в Москву особым листом, доставленным тем же посланцем царям. В конце этого листа гетман сообщал и о том, каким образом он распорядился относительно сделанных, вследствие просьбы кошевого атамана Кузьменка и ходатайства воеводы Семена Неплюева, шести пар пушечных колес: по царскому велению, колеса те должны были быть сделаны на Самаре и отосланы в Кодак; но гетман, верный подданный царского пресветлого величества, рассуждая о настоящем поведении запорожцев, нашел нужным тех пушечных колес кошевому атаману и войску не отсылать, потому что запорожцы не имеют от государей никакого указа, чтоб им на войну выступать. Теперь все запорожцы сидят в своем гнезде и охраняют свою Сичь от мусульман, а в таком случае им пушки годятся и без колес. По всему этому гетман находит за лучшее все те колеса до будущей весны в Новобогородицком городке удержать, а будет ли о том иное повеление великих государей, то он “вручаетъ премощной монаршей волЪ” [4].
Ответ гетману Мазепе последовал марта 13 дня. Цари, за обращение гетмана к запорожцам, за посылку в Запорожье церковного иконостаса, за приведение козаков к постоянству и послушанию, за доставку в Москву всех писем и за всю его верную и радетельно-усердную службу, милостиво жаловали и премилостиво похваляли, а о посылке пушечных колес из Новобогородицка в Запорожье советовали ему учинить по собственному рассмотрению [5].
Тем временем запорожцы, не получая от гетмана никакого ответа на свое письмо относительно похода на Крым и не зная, что им предпринять, бросались от одной крайности к другой. Так, весной того же 1693 года крымский хан прислал в Сичь своего посланца с предложением товариству поновить мир, какой был заключен в урочище Каменном Затоне между крымцами и войском низовым. Запорожцы встретили ханского посланца с большим почетом и дали ему присягу строго соблюдать с Крымом мир; для заключения же мирных условий отправили собственных посланцев на Крымский полуостров. Они не отказывались даже и от похода на украинские города, но только не с Петриком, лишенным совсем военных способностей, а с прославившимся в то время военными подвигами знаменитым полковником Семеном Палием: “Дадимъ гетманство Палію, вручимъ ему всЪ клейноты, Палій пойдетъ уже не Петриковою дорогой, — онъ знаетъ, какъ прибрать къ рукамъ украинскихъ пановъ” [6].
Однако, этот мир оказался столь прочным, что в конце месяца марта кызыкерменский бей Магмет прислал козакам укорительное письмо за нарушение данной ими клятвы, требовал освобождения из плена шести человек татар, попавших к запорожцам в полон, да снова предлагал свою дружбу и мир [7].
Но теперь запорожское войско неожиданно перешло в другой тон и стало добиваться, во что бы то ни стало, войны с Крымом и для того стало ждать помощи от гетмана Мазепы и московских царей.
В мае месяце отправлено было в Сичь со стольником Новосильцевым, подъячим Фроловым и гетманским посланцем Олейниченком войсковое жалованье, сукно, порох и свинец. Особо от гетмана отправлен был Сидор Горбаченко с видимой целью известить запорожцев о присылке им милостивого царского жалованья, с действительной — проведать “о тамошнихъ поведеніяхъ и о всякихъ вЪдомостяхъ”. Сидор Горбаченко прибыл сперва в Переволочну к дозорце Ивану Рутковскому и там нашел жителей в тревоге от набега татар, которые перед тем, мая 28 дня, сделали нападение на Нехворощу и Келеберду и захватили там много людей в полон. Ввиду этого дозорца Рутковский нашел за лучшее купить для Горбаченка лодку [8] и в ней отправить его по Днепру, в сопровождении надежных проводников, в самую Сичь.
В Сиче в это время был кошевым атаманом вместо Василия Кузьменка Иван Гусак. Встретив с подобающей честью царских и гетманских гонцов, Гусак и все запорожское войско благодарили царей за присланное милостивое жалованье и объявляли о своей преданности Москве и о нерасположении к Крыму. Сам Гусак в особенности добивался войны с Крымом. “Видишь-ли, — говорил он потом наедине Сидору Горбаченку,— сколько здЪсь прихожей изъ городовъ голутьбы, а въ радЪ противъ всякаго говорить нельзя; если-бы, по радЪніи гетмана, отворилась война на бусурманъ, то вся эта голутьба пошла-бы на войну и всЪ пререкатели пропали-бы въ бояхъ” [9].
Отпуская от себя царских послов, кошевой атаман и все запорожское низовое войско вручили им ответное для передачи великим государям письмо и в том письме писали, что они подлинно желают учинить с “головными” своими неприятелями розмир, потому что те неприятели постоянно наступают “своимъ вольнымъ промысломъ” на запорожских козаков и на веру всех православных христиан. Но для того, чтобы верно действовать против бусурман, запорожцам нужно иметь помощь из великороссийских ратников и украинских козаков и дозволение открыть поход хотя под город Кызыкермень. Благо и случай к тому благоприятный выпал: хан крымский со всеми силами своими крымскими, черкесскими и калмыцкими предпринял в Венгерскую землю “свой дьявольскій походъ”, а других своих салтанов с частью татар послал в какой-то польский повет, якобы на Волынь [10].
В таком же роде написали кошевой и близкие к нему козаки письмо и гетманскому дозорце Рутковскому через нарочного гонца. Отправив тайно к дозорце письмо, они просили как можно скорей (“днемъ и ночью”) доставить его своему благодетелю, вельможному гетману, в Батурин. Теперь все войско в сильном волнении и одна часть его желает мира, другая мира “не благоволитъ и проситъ” отмщение неприятелям учинить. Пишут же они дозорце “тайно” потому, что в среде их немало есть таких людей, которые, услышав что-либо в Сичи, немедленно доносят о том в турецкие городки [11].
Гетман Мазепа давно уже знал, в каком тревожном положении находились запорожцы, и потому, получив известие от своего дозорцы о желании козаков идти походом против бусурман, поторопился отправить от себя обширный лист в Москву и в том листу, став на точку зрения запорожцев, доказывал, что нужно во что бы то ни стало воспользоваться счастливым положением дел и открыть поход против бусурман. Гетман “дерзаетъ великимъ государямъ писать объ этомъ не ради желанія запорожскихъ козаковъ, а ради большого дЪла превысокаго монаршескаго имени, которое они, бусурмане, не такъ, какъ надлежитъ, почитаютъ, и проситъ, при добромъ запорожцевъ намЪреніи, войска на бусурманскія жилища поднять”. Нужно воспользоваться тем благоприятным временем, когда запорожцы еще не успели с турецкими городчанами своего перемирия поновить, потому что после того весьма трудно будет их от бусурман оторвать. К тому же есть немало и других причин, которые настоятельно требуют войны против бусурман. Первая причина — это православная вера и монаршеская слава; вторая причина та, что бусурмане делают набеги на богохранимую царского пресветлого величества державу, главным образом на города Малой России, разоряют там храмы божии, уводят в полон немало козаков и народа христианского; наконец, войны этой, кроме запорожцев, единодушно желают и вся малороссийская чернь, и вся генеральная старшина [12].
Но несмотря на представление гетмана, из Москвы отвечали попрежнему отказом: великие государи воинский поход на турецкие города в предстоящее лето решили “удержать” до тех пор, пока возвратится из Крыма царский гонец Айтемиров с ханским ответом на государеву грамоту и на основании этого предписывали гетману объявить о том и всей малороссийской генеральной старшине и всему запорожскому войску. Что же касается неотступной просьбы запорожцев о помощи для борьбы их с мусульманами, то такая помощь излишня для них, потому что большого похода на бусурман не будет, а о мелкой войне не стоит и думать, так как мусульмане всегда живут в большой осторожности и малыми “забЪгами” причинить им какой-нибудь вред невозможно.
Мазепа, выросший в придворной среде, всегда чуткий к переменам тона державных особ, поспешил послать государям оправдательный лист с изъяснением того, что если он и хлопотал, чтобы “наскоро” подать запорожцам просимую помощь, то имел в виду единственную цель — отклонить их от союза с ханом и приготовить к будущему на Крым походу: через это не было бы у козаков такой “противности, какая теперь у нихъ противъ великихъ государей и самого гетмана учинилась” [13].
Когда гетманский гонец скакал с письмом в Москву, в это время между запорожцами распространилась весть о том, будто бы гетман, поднявшись из Батурина, прошел к Гадячу и остановился в нем с войсками, готовясь выйти на войну против татар. Обрадованные такой вестью, запорожские козаки немало не медля, отправили 18 человек из своей среды к Мазепе с просьбой о том, чтобы он подал им помощь в предстоящей борьбе войска против бусурман. Гетман, приняв козацких посланцев, одним из них велел вернуться вместе с письмом к атаману Гусаку; другим — остаться при себе для доставления вестей на случай войны. Но оставленные при гетмане запорожские посланцы, увидя собственными очами, что гетман из Батурина не трогался никуда, стали просить его отпустить их в Сичь; но Мазепа нашел нужным, впредь до царского указа, удержать их при себе [14].
Несмотря на такую неудачу, верная Москве партия запорожцев все еще не теряла надежды на возможность войны с Крымом и потому июня 23 дня кошевой атаман Иван Гусак послал грамоту царям с выражением готовности войска верно служить Москве, с просьбой о прибавке низовому войску царского жалованья и о дозволении запорожцам сделать нападение на татар.
Но в этот же день в Запорожье произошло большое смятение среди козаков, следствием чего было то, что большинство запорожцев признало мир с Крымом необходимым для себя, и когда кошевой Гусак объявил себя против такого решения войска, то Кош лишил его булавы и вместо него выбрал кошевым Семена Рубана, атамана Полтавского куреня, а собравшееся войско распустил по разным местам для рыбных промыслов и для добычи соляной [15].
Гетман Мазепа, узнав о происшествии в Сичи, поспешил послать в Кош успокоительный универсал. Но масса запорожская, уже давно изверившаяся в Мазепе, вычитав тот “неважный” гетманский лист на “повальной” раде, не нашла нужным даже отвечать на него и послала гетманскому дозорце жалобу на Мазепу за то, что он задерживает у себя запорожских послов и без “слушного указа” не отпускает их от себя. Будучи обижены гетманом в одном, запорожцы не хотели просить его ни о чем другом: раньше, ввиду задуманного похода против бусурман, они сделали было распоряжение не допускать из Украйны в Запорожье никаких ватажных людей; теперь же, вследствие несостоявшегося похода русских на Крым, просят дозорцу дозволить всем ватажанам и купцам свободно проезжать из Украйны в Запорожскую Сичь. К тому же теперь нет никакой и опасности от татар: только что возвратившиеся от крымского хана запорожские послы, нашедшие его в Белогородчине, на устье Дуная, в Килии, заключили там с ним мирный договор [16].
Гетманский дозорца о происшествии, случившемся в Запорожской Сичи, проведал и другим путем: он держал на откупе войскового писаря запорожских козаков Созонта Грабовского и от него получал первые и самые достоверные известия о всех важнейших делах в Сичи. Созонт Грабовский, прежде чем отослать дозорце письмо кошевого Рубана и всего войска, сделал на нем собственноручно приписку с изъяснением истинного положения в Запорожьи дел. В этой приписке значилось, что Иван Гусак добровольно снял с себя кошевство вследствие нежелания козаков разорвать с Крымом мира; что в турецкий город Кызыкермень прибыл какой-то купеческий караван, который намеревается идти сперва в Сичь, а из Сичи на Украйну, в города; что в караване том находятся двое интересных для дозорцы людей [17]; что в Царьграде выкуплен на волю некто Челин и отправлен в Крым; извещая обо всем этом в своем письме, Созонт Грабовский просил дозорцу прислать верного и нарочного для всяких вестей человека в запорожскую Сичь и самого писаря каким-нибудь гостинцем подарить: “Скоро-скоро до мене посылай посланца своего вЪрнаго, уведомлю о всемъ, да съ гостинцемъ посылай” [18].
Гетман Мазепа, по получении от своего дозорцы последних вестей, поспешил послать о том весть в Москву. В письме, писанном июля 2 дня, он сообщал, что после прибытия в Сичу от хана запорожских и вместе с запорожскими ханских послов, доброе намерение козаков служить Москве “развратилось”, и теперь все козаки, даже те, которые всегда были против мира с Крымом и против всех вообще бусурман, решили возобновить и на долгое время подтвердить с Крымом мир, на тех условиях, как год тому назад в Каменном Затоне он был заключен. Бывший на ту пору кошевой атаман Иван Гусак, сохраняя нерушимо верность великим государям, восстал против перемирия с Крымом, не пошел на собранную по этому поводу раду и отказался от своей булавы. Тогда войско, руководимое толпой неспокойных и мятежных голов, вместо Ивана Гусака выбрало на атаманство Семена Рубана, куренного Полтавского куреня, который еще раньше, чем был поновлен с татарами мир, стоял в числе других за Крым.
Сообщая царям о событиях, происшедших в Сичи, гетман Мазепа высказывал сожаление о том, что запорожцы ввели его в обман своими просьбами о присылке к ним вспомогательных войск для борьбы против бусурман, что по теперешнему их поведению можно судить, как мало заслуживают они доверия к себе; что между ними есть немало “шатостныхъ и непостоянных!” голов, делающих то, что им прихоть, а не то, что благоразумие велит. Теперь запорожцы, возобновив с крымцами мир и надеясь на спокойное настроение со стороны татар, станут кичиться перед гетманским послом и “противъ нынЪшняго со стороны царскаго величества отозванія” дадут гордый ответ. Уже и теперь запорожские козаки, гордые миром через Крым, не сочли нужным ответить на гетманский лист с предложением военных промыслов против бусурман: они отписали лишь гетманскому дозорце о выборе у них Семена Рубана вместо Ивана Гусака, самому же гетману отказались вовсе писать [19].
Осудив поведение запорожских Козаков, Мазепа тем не менее не переставал сноситься с ними по разным делам. Еще до похода на Украину “щенюка” Петрика посланы были к крымскому хану “для добрыхъ мирныхъ дЪлъ” царский гонец Василий Айтемиров и гетманский посланец Василий Велецкий, но и до последнего времени ни тому, ни другому не было отпуска из Крыма.
Ввиду этого в половине июля месяца 1693 года, по царскому приказу, гетман Мазепа отправил в Крым надежного и бывалого человека, толмача Петра Волошанина, с царскими грамотами к крымскому хану и лично к русскому гонцу Василию Айтемирову. В качестве спутника Волошанину Мазепа определил доверенного козака Якима Кныша. Отправляя толмача с царскими грамотами, гетман дал ему собственную грамоту для вручения великому визирю и особое письмо для передачи кошевому атаману Семену Рубану. В письме к Рубану Мазепа объяснял кошевому, что упомянутый толмач Петро Волошанин посылается не для чего иного, как для разузнания, почему царский гонец Василий Айтемиров и гетманский посланец Василий Велецкий так долго задерживаются в Крыму, а также для отыскания некоторых пленных, как например, сотника Китайгородского Белана, захваченных татарами в разное время в украинских городах. Предупреждая об этом кошевого атамана, Мазепа просил не задерживать толмача в Сичи и, дав ему надежных провожатых, отправить поскорее в турецкий городок Кызыкермень [20]. О таковом действии своем гетман Мазепа сообщил через своего гонца Романа Селезнева также в Москву, вручив ему для передачи царям копии с самих писем, посланных к Айтемирову в Крым и к Рубану в Сичь [21].
Из Москвы гетману отвечали похвальным листом, о пропуске ватаг на Запорожье велели по своему усмотрению чинить, а относительно бывшего кошевого атамана Ивана Гусака объявляли, что служба его царскому величеству известна и что пусть он царской милости ожидает за нее [22].
Отправляя в путь толмача Волошанина, Мазепа в это же время должен был отпустить от себя и запорожских посланцев, девять человек, оставленных им еще в мае месяце для подания будто бы в Сичу вестей на случай, если откроется у русских с бусурманами война и бесцельно проживавших в гетманской столице Батурине. Уже в начале июля месяца гетман послал известие в Москву о том, что запорожские посланцы, оставленные в Батурине, не желают дольше оставаться в нем и усиленно просятся об отпуске их в Сичь. Ввиду этого, гетман, не желая дольше удерживать их при себе, отпустил посланцев на Сичь, но дал им лист для передачи кошевому атаману и всем низовым козакам с объявлением о том, что на поход против татар к нему, гетману, до сих пор не пришел повелительный монаршеский указ, а как только тот указ придет, гетман немедленно войску запорожскому о том даст знать. Лично государям Мазепа по этому поводу писал так: “Если-бы въ то время намЪреніе запорожскихъ козаковъ, по вашему монаршескому указу, было поручено мнЪ, то я могъ бы еще въ ту пору привести войско запорожское до чиненія военныхъ промысловъ противъ тЪхъ креста святого враговъ, особенно въ виду того, что и самъ, бывшій на тотъ часъ, кошевой атаманъ Иванъ Гусакъ всЪхъ товарищей настойчиво къ тому побуждалъ, и многіе изъ товарищей вмЪстЪ съ Гусакомъ хотЪли разорвать съ бусурманами перемирие и начать съ ними войну и, какъ разумные политики, они писали, что война та можетъ окончиться и счастливо, и прибыльно, коли не откладывать ее на долгій срокъ; если-же войну отложить на размышленіе и на долгій срокъ, то для счастливого окончанія ея могутъ найтись разныя препятствія. Такимъ образомъ, когда я безъ вашего, великихъ государей, премощного монаршеского указа, не смЪлъ имъ наскоро оказать никакого вспомоществоватя, а посланные мои гонцы о томъ къ вамъ, великимъ государямъ, на долгое время задержаны были въ МосквЪ, тогда доброе намЪреіе тЪхъ лучшихъ запорожскихъ людей, не пришло въ исполненіе: въ это время, вернулись изъ надунайскаго города Киліи отъ хана запорожскіе посланцы к принесли въ Сичь извЪстіе о подтвержденіи бывшаго въ КаменномъЗатонЪ перемирія у татаръ и козаковъ. Тогда легкомысленные и шатостные люди подняли своею рЪчью на ноги всЪхъ козаковъ и не только пресЪкли всякую мысль о разрывЪ съ татарами и о начинаніи противъ нихъ военныхъ промысловъ, но даже съ радостью захотЪли съ ними поновить перемиріе. Въ это время лишился атаманства и кошевой Иванъ Гусакъ; само же войско, собранное в СЪчь ради будущихъ военныхъ промысловъ, было распущено по разныхъ мЪстамъ для рыбной и соляной добычи. Теперь трудно настроить войско запорожское такъ, чтобы оно отъ поновленнаго съ поганцами перемирія отстало, и нынЪ гетману съ войскомъ и съ народомъ нужно всякой отъ запорожцевъ шкоды ждать” [23].
И точно, запорожцы вновь стали во вражду к гетману, и эта вражда с особенной силой выразилась с прибытием в Сичу царского толмача Петра Волошанина и гетманского посланца Якима Кныша.
Выехав из Батурина июля 14 числа, Яким Кныш встретил толмача Петра Волошанина у крепости Переволочны и направился с ним прямо в Сичь. Июля 21 дня Яким Кныш и Петро Волошанин прибыли в Сичь и в тот же день представились кошевому атаману Семену Рубану и всему сичевому товариству. Семен Рубан собрал войсковую раду из наличных козаков и на той раде гетманский посланец вручил кошевому царскую грамоту и гетманские листы. Кошевой, приняв грамоту и листы, передал их писарю Созонту Грабовскому и велел ему вычесть ее перед товариством вслух. Когда писарь взял в руки царскую грамоту и дошел в ней до тех слов, где сказано было, что “нынЪшняго лЪта воинскому походу подъ турецкіe городки не быть” и что того желают сами государи, а не гетман и его старшина, то запорожцы, прервав чтение, стали кричать, что это сделано несомненно по гетманскому желанию и что самая грамота также несомненно исходатайствована у великих государей тем же гетманом с целью оправдать себя и всю старшину в глазах запорожских козаков. После этого запорожцы стали кричать, как они, уведомившись, что походу под турецкие городки не бывать, учинили с мусульманами мир, а гетман, узнав о том, сделал под них подкоп и послал для добычи под Очаков, на Прогнои, бывшего кошевого Федька [24]. “Тотъ Θедько похваталъ, ходившихъ за солью, турокъ и татаръ, и многихъ изъ нихъ побилъ, а татары побрали за это нашихъ запорожцевъ, невинныхъ, на соляной добычЪ, 50 человекъ. Гетманъ долженъ намъ выдать всЪх плънныхъ, взятыхъ Θедькомъ, и его самого, а если этого не сдЪлаетъ, то пусть ждетъ насъ съ ордами къ себЪ на зиму въ гости, — увидитъ тогда, что ему, его панамъ, арендарямъ и дозорцамъ будет. Бывшій гетманъ Иванъ Самойловичъ такого подкопу надъ нами не дЪлалъ; однажды только попробовалъ было онъ сдЪлать такой-же подкопъ, но когда Сирко написалъ ему, что на него готовится сто тысячъ сабель, то онъ испугался и прислалъ тотчасъ-же къ намъ вина, ветчины и всякаго запаса. А этотъ гетманъ называетъ насъ пастухами, а его дозорца, Рутковскій, ватагъ съ запасами на Запорожье не пропускаетъ: только мы скоро Рутковскаго возьмемъ въ руки, чтобъ намъ больше пакости не дЪлалъ. Пока Мазепа будетъ гетманомъ, намъ отъ него добра нечего чаять, потому что онъ всякого добра желаетъ МосквЪ и на Москву смотритъ, а намъ никакого добра не желаетъ; только тотъ гетманъ будетъ намъ на руку, котораго мы поставимъ въ черной радЪ” [25].
О воинском промысле запорожские козаки говорили так, что они только тогда пойдут на бусурман, когда получат от Москвы помощь войском и жалованье деньгами в таком количестве, как посылает она донским козакам. Впрочем, искренне желали мира с неверными только пехотные козаки; конные же напротив того, хотели против бусурман войны, потому что во время войны они могут получить языка, обменять его на пленного козака, могут продать его и получить прибыль за него. Гетман, приказывая запорожцам идти войной на бусурман, сам посылает в Крым послов для обмена бывшего Китайгородского сотника Белана, который запорожцам делает такую же шкоду, как и бывший кошевой Федько. Прийдя в сильный гнев, запорожцы подконец хотели было взять у толмача письма, распечатать и прочесть их, но от того удержал их писарь войсковой.
Оставив без всякого ответа гетманский лист, запорожцы три дня держали у себя послов [26], поджидая, пока не придут в Сичь с воинских промыслов запорожские и городовые козаки. Только тогда, когда в Сичи собралась масса городовых козаков, кошевой атаман вторично собрал раду и поставил всем вопрос, как поступите с грамотами и с толмачом. Тогда на раде постановили толмача отпустить, мир же с турецкими городками только с приходом русских войск разорвать, а до тех пор о том и не помышлять, потому что от этого выгоды войску не будет никакой.
Августа 9 дня войско отпустило из Сичи царского толмача и с ним вместе отправило своих посланцев: Данила, козака Щербиновского куреня, да Андрея толмача, козака Донского куреня, с просьбой к нурредин-салтану в Крым об освобождении пятидесяти человек запорожских козаков, взятых турками на добыче соляной после промысла Федька. Посланцам своим войско велело объявить в Крыму, что Федько ходил не из Запорог, а из малороссийских городов и что о его замыслах запорожцы вовсе не знали ничего.
Волнение, поднявшееся в Сичи, не улеглось и с отъездом из нее царского посла. На этот раз запорожцы, недовольные чем-то на нового кошевого Семена Рубана, снова хотели избрать Гусака. Но Иван Гусак открыто всем объявил, что он согласится принять атаманскую булаву только тогда, когда войско порвет с неверными мир. Но запорожцы ради одного Гусака отказались разрывать с татарами установленный мир и нашли нужным по-прежнему оставить Семена Рубана своим кошевым, переменив только войскового судью, вместо Фирса избрав Андрея Горба, человека постоянного как в поступках, так и в речах.
Понося Мазепу и осуждая все его дела, запорожцы не пощадили в этом отношении и самой Москвы: куренные атаманы, приходя к кошевому Рубану в его курень, говорили между собой, что когда московские войска, придя под турецкие городки, ничего не сделают там и повернут назад, то запорожцы, соединясь с ордой, станут бить москалей.
Тайный сторонник Мазепы войсковой писарь Созонт Грабовский, беседуя с Якимом Кнышом, объявил ему наедине, что как только хан крымский вернется из Венгерской земли, так запорожцы немедленно утвердят с ним мир и потом пойдут на великороссийские города: “Въ малой-же Россіи имъ не для чего воевать, потому что она сама въ себъ, кого надобно, повоюетъ: винокурники, пастухи, овчары и голутьба всЪхъ своихъ начальниковъ и пановъ побьютъ. Хотятъ запорожцы идти на великороссійскіе города за то, что имъ присылается изъ Москвы не такое жалованье, какъ донскимъ козакамъ. Запорожцы сердятся и за то, что на СамарЪ построены города и осажены людьми; что вырубленъ ихъ стародавній лЪсъ; что на Орели сидитъ воевода съ воинскими людьми, тогда какъ въ статьяхъ Хмельницкаго написано такъ, что московскимъ ратнымъ людямъ быть на УкрайнЪ только въ трехъ городахъ. И то запорожцамъ въ большую тягость, что Москва гетмановъ, старшину и полковниковъ, кого виновнымъ найдетъ, безъ вЪдома козаковъ беретъ и ссылаетъ въ Сибирь: виновныхъ въ какой-либо винЪ нужно судить по войсковымъ правамъ. Обидно запорожцамъ и то, что когда они просятъ войска въ помощь себЪ, то гетманъ и воевода отговариваются тЪмъ, что на то указа нЪтъ, безъ котораго они не смЪютъ никуда войскъ посылать, чЪмъ точно водятъ запорожцевъ за шею: отъ татаръ низового войска они не боронятъ, напротивъ того, черезъ войско и сами въ покоЪ живутъ, войску-же черезъ то убытокъ одинъ: татары хватаютъ ихъ братію и въ неволю шлютъ. Оттого запорожцамъ непременно нужно выбиться изъ-подъ московскаго ярма: когда они достигнутъ того, тогда не будетъ имъ плЪненія отъ бусурманъ” [27].
При отпуске из Сичи Кныша запорожцы вручили ему для гетмана Мазепы письмо и велели передать последнему обо всем, что Кныш, находясь в Сичи, слыхал.
В этом “невЪжливомъ и досадительномъ” письме, как сам гетман его обозвал, козаки называли Мазепу не отцом, а вотчимом Украйны, желающим ей не добра, а ищущим ей зла, и напоминали ему, как он сам же, подбивая все низовое войско против “головныхъ” неприятелей и врагов святого креста и тем самым обнадежив всех козаков, заставил всех воинского похода ожидать, а потом вдруг объявил, что без воли и царского указа войско не может ни подниматься, ни идти против бусурман. Тогда войско, не ожидая от гетмана промысла против бусурман, принуждено было, ради недостатков своих, перемирие с ними поновить. Поновив же перемирие и прекратив всякие поиски против них, войско вдруг узнало о том, что гетман отправил от себя в Прогнои Федька и сделал то не столько для добывания языков, сколько для смятения и пагубы низовых козаков. Тот Федько, по гетманскому наказу, взял живьем на соляных промыслах 40 турок и очаковских волохов и 8 из них человек изрубил; за это очаковцы и перекопцы напр ли на запорожских козаков, 52 человека взяли живьем, 4 человека закололи насмерть, некоторых ранили в бою; из последних немало было привезено в Сичь. По всему этому запорожцы немало дивятся “такому скверному” промыслу Федька и задают гетману вопрос, не хочет ли он искоренить тем самым весь свой народ? Осуждая “безчестный” промысл гетмана, отдающего христиан в неволю бусурман, войско объявляет, что не потерпит ему, если он не доставит в Сичь безвинно захваченных козаков и если он и впредь такую же измену и пагубные дела будет чинить: лучше вспомнить древнюю воинскую доблесть и не дать рже съесть себя… Пусть гетман пришлет взятых Федьком турок и волохов в запорожскую Сичь, и войско отправит их для обмена на своих, отосланных в неволю, козаков. Пусть гетман пришлет также и самого Федька для наказания его зa то, что он, за войсковой хлеб и за доброгу, нанес войску такую пагубу и причинил множество хлопот. Пусть бы Федько иначе объявил славу свою, — не так объявили ее под Очаковом Новицкий, а под Кызыкерменем этой зимой Палий, который с 20000 войска полонил 18 человек татар и на то место столько же поморозил своих козаков. Пусть бы Федько так же рыцарски поступил, как поступил знатный товарищ Максим, козак Сергиевского куреня. Максим, не желая чинить никакого подкопа и измены войску запорожских казаков, пошел в дикие поля и там, при божьей помощи, побил нещадно бесбашную [28] орду, хватавшую возле Келеберды и Переволочной, на переволочанском шляху, в неволю христиан. Тому Максиму от всего войска — слава и похвала, а Федьку — бесчестье и немилость и от невольников проклятье. Заканчивая свое письмо, запорожцы просили гетмана не задерживать у Переволочны проезжих с хлебными запасами ватаг и торговых людей, шедших из украинских городов в Сичь [29].
Написанный лист вручен был гетманскому посланцу Якиму Кнышу и сам Кныш мирно отпущен был из Сичи “на города”. Выехав из Сичи, Яким Кныш пристал к какому-то греческому каравану и вместе с ним потерпел “пригоду” (бедствие) от татар: у речки Омельника на караван наскочил татарский чамбул или разъезд, который разгромил купцов и вместе с ними пленил Кныша с имевшимися при нем листами от запорожских козаков. Но на ту пору случился в степи запорожский ватаг Максим Зацный, который, узнав о бедствии, постигшем купеческий караван, бросился по следам татар, настиг татарский чамбул из Чапчаклии за Бугом-рекой, там всех “поганцевъ въ трупъ положилъ”, десять человек языков в полон взял и меж ними гетманского посланца Кныша с большими при нем листами нашел, которого немедленно на свободу отпустил. После этого Яким Кныш прибыл в Батурин и обо всем случившемся с ним гетману Мазепе сообщил.
Гетман Мазепа, ожидавший от запорожцев “всякой пріязни и послушанія” и вместо того нашедший “доткливое, ущипливое и вельми досадное отъ нихъ письмо, какихъ не пишутъ не только младшіе старшимъ, но и равные къ равнымъ”, не замедлил дать им на него обстоятельный ответ. Запорожцы, писал Мазепа, упрекают его за то, что он не идет ни на Крым, ни на турецкие днепровские городки; но они забывают то, что гетман без монаршеского указа вовсе ве может предпринимать таких дел. Упрекают запорожцы гетмана и за то, что он побуждает их идти на бусурман, а сам не идет; но они и тут забывают то, что все предшественники Мазепы сами под неприятельские земли не ходили, а только до войска низового “уставочно” писывали, приказывая над неприятелями военный промысл чинить. “Ваши милости, вопреки правды, называете насъ отчимомъ, будто мы не имЪемъ попеченія о целости Украйны и, преподнося намъ такія острыя стусы, сами оказываетесь несправедливыми, когда поступаете такъ, какъ вамъ хочется, а не такъ, какъ монаршескій ихъ царского пресвЪтлого величества повелЪваетъ указъ и какъ указываетъ вамъ наше гетманское наставлеше и совЪтъ: отъ монарховъ и отъ насъ писано вамъ, чтобы вы надъ непріятелями промыслы чинили, а вы снова съ ними перемиріе подтвердили; поступая такъ самовольно сами, вы, однако, насъ злословите и тЪмъ навлекаете на себя то, что кто-нибудь и васъ назоветъ пасынками, а не сынами отчизны Украйны. Многократно нарекаете на насъ и за то, будто вы прошлой зимой дали намъ знать о непріятельскомъ приходЪ, а мы будто не дали тЪмъ непріятелямъ отпора. Но мы, какъ тогда писали вамъ, такъ и теперь повторяемъ, что ваше извЪстіе о тЪхъ непріятеляхъ пришло къ намъ, в Батуринъ, во вторникъ, а бусурмане съ нуррединъ-салтаномъ, по наущенію проклятаго измЪнника Петрика, успЪли подойти к ПереволочнЪ на другой день, въ среду; когда же съ войсковыми тяжарами управились и рушились въ пятницу изъ Батурина, непріятели бросились под Полтаву и въ тотъ-же день, сломя голову, повернули назадъ… Вы упрекаете насъ и за то, будто мы допускаемъ ходить отважнымъ рыцарямъ изъ городовъ подъ бусурманскія жилища и будто въ прошлое время напрасно трудились подъ Кызыкерменемъ Новицкій и Палій. А особенно сердитесь за то, что бывшій кошевой атаманъ, панъ Θедько, погромилъ съ товариствомъ въ СтрЪлищЪ бусурманъ и побралъ нЪсколько языковъ; вы хотите за это Θедьку отомстить и требуете выдачи его. На это мы отвЪтимъ такъ: не слЪдовало-бы вамъ въ тЪхъ военныхъ поступкахъ учить насъ, — мы и сами, по милости Бога, имЪемъ столько разума, чтобы разобраться въ томъ. А что Новицкій и Палій, бывъ подъ Кызыкерменемъ, важныхъ результатовъ не оказали тамъ, то вЪдь и сами монархи иногда даромъ возвращаются назадъ. Да и ходили-то тЪ названные Новицкій и Палій подъ городъ Кызыкермень не съ тЪмъ, чтобы городъ тотъ добыть, а съ тЪмъ, чтобы страхъ и шкоду непріятелямъ учинить, и вернулись не напрасно они: запирая непріятелей въ валахъ, они воротились съ языками до насъ. Панъ-же Θедько, бывшій кошевой атаманъ, съ вашимъ-же низовымъ товариствомъ въ поле ходилъ не съ тЪмъ, чтобы на СтрЪлицу хотЪлъ пройти, въ чемъ мы и не поощряли его, а съ тЪмъ, чтобы поближе гдЪ-нибудь настигнуть враговъ, но ни на Бердахъ, ни на Молочныхъ, ни на Тонкихъ, ни на СивашЪ, ни на КаланчакЪ не могъ найти языка и потоку принужденъ былъ къ СтрЪлицЪ идти, гдЪ помощью Бога, ему и посчастливилось хорошо. Но нехорошо то, что вы за то поганское пораженіе гнЪваетесь на него. Если васъ тревожитъ въ этомъ случаЪ то, что вы съ ними, погаными, подтвердили мирЪ, то Θедько и не зналъ того. Да и то вы знаете, что ваши условія безъ нашего гетманского вЪдома состоялись и что мы никакихъ обязательствъ не брали на себя… И такъ за ту невинную вину непригоже выдавать вамъ пана Θедька: дастъ Богъ, съ теченіемъ времени, и самъ онъ, панъ Θедько, непременно пріЪдетъ къ вамъ и какъ задушный войска низового товарищъ вашъ, удостоится полной дружбы отъ васъ А что до вашего упрека въ томъ, что мы не совЪтуемся съ вами о походахъ на военные промыслы противъ бусурманъ, вамъ не объявляемъ о томъ и чрезъ то будто приказуемъ вамъ шкоду чинить, то тутъ самое дЪло оправдываетъ насъ: всякое войско, собираясь против непріятеля въ походъ, не разглашаетъ о томъ, а старается внезапно обойти и ударить на него. Такъ и намъ замысла и намъренія своего въ такихъ дЪлахъ объявлять никому не надлежитъ. Да еслибы мы когда нибудь къ вамъ и написали о томъ, то безъ сомнЪнія изъ СЪчи-же непріятели и узнали-бы все и не только стали-бы осторожно себя вести, но и приготовились-бы дать отпоръ. ВЪдь вы и сами не захотите скрывать того, что въ СЪчи есть не мало такихъ людей, которые все, что они только услышатъ на ради войсковой, читанное въ листахъ, или слышанное на словахь, сейчасъ-же передаютъ о томъ въ Кызыкермень. А что до вашихъ обЪщаній и до вашихъ угрозъ, соединившись съ татарами, идти на истребленіе насъ, то мы, какъ всегда рады всякому изъ васъ доброму молодцу, нисколько не испугаемся и тогда, когда кто изъ васъ, желая христіанскаго кровопролитія, захочетъ на недоброе дЪло придти. Мы, гетманъ, и все войско городовое, кромЪ того, что носимъ такіе-же сабли при боку, какія всякій воёвникъ носитъ при себЪ, и помощью всесильнаго ими отбороняемся отъ враговъ, но мы имЪемъ кромЪ того и другую, сильную и крЪпкую, великихъ государей защиту для себя… Да если-бы вы, озлобившись, пошли по селамъ и по украинскимъ хуторамъ и произвели разоренія тамъ, то вы привели-бы въ слезы и въ убытки вашихъ отцовъ, братьевъ, сестеръ, дядей, тетокъ и другихъ кровныхъ и знаемыхъ своихъ. А если-бы вы еще и церкви, на хвалу Его святого имени поставленныя, поруйновали вездЪ, то какое-же вамъ самимъ отъ того было-бы утЪшеніе и какая была-бы слава? Вы не только всЪми народами были-бы обруганы и срамотною гоньбою обнесены, но и самъ Господь Богъ не далъ бы вамъ жить на свЪтЪ и не оставилъ-бы безъ наказанія вашихъ душъ… Однако, мы думаемъ, что никто изъ васъ, розумныхъ и уважныхъ головъ, не осмЪлится выходить на опустошеніе своей отчизны и на терзаніе ей внутренностей; конечно, вы только на словахъ такія неподобныя рЪчи можете плодить; да и не на томъ положило свое основаніе войско ваше запорожскихъ низовыхъ козаковъ, чтобы своей отчизнЪ приносить вредъ; а на томъ свило оно свое гнЪздо, чтобы на полЪ и на морЪ бусурманъ воевать и ихъ поганскія жилища разорять, чЪмъ всЪ ваши предки войска запорожскихъ козаковъ стяжали себЪ, доброе имя на весь свЪтъ. Наконецъ, если вы, ваша милость, не будете ихъ царского пресвЪтлого величества указы исполнять и не перестанете насъ вашими пасквилями и ущипливыми языками донимать, то объявляемъ вамъ о томъ, что мы прикажемъ всЪхъ ватажныхъ людей задерживать въ городахъ и ни одного человЪка изъ нихъ до васъ въ Сичь не пускать” [30].
Для того, чтобы сделать известным поведение запорожцев царям, гетман Мазепа отправил в Москву своего посланца Якима Кныша и приказал ему словесно сообщить думному дьяку Емельяну Игнатьевичу Украинцеву обо всем, что привелось ему слышать в Сичи. На бумаге он, гетман, тех запорожских речей не писал потому, что “вслЪдств1е своего безумія и невЪжества и вслЪдствіе своего развращеннаго поведенія, запорожскіе козаки произносили не только на гетмана, но и на силы царскихъ пресвЪтлыхъ величествъ многія дерзостныя пререканія и хульныя нареченія и будутъ такъ хулить до тЪхъ поръ, пока у нихъ будетъ на атаманствЪ Семенъ Рубанъ, настояшдй ихъ кошевой”. Этот кошевой, задержав гетманского толмача, обесчестил и изувечил его, бил обухом его по голове. Как после всего этого поступать “съ буесловымъ, самовольнымъ и злоумышленнымъ” войском запорожских козаков? Забыв страх божий, запорожские своевольники напали на греческих купцов, ехавших из Нежина через Запорожье в турецкие города, и когда гетман представил атаману требование отыскать пограбленный козаками товар, то кошевой отказал ему в том, дав такой ответ, что такого товара он вовсе не может отыскать [31].
Вручая думскому дьяку Украинцеву гетманский лист, Яким Кныш от себя о запорожцах и их замыслах сообщил, что по возвращении из Венгрии в Крым хана и татар, запорожцы имеют намерение непременно заключить с ними мир и идти сообща с бусурманами на великороссийские города [32].
Известию, присланному Мазепой, придали в Москве весьма серьезное значение, и потому решили взять против запорожцев крайние меры: посланы были приказы воеводам белгородскому Борису Петровичу Шереметьеву и севскому князю Петру Лукичу Львову быть готовыми к воинскому походу с конными и пешими войсками и, по первому требованию гетмана, идти “безъ мотчанія” к отпору неприятелей, крымских татар и запорожских козаков, чинить над ними промысл, сколько поможет Бог. Самому гетману послана была царская грамота с известием, что в его распоряжение даны воеводы Шереметьев и Львов с наказом проведать о злом намерении запорожских козаков и всеми мерами стараться отводить их от того. “А что запорожцы говорили на радЪ непристойныя слова и писали къ тебЪ, подданному нашему, въ листу своемъ съ Кнышомъ невЪжество, о томъ мы, велите государи, нашей царского величества грамоты посылать къ нимъ не указали, потому что послана къ нимъ недавно наша царского величества грамота, съ которой посланъ къ тебЪ, нашему подданному, чрезъ войскового канцеляриста Михаила ЗабЪлу, августа 29 дня, списокъ и о посылкЪ той грамоты нашей на Запорожье, буде доведется, велЪно тебЪ, подданному нашему, учинить по своему разсмотрЪнію. И если та грамота наша будетъ къ нимъ послана и они ничЪмъ не отзовутся на нее, то тогда и будетъ учиненъ нашъ указъ. А что они писали тебЪ о присылкЪ волоховъ и бусурманъ, которыхъ взялъ Θедоръ Степановъ [33] съ товарищами, для размЪна на нихъ запорожскихъ козаковъ, взятыхъ на соляной добычи, то мы великіе государи, указали на этотъ счетъ пообождать въ виду того, что запорожцы сами послали въ Крымъ, для освобождешя тЪхъ козаковъ, посланцевъ, козака куреня щербиновского да толмача Андрея, и велЪли посланцамъ говорить передъ татарами, что Θедоръ ходилъ изъ городовъ, а не изъ Запорожья, и что тЪ, козаки взяты на добычЪ обманомъ. И если запорожскимъ посланнымъ въ Крыму откажутъ и взятыхъ козаковъ безъ размЪна не освободятъ, и запорожцы снова начнут просить о присылкЪ къ нимъ взятыхъ Θедоромъ волоховъ и бусурманъ, то тебЪ-бъ, подданному нашему, по своему разсмотрЪнію учинить и о томъ намъ, великимъ государямъ, отписать; главное, на что тебЪ въ этомъ дЪлЪ надо смотрЪть, это то, чтобы не повадить запорожцевъ, не опечалить городовыхъ и полевыхъ воинскихъ промышленниковъ и не опорочить мужества и храбрости ихъ” [34].
Весть о посылке в Москву Якима Кныша скоро дошла в Кош, а слухи о решительных мерах, предпринимаемых Москвой, заставили запорожцев вновь обратиться с письмом к Мазепе. Сентября 11 дня они написали длинное письмо гетману и поспешили отправить его с нарочным козаком.
В этом письме запорожцы писали, что напрасно гетман, ссылаясь на все прежние ответы к нему войскового Коша, находит, будто козаки нанесли ему большое оскорбление и тем самым стали во враждебное и неприязненное к нему отношение: руководясь одною истиной, козаки на такое обвинение отвечают, что если они так и поступили, то имели на то полное основание; они хорошо знают, что дерзко перечить и неприлично отвечать своему начальнику — противно Богу и сделали так вследствие унижения со стороны самого же гетмана их чести и славы и вследствие порицания им всего запорожского низового войска. Однако, измены в том с их стороны никакой не было: они как служили своим монархам и как оказывали повиновение гетману, так верно и теперь служат и повинуются, но ни от монархов, ни от гетмана не имеют никакого внимания и никакого призрения. Если же гетман и недоволен на запорожцев, то недоволен за то, что они возбуждали его к войне против бусурман, и в этом с их стороны не могло быть ничего дурного; напротив, чрез то могла быть лишь одна “вЪкопомная” слава, как запорожскому войску, так и самому гетману. На единодушное желание войска войны с бусурманами гетман пишет, чтобы войско не учило его и не возбуждало к военному промыслу, а раньше того много раз писал запорожцам, называя их и самого себя сынами единоутробной матери восточной кафолической церкви, купленными кровью Сына Божия, и настаивал, чтобы они, живя во благе и послушании, не склонялись ни на какие бусурманские льстивые обещания и ни на один час ни в чем не верили им. И запорожцы, помня страх божий и гетманское назидание, соблюдали постоянство, за которое не следовало бы называть их пасынками украинской отчизны. Из уст гетмана запорожцы слышат и благословение и проклятие: благословляя, гетман называет их сынами единоутробной матери восточной церкви; проклиная, называет их вместо истинных сынов пасынками и тем самым заставляет козаков искать себе такого отца, который не называл бы их пасынками. Теперь гетман, отказывая запорожцам в помощи, требует от них военного промысла над неприятелями, и запорожцы всегда готовы стараться для военного промысла и славного дела, но сами они, при своем бессилии, не могут вполне показать своего рыцарства и заслужить милости монаршей и внимания своего рейментаря. Впрочем, при всем том, они и теперь находятся далеко не в бездействии: добрые молодцы из запорожского товариства, зная все пути рыцарского дела, с полной отвагой на поле и на море шкодят над бусурманами, кладут их под свои ноги и доставляют живых языков гетманской вельможности и великим государям. А что до упрека гетмана за перемирие, заключенное запорожцами с бусурманами и требование его разорвать это перемирие и расправляться мечем с татарами, то это перемирие полезно и самому гетману, и запорожскому войску: гетман чрез то часто узнает “авизіи” о неприятельских замыслах; запорожцы чрез то получают хлеб, соль и всякого рода изобилия. Довольствоваться тем, что получает войско от гетмана и от великих государей решительно невозможно: по дувану (разделу) на каждый курень приходится по шести бочек муки, присылаемой в Запорожье с гетманской ласки, да по два алтына (иногда с небольшим) денег и по одному аршину сукна на человека, присылаемых с милости монаршей. Если войско будет надеяться на такое жалованье и не иметь другого промысла, то можно-ли ему довольствоваться им в течение долгого времени? Ей-ей, во веки нельзя! Оттого запорожцы могут жить, только сами о себе стараясь. Состоя в перемирии с бусурманами, они все-таки не оставляют своих рыцарских дел, делают на них из своего славетного гнезда, Сичи, постоянные набеги и впредь о том же будут стараться. В таком случае враждовать и гневаться на запорожское войско нет никакого основания. Сам гетман, известный своей скрытностью, тайно от запорожского войска посылал в Прогнои, ради неприятельских языков, бывшего кошевого Федько, и тот Федько принес большой вред войску: он захватил в полон несколько человек бусурман, а бусурмане забрали около 70 человек запорожского товариства. Наконец, что касается упрека со стороны гетмана кошевому Семену Рубану, по побуждению которого будто бы написаны все укорительные письма гетману и который будто бы дерзнул коснуться гетманского гонора гнилыми словами, то на это все войско отвечает, что содержание всякого письма большей частью зависит не от кошевого, а от всей войсковой рады: что войско прикажет написать в письме, того ни пан кошевой, ни писарь, без разрешения войска, переменить не могут. Все докорливые речи, которые дошли до гетмана, писаны с порады войска и вызваны были его неприязнью к запорожцам. Как поступает гетман, так делают его дозорца Иван Рутковский и сборщики “мостовой” платы у Переволочны: Рутковский присылает запорожцам муку в смоляных и дегтярных бочках, а сборщики удерживают у перевоза малороссиян, идущих в Сичь с различными харчами, и большие с них взимают поборы. Так как этого раньше никогда не было, то запорожцы просят гетмана того дозорцу от должности отставить, а “индуктовыя сдирцы” раз навсегда прекратить [35].
Высказавши Мазепе все, что было на душе, запорожцы сделались несколько уступчивее в отношении гетмана, а гетман в свою очередь стал несколько внимательнее в отношении запорожцев. В Москве также отнеслись к запорожцам благосклонно и нашли нужным послать им подарок сто половинок шиптуховых сукон; в это же время приказано было послать подарок в 30 рублей и бывшему кошевому атаману Федору за его царскому величеству верную службу.
С царским подарком послан был подъячий Лука Хлопенский. Выехав из Москвы в начальных числах сентября, подъячий прибыл в город Батурин и там вручил сукна гетману Мазепе, а сам вернулся в Москву. В Батурине, при осмотре пожалованных сукон, оказалось, что три половинки их были запачканы дегтем. Гетман, узнав о том, сильно обеспокоился этим обстоятельством, но все-таки нашел нужным отправить целиком царский подарок запорожскому войску и препоручил исполнить это дело одному из самых хитрейших людей своего регимента, козаку Сидору Горбаченку. Горбаченко, выехав из Батурина и добравшись до Запорожья, остановился в семи милях от Сичи и оттуда послал о себе известие кошевому атаману Семену Рубану. Кошевой атаман Семен Рубан, по получении известия о прибытии гетманского гонца, собрал большую войсковую раду и для устранения могущих произойти между козаками беспорядков отдал приказание по всем куреням запечатать все шинки со спиртными напитками. Прибыв в Запорожскую Сичь, Сидор Горбаченко явился прямо в раду, собранную, по обыкновению на главной площади в виду сичевой церкви. Помолясь на церковь и поклонившись на все четыре стороны честному товариству, Сидор Горбаченко вручил кошевому гетманский лист и просил “вычти” его на раде. Кошевой атаман, взяв в руки тот лист, передал войсковому писарю, и писарь вычитал его перед всем товариством. Козаки выслушали весь лист до конца, благодарили великих государей за присланный подарок; осмотрели подарки и нашли, что раньше того никогда от царей не было присылаемо такого хорошего сукна. Но писарь и судья, заметив три половинки сукна запачканными дегтем, поспешили спрятать их под спуд и объявили козакам, чтобы они расходились по своим куреням, потому что сукна и без их присутствия будут приняты все сполна [36].
Октября 23 числа гетман Мазепа извещал через почту государей о добром расположении к нему запорожских козаков и о том, что они вновь выступили врагами бусурман. Так, в это время бывший кошевой атаман Филон Лихопой разбил турок, находившихся в Кызыкермене, и взял несколько человек из них в полон; запорожцы через гетмана просили государей о дозволении размена пленных козаков на пленных бусурман [37]. Одновременно с Лихопоем действовал против татар и бывший кошевой атаман Федько, перед этим бивший челом великим государям за “пребогатую монаршескую милость” и обещавшийся за то верно служить царскому престолу. Федько послан был самим гетманом с отрядом козаков “подъ непріятельскія жилища для добытія татарскаго языка и для провЪданія о намЪреніяхъ и замыслахъ нeпpіятeльcкиxъ”. Вследствие больших снегов и крепких морозов Федько долго, однако, не подавал о себе никаких известий, но потом одна часть его товариства вернулась в города, а другая вместе с самим Федьком осталась у устья реки Днепра, близ неприятельских жилищ, “для чиненія дальнЪйшихъ поисковъ о языкЪ” [38].
Но гетмана заботила в это время кроме Запорожья еще и сама Малороссия. В Малороссии в то время всех занимал так называемый арендный вопрос. Как известно, гетман Мазепа отменил “оранду”, в виде временной меры, лишь на один год. По истечении года он собрал в Батурине старшин и когда выяснилось, что сбор денег с торгов и шинков принес гораздо меньше доходов, нежели прежде, то гетман поставил вопрос, как быть в этом случае. На такой запрос генеральная старшина отвечала так, что выгоднее и менее для населения разорительна аренда, нежели пошлина. Тогда гетман напомнил старшине, что такое решение вопроса снова вызовет неудовольствие со стороны запорожских козаков. На на это гетману ответили тем, что запорожцам до того никакого дела нет, да и к тому ж они и у себя допускают такую же “оранду”, какая существует в городах: от всякой куфы или бочки наличного количества вина они отбирают целую треть на старшину и на куренных атаманов, а остальное велят продавать по установленной войском цене. Но Мазепа, не довольствуясь таким ответом, отобрал мнения на этот счет и от простых людей, и когда большинство и здесь подало свои голоса за “оранду”, тогда гетман обратился за утверждением такого решения в Москву [39].
Тем временем весть о сношениях гетмана с Запорожьем скоро дошла в Крым и была принята там как дурной для татар знак. Вследствие этого в начале января 1694 года кызыкерменский бей написал кошевому атаману Семену Рубану письмо с уверением добрых чувств к запорожскому войску товариству и с просьбой о присылке в Кызыкермень пленных татар.
Что ответил на то бею кошевой — неизвестно. Но того же января 24 дня Семен Рубан послал благодарственное письмо Мазепе за присылку в новосооруженную “въ цЪломъ деисусЪ иконнымъ изображеніемъ” в сичевую церковь св. Покрова жертвенника, воздуха и светильников для престола; извещал о посылке к гетману четырех пленных турок и о возвращении в Крым из Белогородчины хана “подъ часъ рождественскихъ святъ” [40].
Но едва прошло после этого несколько дней, как в Сичи снова началось брожение среди козаков. В эго время кошевой атаман получил обширный лист от беглеца Петрика с новым приглашением идти на борьбу с Москвой. С получением письма Петрика в Запорожьи опять поднялся спор: одни хотели идти за Петриком, другие отказывались от того. Всех больше тянули к Петрику временно проживавшие в Сичи ватажные промышленники, пришедшие туда из малороссийских городов: “Это такіе люди, что, живучи на УкрайнЪ не смЪютъ языка раскрыть тамъ, а какъ только заберутся въ СЪчь, откуда у нихъ плодятся рЪчи и разсказы, возбуждающіе къ бунтамъ! Иной мелетъ спьяна, а иной хоть не пьетъ, дьявольскій сынъ, да безъ пьянства горечью дышетъ, собака, и не токмо что на гетмана и на пановъ, но и на самихъ монарховъ съ желчью слова говоритъ” [41].
Гетман зорко следил за настроением запорожских козаков и обо всем происходившем у них получал точные сведения через тайных агентов своих, находившихся в самой Сичи. Мазепе то доносили, что запорожцы стали на мирную ногу в отношении бусурман [42]; то сообщали, что козаки, познав бусурманскую неправду, постановили розмириться с ними и даже задержали у себя двух турчинов и несколько человек татар, выехавших из Крыма на Украйну с козаком Петром Вербецким, с целью отыскать своих пленных сыновей и обменять их на пленных христиан [43]. И точно, апреля 13 числа кошевой атаман Семен Рубан доносил гетману о сражении запорожцев под Кызыкерменем и о взятии козаком Максимом Сергиенком нескольких татар в неволю. Однако, спустя десять дней после этого, сам гетман Мазепа писал в Москву, что к нему прибыл из Запорожской Сичи в город Батурин “певный” козак, который для того и находился в Сичи, чтобы, доведавшись основательно о всяком намерении запорожцев, о том гетману давать знать. Теперь этот козак, явившись с вестями, сказывал, что кошевой атаман Семен Рубан и все запорожское войско принимали у себя ханского посланца, возобновили и подтвердили прошлое, бывшее в Каменном Затоне, перемирие с ханом, передавал, будто хан вновь имеет подняться со своими ордами в предстоящее лето на Украйну, полагаясь не столько на свою саблю и военные промыслы, сколько на “обманчивыя прелести”, которыми обнадеживает его проклятый враг Петрик [44].
И действителвно запорожцы, смущенные предложением Петрика, все еще продолжали волноваться и никак не могли в целой массе отказаться от его химер, а потому делились на партии и вели между собой ожесточенный спор. Самые благомыслящие из них хотели, во что бы то ни стало, похода на Крым, но не находили поддержки в том ни от гетмана, ни от царей. Что такое козак без войны? То же, что писарь без правой руки: без войны он и наг, без войны он и голоден. Козаку воевать с бусурманами, по выражению старого малороссийского летописца, что соловью петь. Для того козак и родился на свет, для того он и живет. Имея существенную и настоятельную необходимость в войне с бусурманами, запорожцы решили вновь обратиться с просьбой о том в Москву.
Апреля 30 числа кошевой атаман Семен Рубан, войсковой судья Андрей Кондратьев, войсковой писарь Созонт Грабовский и войсковой асаул Петр Иеремеев со всем запорожским низовым войском написали письмо “пресвЪтлЪйшимъ, державнЪйшимъ тосударямъ, благочестивымъ христоименитымъ помазанникамъ” и отправили его с значным козаком Максимом в Москву. В этом письме было сказано, что запорожцы, “обуздавъ свое свободное невежество премилостивыми словами высокоповажной и похвальной монаршей грамоты”, разорвали мир с бусурманами, и теперь готовы явить монархам должное радение, идти путем своих предков, с давних пор по-рыцарски действовавших, за имя божие и за достоинство престола отцов и праотцов царского величества над бусурманами промышлявших. Однако, не имея собственных сил столько, чтобы “въ конецъ богомерзкихъ агарянъ поганскія жилища разорить”, кошевой и все войско просят великих государей очистить закрытый и запорожским, и малороссийским, и великороссийским войскам путь вниз по Днепру и снести с “сатанинскаго основанія” турецкий город Кызыкермень с околичными его селениями над рекой Днепром… Кроме того, все запорожское низовое войско “сумнительно о непространной и зЪло стеснительной его милости ясновельможнаго гетмана свободЪ”: в своих “управахъ рейментарскихъ” в отношении воинских промыслов гетман Иван Степанович Мазепа не так свободен, как его предшественники, и не может сам лично без царского указа с войсками против бусурман подниматься. И это у всех соседних христианских народов к великому удивлению служит; войску же запорожскому и всему малороссийскому народу, вследствие несвободного в областях царского величества гетманского жительства, наносится нарекание. Тогда и войско запорожское, и народ малороссийский, и люди великороссийские получили бы чрез свободные действия гетмана “отраду и тріумфъ веселый”. Да и бусурмане не имели бы на запорожцев поднимать меча своего. А теперь, едва запорожское войско успело с бусурманами мир порвать, как они в ночь на 23 апреля, с воскресенья на понедельник, на святого великомученника Георгия Победоносца, ворвались под самую Сичь, и хотя людям принесли небольшой вред, зато угнали у них большие стада коней. Запорожцы, собравшись в малой “чадцЪ”, учинили за теми бусурманами погоню и на реке Ингульце, неподалеку от поганского жилища Кызыкерменя, всю свою утрату отгромили и даже двух крымских татар в полон взяли, которых вместе “съ рыцарскимъ человЪкомъ” Максимом и бывшим при нем товариством, “что въ плЪнъ татаръ гонило”, в город Москву отослали. “Окажите вашу милость, благочестивые цари, нашему товариству, вашимъ подданнымъ, и не откажите имъ даръ подати. А они, какъ раньше, такъ и впредь, не перестанутъ съ нами, со всЪмъ войскомъ запорожскимъ, усердно всякую въ воинскихъ и во всЪхъ вЪрностяхъ службу исполняти. Въ слЪдъ же за подаяніемъ нашей челобитной грамоты повелите, ваше царское пресвЪтлое величество, безотлагательно вельможному его милости, пану Іоанну Стефановичу МазепЪ, обЪихъ сторонъ ДнЪпра гетману, при силахъ вашихъ монаршескихъ, великороссйскихъ и малороссйскихъ, подъ Кызыкермень, со всЪмъ для войны необходимым, на ниспроверженіе оного жилища бусурманскаго, простовати. Если-же повелЪньемъ васъ, благочестивыхъ монарховъ нашихъ, отъ того вельможный панъ гетманъ будетъ удержанъ и если ему на благое и всему христіанству пожительное и хвалебное, а на бусурманъ губительное дЪло, не будетъ указа, то мы единодушно желаемъ, чтобы, по премощному и премилостивому монаршему указу, вельможный его, милость панъ гетманъ вмЪсто себя наказнаго отъ боку своего съ войсками, городовымъ и охочимъ, ради воинского промысла и ради сокрушенія поганскаго жилища и Кызыкерменя, со всЪмъ необходимымъ отправилъ, съ каковымъ войскомъ и мы соединившись за благое дЪло, сколько намъ Господь Богъ помощи подастъ, возстанемъ” [45].
Молодому русскому царю Петру Алексеевичу вполне по душе была просьба запорожских козаков. Он унаследовал от прежней политики мысль завладеть берегами Черного моря, более выгодного для России, чем холодное и мертвое Белое море, и эту мысль он хотел привести в исполнение. Но прошлое показало, что кроме сильной армии к тому нужны еще разные прикладные знания. И царь усердно подготовлялся к тому, хотя приведение в исполнение своей мысли откладывал на будущее.
Неизвестно, что ответил царь Кошу на его письмо, можно лишь догадываться, что ответ был если не вполне, то все же благоприятный для запорожских козаков, что дает повод думать дальнейшее поведение их.
Когда “рыцарскій человЪкъ” Максим вернулся из Москвы в Запорожье, в Сичи некоторое время еще продолжались раздоры по поводу предложения Петрика и крымского хана, но с выбором нового кошевого атамана Ивана Шарпила противники Петрика и хана взяли верх над остальными [46]. Тогда в конце месяца июня запорожская ватага, предводимая Климом Цюцюренком, имела схватку на реке Днепре с татарами [47]. Вслед за тем другая, в 400 человек, запорожская ватага, жалея о своей братии, взятой азовцами на речках Бердах и Молочной, предводимая ватагом Семеном да полковником Леском Максименком, отомстила “веть за веть” бусурманам: она прокралась по Днепру и по речке Конке мимо турецкой крепости Асламкерменя, выплыла из Очаковского лимана, пристала у берегов Крыма, вышла из лодок на сушу; сожгла и обратила в прах несколько десятков ханских селений и “изобильно источивъ кровь, много бусурманъ въ трупъ положила”, до тысячи человек взяла в плен азовцев, детей, мужчин и женщин; до тысячи человек освободила из плена русских и потом, потопивши в каком-то месте все свои челны, повернула сухопутьем до того места, где, по условию, ее ждало конное войско низового товариства, и так благополучно пришла в запорожскую Сичу. Из Сичи 400 человек запорожских козаков с 75 пленниками татар, предводимые ватагом Семеном да полковником Леском Максименком, отправились в город Батурин с целью испросить у гетмана Мазепы разрешения о проезде в Москву к великим государям с тем, “чтобы великіе государи подая охоту войску низовому къ воинскимъ промысламъ, всЪхъ посланныхъ принявъ, своимъ государскимъ множайшимъ жалованьемъ милостиво удовольствовали”. Гетман Мазепа, изумленный приездом огромной запорожской ватаги, стал было ссылаться на царский указ о запрещении пускать в Москву в большом числе запорожские депутации, “стыдилъ и отговаривалъ въ такихъ купахъ къ государямъ не ходить”, самый же ясырь советовал оставлять в Сичи и брать окуп за него от родных самих же пленных. Но на все те доводы запорожцы возражали гетману тем, что они для того и здоровье свое тратили, и в крымские юрты “водою впадали”, и села неверных пустошили, и несколько сот христиан из бусурманского полона на волю освободили, и неприятельский ясырь мужского и женского пола “загорнули” — все это с той целью делали, чтобы великим государям добыть славу, а себе от них получить награду. А что до удержания ясыря в самой Сичи, то они на этот счет с кошевым своим разговор уже имели, но как для окупа нужно заключить с бусурманами временное перемирие, то атаман отказал в том просителям. Когда же гетман, несмотря на такие доводы, не хотел отпустить в столицу больше ста человек депутатов, то козаки решили лучше совсем вернуться с ясырем в Сичу, нежели в таком малом количестве ехать к государям. После этого Мазепа принужден был сделать уступку и из четырехсот двумстам позволил ехать в Москву, а двумстам велел оставаться на Украйне, но испрашивал милости у государей как для тех, которые поехали в Москву, так и для тех, которые оставлены были в Гадяче, “хотя-бы по одному портищу сукна, дабы сіи (последние) превысокое монаршее имя ровно прославляли и о многолЪтнемъ великихъ государей царствованіи. Господа Бога молили и впредь на вЪрныя царского пресвЪтлого величества службы забирались” [48].
И великие государи смиловались и приказали выдать 196 козакам, оставленным при гетмане, по аглинскому сукну, мерой в 5 аршин; но зато велели объявить им, “что впредь ихъ братьЪ, запорожцамъ, та дача не въ образецъ, и буде которые въ тЪхъ малороссійскихъ городахъ изъ такихъ-же ватагъ оставаться учнутъ, тЪмъ жалованья, великихъ государей въ присылкЪ изъ Москвы не будетъ” [49].
Как бы то ни было, но действия запорожских козаков против бусурман приобрели симпатию и среди москвичей и сделались известны патриарху всероссийских церквей Адриану: патриарх Адриан за мужественный подвиг козаков освобождения из турецкой неволи православных христиан послал им благодарственную грамоту на текст: “благодаренія и общенія не забывайте, таковыми бо жертвами благоугождается Богъ” [50].
Мужество запорожцев тем громче прославлялось в Москве, что сам Мазепа, выславший в это время по царскому повелению свои полки в дикие поля для защиты русских промышленников против бусурман, никакого в том успеха не имел. Для той цели гетман отправил Полтавский, Гадячский, пехотный Кожуховский полки и конную Ростковского компанию и приказал им идти к речкам Калмяусу и Бердам и делать там нападение на азовских бусурман. А чтобы иметь верный в том успех, гетман велел пустить рыбных и соляных промышленников впереди полков, самим же полкам скрыться у берегов названных рек “въ приличныхъ мЪстахъ”. Когда же жители Азова выйдут против русских промышленных людей, тогда, полки “должны возмездіе имъ за нашихъ людей воздать”. Но начальники посланных полков должны были действовать не одни, а вместе с войском запорожских козаков, и если бы им не случилось над теми азовцами промысла учинить, то они, соединясь с войском тех же запорожских козаков, должны идти под крымские жилища бусурман и там поиски над неприятелем чинить. По такому гетманскому приказу собрались 10000 “добрыхъ людей”, которые, двинувшись в путь, перешли речки Орель и Самарь и уже “притянули было до Вовчей рЪки”. Но тут “непостоянная и дерзостная чернь”, не уважая ни имени царей, ни не понимая собственной пользы своей, стала толпами возвращаться назад, отговариваясь тем, что ей неудобно ради военных промыслов ходить в такие далекие места, потому что дома у нее наступили жатвенные и сенокосные работы в полях, и если она пропустит это дорогое для себя время, то в таком случае дойдет до полной нищеты. Оттого вся эта толпа дальше названных мест не пошла. Тогда полковники всех названных полков, увидевши в той черни несклонность к войне, ничего другого делать не нашли, как стать обозом у Орели-реки, а для приведения в исполнение гетманского приказа, отправить в дикие поля, с конной компанией и с выбораым товариством всех полков, бывшего кошевого атамана Федька с наказом ему объезжать полевые шляхи и, где случится, на неприятеля напасть, чинить промысл над ними [51].
О таком положении дел гетман сам донес в Москву. На запорожцев он не имел никаких поводов роптать и показывал полное доверие к ним. Так, около этого времени из Москвы на имя гетмана послана была грамота для передачи ее в Сичь с приказанием Кошу отпустить в “надлежащій путь” царского толмача и крымского гонца. Но гетман, ввиду того, что к нему донеслась весть о добром намерении запорожцев мирно и без замедления отпустить обоих посланцев, нашел нужным царскую грамоту удержать у себя и послать ее в Кош только тогда, если бы запорожцы вздумали почему-либо задержать у себя обоих гонцов [52].
Но запорожцы думали теперь о другом, и поощряемые удачным походом собственных ватажан против азовских людей, снова поднялись против бусурман. На этот раз ими руководил Иван Шарпило, то есть сам кошевой атаман. Соединившись с отрядом донских казаков, Шарпило вышел из Сичи с семью стами низовых козаков и двинулся в урочище Чангар. Там он разгромил какой-то татарский городок, выдержал кровопролитную битву на Молочных Водах от нурредин-салтана, отнял у неприятелей 7 пушек, захватил в плен несколько мусульман и под конец навел такой страх на крымских татар, что сам нурредин-салтан, собравшийся было на Слободскую Украйну войной, принужден был чрез то отложить свой поход [53].
Не удовольствовавшись походом на Чангар, тот же кошевой в начале осени ходил на какой-то город Паланку, вместе с отрядом малороссийских козаков [54]. Отбив у бусурмаи немалое число конских голов, овец и рогатого скота, но не успев, вследствие погони со стороны врагов, со всей добычей вернуться в запорожскую Сичь, Шарпило расположился в урочище Ольхах, у низовьев Днепра. Из урочища Ольхов он несколько раз ходил, ради тех же промыслов против бусурман на урочище Стрелицу, но не имея языка, не мог опустошить того пути. После этого неприятели подстерегли козаков и внезапно напали на них; Шарпило, побившись против бусурман, нашел за лучшее вернуться в Сичь. Но в Сичи этот поход не понравился козакам и потому атаман Шарпило тотчас по прибытии в Кош лишен был атаманской булавы и вместо него выбран Петро Прима, он же Примась [55].
Новый кошевой атаман, собрав незначительный отряд козаков, той же осенью повторил низовой поход против бусурман, но не поддержанный вовремя Мазепой, значительных успехов не имел. Дав салтанам “по кавалерству” отпор, кошевой, вследствие ничтожности своих сил, не мог сломить всех бусурман и без добычи вернулся в Сичь. Пробыв в течение всего лета в воинском походе и потому не успев заготовить ни пропитания для людей, ни корма для лошадей, кошевой Примас по прибытии в Сичь, нашел нужным декабря 8 дня написать гетману Мазепе письмо и в том письме просил его принять в украинские города 300 человек запорожских козаков для прокормления их на время зимы.
Далеко не по вкусу пришлась Мазепе такая просьба кошевого Примаса, и он долго, по его собственным словам, “сокрушался и высушивалъ свой мозгъ” над тем, как бы “привести запорожцевъ въ такой чинъ”, чтобы они не составляли тягости для жилых украинских людей, и под конец назначил тремстам козакам становище в городе Келеберде, а остальным приказал разойтись по домам малороссийских родичей и свойственников своих [56].
Но что значило это одолжение гетмана для трехсот козаков, когда вся масса запорожского войска не знала, чем ей существовать и когда она, жаждавшая войны с бусурманами, вернулась в Кош ни с чем и могла ожидать нападения на Сичь от самих татар? Хотя Москва и не забыла прислать запорожцам [57] обычное жалованье (оно прислано было в половине октября через подъячего Протопова), но это было не жалованье, а убогая милостыня: по одному аршину сукна да по два злотых на козака, отчего и выходило, что с ханом выгоднее было запорожцам иметь дело, чем с Москвой: от хана зависели и обмен полоняников, и охота на зверя, и ловля на рыбу, и добыча на соль [58].
Узнав о перемене настроения запорожских козаков, гетман Мазепа поспешил сообщить о том в Москву. В своем письме, писанном января 5 дня 1695 года, гетман доносил, что запорожцы “за поводомъ нынЪшняго кошевого атамана” подлинно примирились с бусурманами; что торговые люди, живущие в городах Украйны, вследствие этого начали тайно уходить со своими товарами, годными для продажи, из украинских городов в Крым. Ввиду этого гетман отдал приказ останавливать купцов на проезжих дорогах и брать их в тюрьму, а купеческих проводников в Батурин для показания присылать; над запорожцами же, которые, пользуясь указом, данным еще за царя и великого князя Алексея Михайловича, проводят зимы с конями в местечке Келеберде, велел малороссийской старшине “пильное око имЪть” [59].
Известив царей о положении дел в Сичи, гетман Мазепа не оставил в покое и самих козаков: он отправил им лист и в том листе настойчиво советовал отстать от крымского хана, взамен того собрать отовсюду все свои силы и ждать предпринимаемого царями похода под турецкий город Азов, где козаков ждали и слава, и добыча, и несомненный успех [60].
Вслед за гетманским листом послана была февраля 8 дня кошевому атаману Петру Приме и всему войску низовых козаков грамота от самих царей. В той грамоте говорилось о том, что царям чрез присланных в Москву куренных атаманов Федора Кахеновского (вероятно правильнее Кохановского) да Дементия Величковского, учинилось известно о намерении двух крымских салтанов идти войной на украинские царского величества города. За такое известие цари и кошевого атамана Приму, и все запорожское войско милостиво похваляют и поощряют. Зато не одобряют цари намерение запорожских козаков за их “пересылки съ бусурманами о мирЪ”. Запорожцы, помня свое обещание, без указа царского величества перемирия с бусурманами не должны чинить и тем бесславия на себя не наводить, а всеми мерами, сухим и водным путем, над ними воинские промыслы чинить, за что запорожскому войску и теперь уже послано царское денежное жалованье, да и на будущее время козаки не будут забвенны от царей [61].
После этого запорожским козакам не оставалось ничего другого, как чинить промысел против бусурман [62].
Таким образом, запорожцы со времени смерти знаменитого кошевого атамана Сирка в течение 15 лет, с 1680 по 1695, не совершили почти ни одного, кроме двух-трех походов, достойного истинных рыцарей подвига и не извлекли для себя ничего из предприятий неутомимого Петрика. Среди запорожцев не было в то время ни одного человека с таким полководческим гением, каким обладал кошевой Сирко. Был, правда, на Украйне в то время славный своими подвигами против поляков и бусурман полковник Семен Филиппович Палий. К нему все Запорожье жадно простирало свои взоры, но Палий тянул в другую сторону. Палий, как и все истые запорожцы, был поборником народовластия на Украйне, защитником личной свободы и политической автономии, ненавистником панского самовластия и чванства и противником рабства во всякой его форме и во всех сословиях, но он свил себе гнездо вдали от Запорожья, за правым берегом Днепра, в Фастовщине. Часть Заднепровья, т.е. область от Днепра до Днестра, теперешние Киевская и Подольская губернии, по миру 1680 года между Россией, Турцией и Польшей признана была нейтральной и обращена в пустыню без городов и населения. Между тем давление низшего сословия в Левобережной Украйне во время гетманства Самойловича и особенно Мазепы, положившего начало “панщинЪ” (барщине), заставляло и простую чернь, и козаков бросать селения и города на Украйне левой стороны Днепра и бежать на Украину правой стороны, признанную по трактату 1680 г. ничьей. К тому же с 1683 польский король Ян Собеский открыто вступил в борьбу с Турцией и вел эту борьбу до 1691 года. Нуждаясь в боевых силах, Ян Собеский не только не препятствовал переходу козаков в пустынную область и не только позволял им заселять избранные ими места, а даже обратился с королевским универсалом к козацким предводителям с объявлением о том, что он предоставляет в полную собственность весь между Днепром и Днестром пустынный край козакам и за то просит их помогать ему в борьбе против бусурман. В силу такого универсала масса черни и козаков, недовольных порядками, заведенными в Левобережной Украйне в региментарство ненавистных гетманов Самойловича и Мазепы, устремилась за правый берег Днепра, и скоро там появились села, города и козацкие полки. Явились и исторические деятели. В числе последних по своим выдающимся боевым и колонизаторским способностям был полковник Семен Гурко, или Палий. Сын простого козака, Палий родился в Борзне, потом ушел в Запорожье, где, по преданию, и почучил прозвище Палия. Потом, оставив Сичь, Палий собрал вокруг себя ватагу из молдавских, поднестрянских и запорожских выходцев и с ними расположился на житье в городе Фастове. Вся его жизнь от юношеского возраста и до глубокой старости представляет собой ряд войн и боевых подвигов с поляками, татарами, турками и их христианскими и нехристианскими подданными и сторонниками. Теснимый отовсюду и потерявший под конец надежду усидеть в своей Фастовщине, Семен Палий пришел к мысли, что ему крепче будет не под польским королем, а под русским царем. И Палий стал просить царя о принятии его в русское подданство. Но московское правительство, боясь нарушить мир с Польшей, отклонило просьбу Палия. За Палия ходатайствовал сам гетман Мазепа, в душе ненавидевший славного полковника и так или иначе хотевший видеть его не у дел, но и хлопоты Мазепы были напрасны. Мазепа писал в Москву, что Палий, отчаявшись, может уйти к татарам и тогда за ним уйдут и запорожцы. “ПалЪю,— писали по этому поводу из Москвы, — перейти на Запорожье вовсе не безчестно какимъ путемъ онъ вышелъ изъ Запорожья въ Польшу, темъ-же путемъ можетъ возвратиться изъ Польши въ Запорожье” Но Палий сам не хотел идти на Запорожье. “На Запорожье идти мнЪ не хочется, хотя войско и два раза туда звало меня и предлагало кошевое атаманство и даже высшій чинъ, однако, я, привыкши къ городовому житью, идти въ СЪчь не желаю, потому что, пришедши туда, въ низовое войско, долженъ буду делать то, чего войско захочетъ. Лучше мнЪ еще въ ХвастовЪ до времени держаться, нежели вдругъ невЪдомо куда оттуда уходить… Жаль мнЪ сильно разстаться съ этимъ мЪстомъ не только потому, что тамъ много домостройства моего, пространное поле хлЪбомъ засЪяно, но и потому, что я взялъ это мЪсто пустое и населилъ его не польскими подданными, но отъ рЪки ДнЪпра, частію изъ войска запорожскаго, частію изъ волоховъ, церкви божіи украшенныя устроилъ, чего непригоже покинуть” Кроме того Палий не хотел идти в Сичь еще и потому, что считал грехом и позором оставлять в Фастове на пагубу своих людей, которые, имея жен и детей, не могли идти в Сичь, оставаясь же в Фастове без Палия, неминуемо должны были погибнуть от ляхов, власть которых не хотел Палий признать над собой [63].
Примечания:
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.91, № 14; Архив мин. юстиции, 1693, кн.66, л.212.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.91, № 14.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.91, № 14.
- Архив мин. ин. дея, 1693, св.91, № 14.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.91, № 14.
- Соловьев, История России, Москва, 1864, XIV, 207.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1693, № 876,959.
- Лодка была куплена за 15 коп.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.93, № 36,40.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.93, № 42.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.93, № 42.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.93, № 42.
- Архив мин. ин, дел, 1693, св.95, № 63.
- Архив мин. юстиции, 1693, кн.67, л.866—815.
- Архив мин. юстиции, 1693, кн.67, л.867.
- Архив мин. юстиции, 1699, кн.67, л.866—895; Архив мин. ин. дел, 1693, св.10, № 916—901.
- Один Краснокутский, другой Высоцкий, но кто они такие — Грабовский не говорит.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.10, № 916—901.
- Архив мин. юстиции, 1693, кн.67, л.866—895; Архив мин. ин. дел, 1693, св.10, № 928—913.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.93, № 51, подл. акты, св.10, № 930—915.
- Архив мин. юстиции, 1693, кн.67, л.866—895.
- Архив мин. юстиции, 1693, кн.67, л.866—895.
- Архив мин. ин. дел; 1693, св. 10, № 935—920.
- Иначе Федора Степанова; по-видимому, он также носил прозвище Гусака.
- Архив мин. юстиции, 1693, кн.67, л.1250—1270.
- Величко, Летопись, Киев, 1855, III, 165,166.
- Архив мин. юстиции, 1693, кн.67, л.1250—1270.
- Бесбашная орда, т. е. безначальная орда; баша — голова, начальник.
- Архив мин. юстиции, 1693, кн.67, л.1250—1270.
- Архив мин. ин. дел, 1693, № 10, № 936—921.
- Величко, Летопись, Киев, 1855, III, 165,166.
- Несмотря на возникшие между гетманом и запорожцами недоразумения, в это же время, а именно августа 15 числа, московский патриарх Адриан послал грамоту гетману Мазепе с просьбой о выручке из татарского полона двух боярских детей Прокопия и Харитона Шишигиных, жителей приморского города Ваги, взятых крымским ханом где-то в полон. Патриарх просил гетмана, во имя любви Христовой и исполнения заповеди Господней, послать кого-нибудь в Запорожье к кошевому атаману с письмом, чтобы атаман отправил охочих людей в Крым, за Перекоп, которые могли бы там двух названных полоняников отыскать и на откуп их взять, если они найдутся в живых; если же умерли, известить о том Москву. Патриарх писал, что деньги на откуп полоняников будут высланы немедленно, а вместе с тем будет выдано и должное вознаграждение запорожским козакам за хождение в Крым; Величко, Летопись, Киев, 1855, III, 167.
- То есть бывший кошевой атаман Федько.
- Архив мин. юстиции, 1693, кн.67, л.1250—1270.
- Величко, Летопись, Киев, 1855, III, 170—176.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.95, № 67.
- Архив мин. ин. дел, 1693, св.95, № 77.
- Величко, Летопись, Киев, 1855, III, 221.
- Соловьев, История России, Москва, 1864, XIV, 215.
- Архив мин. ин. дел, 1694, св.96, № 1, подл. акты, св.10, № 964—979.
- Архив мин. юстиции, 1694, кн.69, л.268.
- Архив мин, ин. дел, 1694, подл. мал. акты, № 971—986,974—989,976—991.
- Архив мин. ин. дел, 1694, мал. дела, св.10, № 995—980.
- Величко, Летопись, Киев, 1855, III, 240.
- Архив мин. ин. дел, 1694, св.10, № 1000—985.
- Архив мин. юстиции, 1694, кн.69, л.810.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1694, св.10, № 1006—991.
- Архив мин. ин. дел, 1694, св.10, № 1007—992; 1696, св.10, № 30.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1696, св.10, № 30.
- Величко, Летопись, III, 243; Архив мин. юстиции, кн.69, л.560.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл. акты, 1694, св.10, № 1005—990.
- Архив мин. ин. дел, мал. подл, акты, 1694, св. 10, № 1005—990.
- Архив мин. юст., 1694; кн.71, л.240; Бантыш-Каменский, История Малой России, Москва, 1822, III, 25.
- Архив мин. юстиции, 1694, кн.71, л.240.
- Архив мин. юстиции, 1694, кн.74, л.651.
- Архив мин. юстиции, 1694, кн.74, л.651—657.
- Архив мин. ин. дел, 1694, подл. мал. дела, № 995.
- Архив мин. юстиции, 1694, кн.69, л.385.
- Архив мин. ин. дел, 1695, мал. подл. акты, св. 10, № 1014—999.
- Архив мин. ин. дел, 1695, связка 98, № 2.
- Архив мин. ин. дея, мал. подл. акты, ев 2, № 1018—33
- Архив мин. ин. дел, малорос. дела, 1695, св.98, № 30.
- Соловьев, История России, Москва, 1864, XIV, 194, 212,214; Величко, Летопись, Киев, 1895, III, 209; Сын Отечества, 1848, VIII; Московский Наблюдатель, 1838.
