Положение запорожцев под властью Крыма.— Разочарование их в шведском короле и первые попытки испросить прощение у русского государя.— Возвращение отдельных партий запорожских в города Малороссии.— Первая петиция всего запорожского войска государю о помиловании и о дозволении поселиться на прежних местах.— Ответ на то от графа Головкина.— Новая просьба запорожцев, посланная через писаря Рогулю гетману Скоропадскому.— Просьба самого гетмана Скоропадского, посланная в Петербург, о дозволении малороссиянам ездить в Крым за солью и о разрешении запорожским промышленникам проезда в города Малороссии.— Ответ государя о дозволении малороссиянам поездок в Крым и о запрещении запорожцам проезда в Малороссию.— Тайные нарушения запорожцами царского указа и новое приказание о недопущении запорожцев в Малороссию.— Новая петиция запорожцев о помиловании и новый отказ запорожцам со стороны государя.— Письма Филиппа Орлика к запорожскому войску из Швеции.
Искушенные Мазепой, увлеченные Гордиенком, обнадеженные Карлом XII, запорожцы после страшного и кровопролитного поражения их русскими в самом гнезде, Чортомлыцкой Сиче, принуждены были покинуть все, что было заветно и дорого каждому запорожцу: и родную колыбель, матку-Сичу, и шумливые пороги, много говорившие уму и сердцу каждого запорожца, и Великий Луг, бывший “батькомъ” для всякого безродного “сиромахи”, и заветную реку Самару с ее священною для набожного запорожца обителью и, наконец, все могилы, скрывавшие в своих безмолвных и таинственных недрах всю предшествовавшую историю запорожского войска — все это, как и все обильные реки, богатые зверем и дичью степи, должны были оставить запорожцы и идти на новую и далекую окраину, заводить там новое гнездо, Сичу. Но какая-то была новая окрайна? Одна незначительная, у левого берега Днепра, полоска плавен, а потом к востоку песчаные кучугуры, к северу и югу безводные и пустынные солонцеватые степи. Это была настоящая агарянская земля, засеянная от природы тернием и волчием, как выражались о ней сами запорожцы. Но что это значило в сравнении с тем состоянием, в которое поставили себя запорожцы после разгрома русскими их старой Чортомлыцкой Сичи! Тех, которых запорожцы презрительно именовали погаными бусурманами, тех, против которых воевали отцы, деды и прадеды их, тех, истребление которых запорожцы раньше того поставляли себе главной целью своего существования, теперь они должны были признать своими верховными владыками, непосредственными господами и защитниками. Двести лет просуществовало до тех пор Запорожье, и за все это время своей исторической жизни низовые “лыцари” упорно, мужественно и с полнейшим самоотвержением боролись за православную веру и за русскую народность с неверными мусульманами и теперь понесли свои головы, понесли свою веру, понесли все свои силы под защиту своих исконных, вековечных и непримиримых врагов. Это значило, что запорожцы поставили себя в полное противоречие со всем своим прошлым и принудили себя поклоняться тем самым богам, на которых раньше того сами же они плевали. Ни в народности, ни в вере, ни в языке ничего не было общего между запорожскими козаками и татарами, и потому немудрено, что уже тотчас после поселения запорожцев на “агарянской” земле, когда прошел у них первый воинственный пыл, когда несколько сгладилось страшное воспоминание об ужасах, испытанных ими на старой СичЪ, они вновь стали обращать свои взоры к родным влюбленным местам и простирать свои руки к своему “природному монарху”. И чем дальше со времени Полтавской битвы уходило время вперед, тем менее выказывали запорожские козаки желания вредить русскому государю. Если запорожцы и делали нападения на русско-малороссийские города в течение времени с 1710 по 1713 год, то в этом случае они действовали под влиянием двух своих вождей, закаленных противников всего великорусского, Филиппа Орлика и Константина Гордиенка, да и то лишь в отдельных партиях, а не всей своею массой. Простая масса козаков давно уже перестала верить в шведского короля. Вера в него окончательно исчезла у посполитых людей запорожских с тех пор, когда он в 1714 году оставил пределы Турции и ушел через Трансильванию в город Штральзунд. Самое событие, происшедшее под Полтавой, не прошло даром для запорожцев в смысле страшного исторического урока для них. Многие передовые люди из запорожского войска скоро сознали всю важность полтавской победы и все последствия ее для целой России. Последствия же ее были велики: Полтавская битва бесповоротно решила вековой вопрос о слиянии двух русских народностей, великорусской и малорусской, в одно целое политическое тело. До сих пор историческая жизнь малорусского народа зиждилась на народно-козацких началах; с этих пор она пошла по другому пути: вопрос о старых козацких правах и вольностях постепенно стал отходить в область отдаленных преданий, и прежние козацкие порядки и народные начала стали заменяться новыми порядками и иными началами, против которых протестовать, а тем более выступать с оружием в руках не представлялоеь уже никакой возможности. Запорожцы поняли это своим чутьем и, сознавая закон непреложности, стали помышлять о возврате под державу российского монарха. До 1709 года они твердо стояли за свои предковские права, мужественно и стойко боролись за козацкие вольности; но потом, исчерпав все средства для борьбы с Москвой и под конец отдав на разорение москалям свое гнездо, старую Сичу, они сознали полную невозможность “прати противъ рожна” и решили всей массою идти под державу России, чтобы слиться в целое и единое с нею.
Еще с 1710 года к гетману Ивану Ильичу Скоропадскому стали являться отдельные, пока небольшие, купы запорожских козаков и просить его о дозволении вернуться им в Малороссию для поселения в различных малороссийских полках. Уже тогда отдан был приказ гетману поселить просителей в простойных местах и тайно за ними наблюдать, чтобы они впредь не учинили каких-нибудь возмущений в народе и не ушли снова назад. Царь Петр Алексеевич, нуждавшийся в ту пору в боевых силах перед походом в Турцию, охотно принимал переселенцев в малороссийские города. Но в то время носились слухи о жестокостях русских, и это обстоятельство удерживало многих от переселения в Малороссию.
Однако прошел 1711 год и наступил 1712.
В это время кошевой атаман [1] и запорожское низовое войско, уже полным своим составом написали обширный лист и отправили его гетману Ивану Ильичу Скоропадскому с просьбой об исходатайствовании им милости и помилования у царского величества: “Козаки и кошевой имЪютъ мысль, состояніе, охоту, намЪреніе и всецЪлое истинное прямое желаніе и душевную совЪсть принести въ поклоненіе пресвЪтлЪйщему маестату”. Они льстили себя надеждой, что милостивый государь забудет злобу и все бесчинства их и пришлет им через гетмана высокопочтенную грамоту с позволением перехода запорожцам от протекции ханской к державе православного монарха; во всяком же случае просили гетманскую вельможность сообщить им о милости или немилости к ним государя “скрытнымъ человЪкомъ, дабы они чрезъ него въ подозрЪніе бусурманству не впали и въ гибель не ввелись” [2].
Неизвестно, что на эту первую просьбу всего войска отвечал царь запорожцам, но в том же 1712 году в должности гадячского асаула открыто служил бывший запорожец Мартын Штых, незадолго перед тем оставивший Крым, а в следующем 1713 году дано было позволение небольшой партии запорожских козаков вернуться в Малороссию и избрать места для жительства. В 1714 году из пределов Турции явились 350 человек запорожцев, и тогда велено было всех этих выходцев поселить в северных пределах Гетманщины, около Глухова и в городе Конотопе, т.е. вблизи великороссийских границ, очевидно, с целью наблюдения за поведением пришлецов [3]. По этому поводу граф Головин писал из Петербурга гетману Скоропадскому такого рода письмо: “Я о семъ доносилъ его царскому величеству, и его царское величество, хотя и не хотЪлъ тЪхъ возвращающихся своевольныхъ запорожцевъ на Украйну принимать, но, однакожъ, когда некоторые уже были приняты, а за другими посылалъ самъ фельдмаршалъ, то государь изволилъ приказать мнЪ къ вашей вельможности и къ господину фельдмаршалу писать съ тЪмъ, чтобы вышедшимъ запорожцамъ быть на указанныхъ квартирахъ (в Конотопе и около Глухова), а имЪющихъ выходить поселять въ пристойныхъ, по разсмотрЪнио вашей вельможности, мЪстахъ и по общему съ господиномъ фельдмаршалом согласію приказать смотрЪть, какъ они тамъ будутъ жить и не будетъ-ли отъ нихъ какой противности происходить” [4].
Несмотря на такое нерасположение со стороны царя к запорожским эмигрантам, в это время запорожское товариство отправило вторую петицию на имя государя о помиловании и о дозволении вернуться козакам к прежним своим местам. На ту пору в новой Сиче состоял кошевым атаманом Иван Алексеевич Малашевич [5]. Это был один из выдающихся кошевых атаманов начала XVIII века. Спокойный, рассудительный, прямой, честный и богобоязненный, Малашевич искренне предан был русскому государю и, по-видимому, поставил себе священным долгом так или иначе вернуть запорожцев на прежние места под скипетр российской державы. С этой целью Малашевич обратился с просьбой к гетману Скоропадскому о помиловании войска запорожского, и гетман Скоропадский донес прошение кошевого царю Петру Алексеевичу в новую столицу.
Но Скоропадскому велено было ответить кошевому, что на его просьбу и на просьбу бывшего кошевого Василия Иосифова уже послана царским величеством из похода собственная грамота. Какова была та грамота неизвестно, но на основании последующего хода дел можно думать, что царская грамота не была милостива к запорожцам.
В это же время последовал ответ, также немилостивый, и от правительствующего сената по делу двух каких-то запорожцев Стецька и Паска, которых ведено было гетману Скоропадскому держать по-прежнему под арестом до получения ответа до крымского хана и перекопского бея [6].
Быть может, здесь разумеется дело о разбойнических действиях одной запорожской ватаги, руководимой Грицьком Ковалем и состоявшей из Козаков Стецька Великого, Василия Черевка, Власа Тахтаула, Гаврила Старого и некоторых других “гультяевъ” числом до 30 человек. Эти козаки, выбравшись из Сичи под час спасова поста, пошли под местечко Решетиловку красть коней. Не добыв коней, они зато добыли семь штук рогатого скота для харчей и, идя с ним, заметили на Шаковом шляху, у вершины долины Яковиной, три воза и при них девять человек татар. Сперва они отпустили татар по добру по здорову, а потом внезапно сделали на них нападение и заставили бросить возы и разбежаться в разные стороны. Тогда гультяи, поставив на могиле сторожу, боясь нападения, похватали на коней, что было легкого, а именно — деньги, сафьяны и мамсы; остатки же — родзинки, фиги, лимоны, лимонный сок и намет оставили при возах, сами быстро ушли в укромное место и поделили захваченную добычу поровну между собою и потом частью ее прохарчевали, частью пропили. После этого дележа гультяи разошлись в разные места степи и блукали до осени. Из них некоторые приблизились к Днепру и отогнали у миргородского полковника несколько коней. Потом 8 человек из них [7] пришли в Веремеевку и, поклонившись одним сафьяном пану прилуцкому, расположились было с его дозволения на квартирах, но потом были схвачены и препровождены в Лохвицу. За такое разбойство запорожского гультяйства поплатилось все запорожское войско. В Сичь прислан был от хана бей о полутораста коней с татарами и потребовал с куреней удовлетворение за убытки по 100 талеров за каждого грабителя. Войско заплатило по сто талеров, давши в уплату и имущество грабителей, оказавшееся в Сиче; многих из гультяев потребовало в Сичу и одного из них повесило, все-таки уплатив и за него потерпевшим купцам 100 талеров. Всей суммы татары взяли с Коша на 5000 золотых, да такую же сумму, на 5000 золотых, войско оставило татарам на целый год от своих базарных доходов; кроме того особо взято было 15 левов за то, что один из грабителей подрезал себе в кафтан материи из намета, стоявшего при татарских возах [8].
В самой Сиче, по-видимому, в это время происходили беспрерывные распри, так как к концу 1714 года в ней состоял кошевым атаманом уже не Малашевич, а Василий Иосифов (он же Василий Иосифович). Обыкновенно выбор нового кошевого атамана происходил первого числа каждого нового года, и если войско переменяло своего начальника до положенного срока, то, очевидно, тому предшествовала целая буря.
В ноябре месяце 23 числа новый кошевой атаман и все запорожское войско с дозволения крымского хана “ординовали” при присланных из Крыма татарах к гетману Скоропадскому двух козаков Ивана Портянского да Степана Решетила для розыска убытков и грабежей, причиненных запорожскому войску от разных жителей городов малороссийских. Войсковым посланцам дан был “истинный и праведный реестръ, гдЪ, кого и съ якою худобою въ городахъ и въ поле забрано, и якъ много утраты на худобахъ товариство въ состояніи сего мира отъ старшины рейменту гетманской вельможности и общихъ людей дознало”. Войско и кошевой атаман просили гетмана всю “невинне” забранную худобу непременно пополнить и возвратить без “большой турбаціи” [9].
Обращаясь с просьбой к гетману Скоропадскому о возвращении захваченной малороссиянами козацкой “худобы”, запорожцы в это же время “искали способа” для того, чтобы так или иначе вновь возвратиться “подъ руку царского священнЪйшего величества” и осесть Кошем на старой Чортомлыцкой Сиче.
О таком намерении войска запорожского дошла весть до “гетмана” Филиппа Орлика. Орлик осенью 1714 года перед праздником Покрова написал запорожцам из Адрианополя лист и в том листу предупреждалк козаков, чтобы они не склонялись ни на какие прельщения и оставались в таком состоянии, в каком и теперь находятся. Вслед за тем о намерении запорожцев оставить новую Сичу Филипп Орлик сообщил пограничному разъездному бею и подал ему мысль отобрать у козаков на верность Крыму присягу, после чего дозволить начальникам и неженатым запорожцам поселиться хотя и в старой Сиче, а женатых оставить в Кызыкермене, где они и раньше того жили. И точно: через четыре недели после получения Орликова письма в Сиче, в Кош прибыл от пограничного разъездного бея какой-то крымский толмач и потребовал, чтобы кошевой атаман и все куренные атаманы ехали в Каланчак для присяги, “жебы уже держалися протекціи хана кримского и чтобы въ томъ не зрадили”. Кошевой и атаманы, сообразив, что виновником такого требования был Филипп Орлик, нашли нужным поехать к бею, но однако положили между собой совет так или иначе отказаться от присяги, выставив на вид ту причину, что все войско запорожское разошлось за добычей, без войска же ни кошевому, ни атаману “нельзя правЪй присягати” [10].
Увернувшись от присяги Крыму, кошевой атаман Василий Иосифов и “старое товариство” в наступившем 1715 году отправили из Сичи в город Глухов через писаря Рогулю новый лист к вельможному гетману с просьбой “чинить наипрележнЪйшее стараніe и заступленіе о полученіи за ихъ проступокъ прощенія и о принятіи въ прежнюю милость и прихильность войска запорожского подъ державу царского величества”.
Полученный лист гетман Скоропадский направил в столицу с личным от себя запросом, как поступить ему “со оными запорожцами”. К новой петиции запорожцев гетман присовокупил от себя просьбу о дозволении малороссийским торговым и промышленным людям ездить с товарами в Крым и ходить на полевые речки за рыбной и звериной добычей, а вместе с малороссиянами просил дозволения пропускать на Украйну и сичевиков, тех, которые будут приходить из Запорожья с рыбой и с солью к Днепру.
На такую просьбу последовал из Петербурга царский указ февраля 10 дня. В том указе говорилось, что его императорское величество отпускает вины и соизволяет принять под свою державу только тех козаков, которые повинились в своих поступках, и если таковые из них пожелают оставить турецкие области и придти в российскую державу, то селить их в местах, где кто родился, и всячески обнадеживать, что такие не подвергнутся никаким наказаниям и в ссылку не будут сосланы; напротив того, старшины таких козаков получат “знатные уряды”, смотря по полкам, состоянию и верности. Принять же запорожцев с землей, на которой они живут, в подданство и дозволить им жить своим Кошем в старой Сиче, вследствие мирного постановления между Россией и Турцией, нельзя, потому что старая Сичь, по домогательствам самих же запорожцев у турецкого султана, уступлена туркам. Торговым же малороссийским людям, едущим с “незаповЪдными” товарами в Крым, и крымцам, едущим со своими товарами в Малую Россию, препятствий не делать никаких. Только запорожцев и козаков изменников ни с товарами, ни с какими делами в Малую Россию не пропускать, также и малороссиянам с товарами и с добычей в Запорожье ходить не дозволять и едущим в Крым сделать наказ, чтобы они под страхом жестокого наказания и лишения всего имущества не заезжали к запорожским козакам; а самим крымцам объявить, чтобы они, отправляясь в Малую Россию, изменников запорожцев и козаков с их товарами отнюдь не смели с собой брать. Самому гетману без царского указа с изменниками запорожцами никакой переписки не иметь и на письма их не отвечать, а все письма их в подлинниках в столицу отсылать и у себя только списки (копии) с них оставлять. В случае же каких-либо ссор с турской стороны или в случае нанесения от запорожцев малороссийским людям каких-либо обид, о том немедленно киевскому губернатору князю Дмитрию Михайловичу Голицыну сообщать [11].
О результате просьбы запорожцев первый известил Скоропадского киевский губернатор князь Голицын, временно находившийся в то время в Петербурге. Он писал гетману, что ему послан с наставлением указ, как держаться относительно запорожских козаков. Очевидно князь Голицын хотел предварить Скоропадского о том, чтобы он немедленно же воспретил жителям малороссийских городов сноситься с запорожскими козаками согласно воле государя.
Но то, что легко было предписать на бумаге, весьма трудно было исполнить на деле. Так, когда гетман Скоропадский, получивший царский указ, стал приводить его в исполнение, т.е. потребовал от купцов, ездивших из Малороссии в Крым и возвращавшихся из Крыма в Малороссию, чтобы они объезжали Запорожскую Сичу и не давали запорожцам никакой платы от своих товаров, то запорожцы начали жестоко мстить за то малороссийским купцам. Один раз в июне месяце они напали на Китайгородских людей, ездивших в Крым за купецким промыслом и возвращавшихся назад с товарами: наскочивши на них в то время, когда они только что переправились через реку Самарь, у урочища Шести Колодезей, запорожцы некоторых из них побили, некоторых поранили, а все-добро их разграбили, и напрасно после того кошевой атаман посылал свой универсал в Самарь до Севрюка об унятии своевольцев, своевольцы по-прежнему предавались грабежам. В другой раз наскочили запорожцы на майдан опошнянских селитренников над речкой Ушивой, разнесли там все строения и все, что можно было, пограбили, а оттуда бросились под города Полтавского полка, и хотя во время этого набега трое из грабителей были пойманы, зато остальные, нисколько не унимаясь, намеревались сделать набег на слободские города. И все те разорения и грабежи, которые запорожцы чинили по дорогам промышленным людям, стались после царской грамоты (февраля 10 дня) и крепкого гетманского приказа, запрещавших украинцам сноситься с Запорожьем. Согласно таким приказам, полтавский купец Григорий Магденко, ездивший в Крым за товаром, исходатайствовал было у ханского визиря и у перекопского бея дозволение всем купцам стороны царского величества не заезжать до Сичи, чтобы не платить никакой пошлины запорожцам. У запорожцев даже отобран был Кызыкерменский перевоз, к которому приставили татарина для того, чтобы он, перевозя через Днепр купцов, не давал корыстоваться от перевоза запорожцам. Однако эти распоряжения скоро были отменены. Когда крымский хан ехал в Белогородчину, то к нему явился кошевой атаман и снова выпросил у него Кызыкерменский перевоз в пользу запорожского войска. Подтверждая такое обещание своим властным письмом, хан сделал в нем приписку о том, дабы тех из малороссийских или из крымских купцов, которые ехали до Крыма или возвращались из него и не представлялись кошевому атаману, без уплаты денег не перевозить через перевоз. После того запорожцы, снова отобрав по ханскому письму в свои руки Кызыкерменский перевоз, всех ехавших к нему стали отсылать насильно в Сичь, и тогда сколько кошевой атаман напишет перевезти возов, столько и перевозили их, без письма же кошевого вовсе никого не перевозили через Днепр. Кошевой давал от себя для конвоя проводников, и купцы всякому провожатому должны были платить по 10 талеров от себя. Когда же малороссийские купцы, избегая Кызыкерменского перевоза, делали круг в несколько миль степью левой стороны Днепра, то запорожцы настигали их вблизи реки Самары и разграбляли все их товары и добро.
Не решаясь лично предпринять никаких мер против нападений, со стороны запорожцев, гетман Скоропадский обратился сперва с запросом по этому поводу к киевскому губернатору князю Голицыну, а потом, по совету последнего, написал письмо к графу Гавриилу Ивановичу Головкину с просьбой прислать ему инструкцию, как поступать с “ворами”, и вместе с тем написать о действиях их крымскому хану, особенно же просить об отобрании у них Кызыкерменского перевоза [12].
Но Крымский хан Каплан-Герай далек был в то время от всякой мысли о том, чтобы вредить запорожцам; напротив того, он, где мог, старался ходатайствовать за них. Так, в это время он писал за каких-то запорожцев, купивших себе на собственные деньги земли под городом Чигирином, польскому гетману Синявскому и просил его оказать им, в случае нужды, всякое вспоможение [13]. В каких собственно видах, какие именно из запорожцев ушли из Крыма под Чигирин и почему за них хлопотал сам хан, осталось неизвестным, но это обстоятельство в связи с другими дает повод думать о том, что хан оказывал внимание запорожскому войску.
Сами малороссияне, несмотря на крепкие царские и гетманские приказы, пользуясь тайными урочищами в разных местах почти беспрерывно проходили целыми купами из городов в Запорожье по сто, по двести, по триста человек и тем самым вызывали новые меры со стороны надлежащих властей киевского губернатора князя Голицына и гетмана Скоропадского для прекращения сношений между Запорожьем и Малороссией. Один козак Миргородского полка (по фамилии Корней Федоренко, долго находившийся в Запорожьи, пришел из Сичи на Украйну и из Украйны снова ходил, с ведома миргородского полковника, в Сичу будто бы для отыскания там каких-то вещей своих. По этому поводу гетману Скоропадскому предписано было козаков, бывших на Запорожьи, потом повинившихся и поселенных на Украйне, отнюдь и ни под каким видом ни в крымские, ни в турецкие области не пускать [14]. Большей частью царские приказания нарушались малороссийскими торговцами, которые ездили в Запорожье по разным торговым делам и вывозили оттуда волошские орехи, соль и рыбу, сами же отвозили горилку, табак и борошно [15].
Между тем в самой Сиче уже давно образовалась партия козаков, которая была недовольна жизнью под властью крымского хана и искала случая во что бы то ни стало испросить прощение у русского государя и снова вернуться на пепелища к Скарбной и к Чортомлыку. Во главе этой партии стоял Иван Малашевич, вновь избранный кошевым атаманом. Считая самым сильным после гетмана человеком миргородского полковника Даниила Апостола, управлявшего в то время пограничным с Запорожьем краем, Малашевич мая 3 числа 1716 года с Коша [16] написал Апостолу горячее, в высоком стиле, письмо и “слезно” просил его быть благим и милосердным к запорожскому войску, которое “покрывается волнами совЪсти душъ своих, познаетъ свой грЪх и вину противко истиннЪ свеего прародительного христіанского монарха, которое не желаетъ въ той злости волненій погразнути и имЪетъ простую нелестную (т.е. нельстивую) и ошуканливую [17] мысль подклонитися до его царского величества державы”; усердно молил милостивого пана и добродея принять посылаемый лист и узнать через гетманскую вельможность, прекратился ли гнев палящий царского величества на запорожское войско или все еще и по настоящее время продолжается. “О себЪ, буду-ли я живъ или умру, я не думаю, но я зЪло скорблю за войско наше, абы отъ гнЪва царского не погибло, и того ради вашей панской милости съ нашею убогою совЪстію перво открившися о милосердіе (-діи) прошу: будь отцемъ, а не губителемъ, и не уведи у пагубу, но изъ погибели изведи, си есть: аще его царского величества до насъ милость есть и винамъ нашимъ окажется ослаба, упевняй насъ, а сей листъ нашъ, никому не довЪряя кромЪ ясновелможного пана гетмана, у себя имЪй; мы полагаемся съ цЪлыми душами нашими на совЪсть душъ панскихъ вашихъ, абы вы не довели насъ до згубы” [18].
Прождавши напрасно ответ от полковника Апостола в течение пяти с половиной месяцев, кошевой атаман Иван Малашевич решился повторить свою просьбу и послал ее уже не Апостолу, а самому гетману Скоропадскому. Это письмо написано было еще трогательнее и еще торжественнее, нежели письмо к миргородскому полковнику Апостолу. “Слышали мы, атаманъ кошовій войска запорожского низового, отъ читающихъ божественное святое евангеліе, что въ немъ Христосъ — истина поучаетъ не гнушатися приходящихъ къ нему грЪшниковъ отриновенныхъ своея благодати и человЪколюбія”. Уповая на Христа сына божия и на пресвятую Деву Марию, божию родительницу, кошевой атаман и войско запорожское, поливая стопы рейментарской милости, молили со слезами панскую вельможность милостивого пана и добродия, как ближайшего секретаря тайн царских, не презреть гласа запорожцев, согрешивших перед царским величеством, отвергшихся его благости и много нагрубивших рейментарской милости. “Воспріими, яко отецъ небесный, исповЪданіе вины и прозбы нашой и аще будетъ возможно, а вашой панской милости угодно, сей нашъ смиренный совЪтъ и преподлЪйшое хотЪніе его царскому пресвЪтлому величеству доноси и неиначей, яко и Христосъ на крестЪ блаженному разбойникови возгласи: днесь съ намы синамы восточного благочестія Великія и Малыя Россіи будете въ раи, си есть: обратилъ Господь царское сердце въ милость пріяти къ намъ до его царской держави”. Все запорожское низовое войско усердно просило милостивого государя излить на него щедрость и вернуть ему прежние для обитания места, потому что на иное мешканье, т.е. в малороссийские города, оно, с низу Днепра и всем своим составом не пойдет, хотя отдельным лицам, желающим идти в города, не забороняет пути. Пусть всемилостивый государь и свою грамоту на то даст и ею все вольности, и все, какие были, пространства закрепит и ничего, что положено и утверждено от первейших благочестивых монархов, не отнимает у них. За ту милость все запорожские низовые козаки обещают царскому величеству усердно служить и верность ему свою содержать. “Тилко о семъ, велможный пане, зъ милости вашой рейментарской взявши певность [19] о милосердію Царскомъ (чи приняты будемъ в державу его царского пресвЪтлого величества, или оминетъ насъ тое отъ его царского величества всероссийского пресвЪтлЪйшого нашего манархи) намъ, атаману кошовому, не скрываючи, изяви скоро-скоро, понеже мы, кошовый, еще милость царского величества всероссійского нашего монархи чрезъ вашу велможность мнЪ подастся упевняючая грамотою въ днЪпровыхъ черняхъ мЪшканья нашего и подтверждаючая права и волности наши войсковіи, яковіи внасъ отъ первыхъ антецессоровъ благочестивыхъ монарховъ и отъ самого его царского пресвЪтлого величества бывали, на нашу душу кошовую все войско, гдЪ есть наше, подвигну, кгдижъ часовъ сыхъ не есть вкупЪ, но и на часты разорвано по сторонахъ бесурменскихъ, едныхъ волною волею, а другихъ и не хотячихъ, я привлеку до поклоненія царской державЪ, аще мя Богъ на сюй власти и въ живых задержитъ”.
Изложив всю свою просьбу, кошевой атаман “покорно-покорно” просил вельможного гетмана дать ему или через письмо или через певного и подухвалого [20] человека, соблюдая строгую тайну от татар, скорый ответ на милость или немилость царскую, и заканчивал свое письмо так: “НЪби (подобно тому какъ) израилтяны отъ Египта въ землю обецанную, въ державу царского величества изыйти желаніе имЪемъ и доземной нашъ поклонъ вашей панской милости воздаючи пребываю вашой панской велможности милостивому нашему пану отцу и благонадежному добродЪеви всего добра истый обрЪтатель и поволный слуга и подножокъ Иван Малашевичъ атаманъ кошовый войска запорожского низового з Коша низового октоврія 14, року 1716” [21].
Не дождавшись ответа и от гетмана Скоропадского, кошевой атаман через 10 дней после написания своего листа написал в тех же словах лист миргородскому полковнику Даниилу Апостолу [22].
Во все это время кошевой атаман Малашевич всеми силами старался удерживать запорожцев от нанесения какой бы то ни было обиды подданным русского царя и когда осенью означенного года какие-то козаки Паско да Стецко, бывшие запорожские “товарищи-караванчики”, разграбили какой-то караван, то запорожцы “тотъ караванъ с великою бЪдою и тяжестью отбыли войскомъ, установивъ от вЪка небывалую на все въ теченіе цЪлаго года аренду” и таким образом заплатили за них “тысячей золотыхъ девять сто таляровъ и тридцять” [23].
Все письма кошевого атамана Малашевича доставлены были в Москву, но было ли о просьбе его доведено до сведения государя — неизвестно. Сам государь в то время находился в голландском городе Амстердаме и января 8 дня 1717 года дал гетману Ивану Скоропадскому такого рода инструкцию по поводу его запроса, набирать ли в русские полки запорожских козаков или же не набирать: “А что требуете вы нашего указу о запорожцахъ, тЪхъ, которые въ прошлыхъ годЪхъ пришли и вины свои намъ, великому государю, принесли, и по нашему указу поведено оныхъ распустить и жить имъ позволить въ Малой Poccіи у свойственныхъ своихъ. Но что изъ нихъ тЪ, которые свойственниковъ своихъ не имЪютъ и стоятъ даромъ по квартирамъ, а угодны явятся въ службу охочую, въ сердюки, прибирать-ли тебЪ оныхъ въ ту службу, и мы, великій государь, наше царское величество, оныхъ, яко бывшихъ въ явной противъ насъ измЪнЪ, и всегдашнихъ самовольниковъ и легкомысленныхъ, въ службу сердюцкую прибирать тебЪ, подданному нашему, не повелЪваемъ, понеже отъ оныхъ вЪрной службы намъ уповать и впредь нечего, но опасаться великаго худа. А ежели потребно тебЪ, подданному нашему, прибрать въ сердюцкую службу, то соизволяемъ мы, великій государь, наше царское величество, тебЪ, подданному нашему, выбрать изъ вЪрныхъ и въ измЪнЪ неприличившихся, въ ту службу угодныхъ, козаковъ; а тЪхъ запорожцевъ точно тебЪ употреблять въ какую работу и домашнюю службу, ежели оные подъ городомъ гдЪ жилища себЪ воспріять и на грунтахъ жить не похотятъ и сыскать себЪ пропитанія не могутъ” [24].
При всем том неутомимый кошевой Малашевич нисколько не уставал в своих просьбах и в июле месяце 1717 года вновь обратился к гетману Скоропадскому и к полковнику Апостолу с прошением об исходатайствовании запорожскому войску у государя прошения и о дозволении ему поселиться “на первобытномъ мЪстЪ” с укреплением за ним всех милостей, которые были дарованы козакам “отъ первЪйшихъ монарховъ и отъ его царского пресвЪтлого величества”. “Не хощемъ мы въ злобЪ бЪсовской и въ части Іюдиного отчаянія заставати, а хощемъ вины и грЪха нашего, имъ-же Бога и его царского пресвЪтлого величества маєстатъ изгрубили, каятися, истинною… Вси (всЪ) мы радостно отъ протектора нашего, хана крымского отступимъ, а принесши вЪрность нашу, яко-же євангельская вдова и праведный Авель Господу дары, доживотне восточному нашему истинному государю и ясневелможному его милости пану гетману всЪмъ милостямъ панамъ служитемемъ безъ всякой превратности” [25].
Но ни от гетмана Скоропадского, ни от полковника Апостола по-прежнему ответа никакого не было, и кошевой атаман Малашевич поставлен был в большое затруднение лавировать между Крымом и Россией. С одной стороны, кошевой, как подданный крымского хана, должен был действовать в его пользу и во вред русского царя; с другой стороны, домагаясь получить позволение вернуться на прежние места жительства, кошевой должен был втайне содействовать видам русского царя. В таком именно положении очутился Малашевич во время столкновения донцов и калмыков с партией запорожцев. Партия запорожских козаков в числе 70 человек под предводительством какого-то Алистрата [26], отправилась после праздника Петра и Павла к Великому Лугу и к реке Московке. Там на эту партию наскочили донцы и калмыки и, кроме самого Алистрата, истребили ее на месте. За запорожцев выступил было мстителем какой-то крымский салтан: собравшись целой ордой, он хотел было идти в землю донских козаков и в слободские города, куда и кошевому атаману приказал с выборным товариством следовать за собой. Но кошевой, встретив салтана с подобающей честью, стал советовать ему отложить поход, упирая на то, что это будет противно мирным трактатам между Турцией, Крымом и Россией. “Да этого, говорилъ кошевой, и въ дЪло нечего ставить, потому что тутъ своевольники погромили своевольниковъ; къ тому-же наши своевольники, которымъ мы, согласно ханскимъ указамъ, неоднократно запрещали, все-таки ходятъ тамъ и больше шкодятъ, нежели они нашимъ”. На такой совет крымский салтан, успокоившись, заметил, что если сам кошевой не жалует своих людей, то и он, хотя и считал своим долгом отомстить за них, потому что татары обязаны стоять за запорожцев, как за своих гостей, откладывает свое намерение и немедленно возвращается назад; однако, для подлинной ведомости о том, сколько побито было в названных местах людей, посылает 150 человек татар и 17 человек козаков. Сам кошевой считал виновников столкновения запорожцев с донцами одного лишь, которого и хотел подвергнуть наказанию, Алистрата, за его дела, но и этому ничего не мог сделать, потому что Алистрат находился в дружбе с татарами и всегда водил с ними веселые попойки.
Независимо от этого кошевой Малашевич испытывал и другие затруднения вследствие своего двусмысленного положения. Так, к нему обращался очаковский паша Гамет с запросом, верна ли та весть, которая донеслась до него с московской стороны, а именно весть о том, будто русский фельдмаршал Шереметев, стянув свои войска из Польши, имеет намерение идти под город Азов. Паша просил кошевого, если он знает об этом что-нибудь верное, сообщить ему подлинные вести, и он, похваляя приятельство его, объявит о том великому везирю и своему “царю” [27].
Но взоры кошевого по-прежнему обращены были не к турецкому, а к русскому царю. Кошевой все еще не терял надежды получить ответ от русского государя на свои слезные послания; тем более, что между запорожцами в то время “пронеслось эхо” о том, будто бы для них заготовлена царская грамота, находящаяся пока у губернатора князя Димитрия Михайловича Голицына в городе Киеве.
Слух этот, однако, не оправдался. В начале августа месяца к кошевому Малашевичу прибыл с словесным ответом на его лист козак Миргородского полка Семен Сиса. Каков был тот ответ — неизвестно. Но во всяком случае кошевой Малашевич был сильно опечален тем, что не получил на свои листы письменного от полковника Апостола ответа и выговаривал Сисе за то, что он, сколько раз уже приезжал к запорожцам, а на письме никакого ответа не привозил и только одними словами их утешал. “А если-бы милостивая его царского пресвЪтлого величества таковая къ намъ была прислана грамота, которою-бы мы могли надЪючися певне милости монаршей сердца свои увесилити, же будетъ, колвекъ хотя колко лЪтъ изождавши, под державу его-жь царского величества приняты и по-прежнему при содержаніи давныхъ правъ войсковыхъ съ Кошемъ у ДнЪпра найдоватися, то я-бы и иншее товариство, между яким хочай уже нЪкоторые и суть со мною единого совЪту, оную для увЪренія вычитуючи предъ ними до единомыслного наклонялъ согласія, а легкомысленниковъ отъ злости, якую они обыкли выполняти, повстягалъ, аже-бы всему товариству снявшися съ Коша, пойти на Украйну для мЪшканья, то трудно мнЪ то учинити, чего и нашему товариству, же-бы то не пронеслося, и объявити опасно” [28].
Напрасны были все старания кошевого: царь Петр Алексеевич по-прежнему далек был от того, чтобы переменить в отношении запорожцев свой гнев на милость. Еще в самом начале июля месяца канцлер граф Гавриил Иванович Головкин, находившийся в то время в голландском городе Амстердаме, на доношение гетмана Ивана Скоропадского о просьбе запорожцев принять их в подданство российского монарха отвечал ему так: “Что принадлежитъ о запорожцахъ, которые паки къ вашей вельможности и къ господину полковнику миргородскому отзываются, прося, дабы имъ позволено было жить при ДнЪпрЪ, то на cіe нынЪ времени не имЪемъ къ вашей вельможности отвЪтствовать, понеже надЪемся въ скорыхъ числахъ возвратиться въ Санктпетербургъ, откуды о томъ надлежащее опредЪлеше прислано къ вамъ объ нихъ будетъ; а между тЪмъ теперь ссылаюсь о томъ на прежніе его величества именные указы, къ вашей вельможности объ нихъ прежде сего отправленные” [29].
Но и из Петербурга на просьбу кошевого Малашевича никакого ответа не последовало. Только из Москвы тот же граф Головкин сделал гетману Скоропадскому запрос о запорожце Федоре Леонтьеве, приезжавшем ко двору государя во время Мазепиной измены от имени запорожских козаков с обещанием быть в верности царскому величеству, но задержанном в Москве: “И я вашей велможности предлагаю, ежели онъ подлинно такой человЪкъ и въ явной измЪнЪ не былъ, отпустить его изъ Москвы на Украйну” [30].
Отказы кошевому атаману со стороны царя по-прежнему нисколько не мешали сношениям запорожцев с малороссиянами, главным образом по торговым и промышленным делам. Запорожские купцы по-прежнему проникали из Сичи в Малороссию и из Малороссии пробирались даже в Москву, везде находя себе приют и тайное сочувствие со стороны разных лиц. Так, в 1718 году некто Токарь, запорожский торговый человек, немалое время проживал на подворье спасского попа Святайла ради своих промыслов. Его пребывание у Святайла открыто было только тогда, когда он выехал из Святайлова хутора Коломацкого в запорожскую Сичь и на него напал полевой сторож “давній злодіюка”, Коляда, забрав все его добро — воз, коней и стоивший 89 талеров товар. Другой запорожский купец по фамилии Горб, торговавший всегда в Сичи “на коморЪ”, переехал из Запорожья в Полтаву и из Полтавы пробрался в Москву, где получил для купеческих промыслов от бывшего там обозного Полтавского полка Нащинского 1000 талеров, на которые накупил себе товару и с тем товаром вернулся в Полтаву на артиллерийских полтавских конях. Так об этом доносил в Полтаву князю Бабичеву капитан Горохов: “Для того и существуетъ жестокій царского величества указъ, чтобы никто изъ вЪрноподданныхъ монаршихъ не сносился съ запорожниками, ни съ какимъ въ запорожскую СЪчу товаромъ не Ъздилъ и никакихъ туда гандлівовъ не дЪлалъ… Отъ чего теперь и моровая язва усилилась, какъ не отъ того воровства. Когда возьмутъ къ розыску названныхъ выше Коляду, Горба и хлопца Токареваго (т.е. хлопца, бывшего с запорожцем Токарем), тогда много чего о ворахъ могутъ отыскать” [31].
Но запорожцев одни сношения с Малороссией по торговым делам не удовлетворяли, и в 1718 году они вновь послали через полковника Апостола челобитную царю и письмо гетману с просьбой о дозволении вернуться им на родные места, и так как в те поры (в ноябре месяце), в Крыму и в Запорожье был мор на людей, то гетман отправил к царю не самую челобитную, а копию с нее при собственной отписке своей [32].
С наступлением 1719 года запорожцы еще с большей настойчивостью стали добиваться возвращения на свои прежние места. В этом году в Крыму “учинился” новый хан Саадат-Герай. В январе месяце от Саадат-Герая прибыл посол в Переволочну сам-треть и с одним запорожским козаком. Вследствие свирепствовавшего в Запорожье на людей мора, ханский посол, проезжавший через Сичь, был задержан против Переволочны, у правого берега Днепра, и только по прошествии долгого времени отпущен в Глухов для вручения гетману ханского письма. Ханское письмо, распечатанное и окуренное в дыму, отправлено было к царю, сам же посол задержан в Глухове у гетмана. По объявлению посла, он прислан из Крыма к гетману с тем, чтобы объявить об учинении в Крыму нового хана Саадат-Герая, брата прежнего хана Каплан-Герая. Новый хан хочет содержать постановленный между Крымом и Россией мир ненарушно, и какие чинили запорожцы своевольства или впредь будут чинить, таковых обещает карать смертью, а о моровой язве заявляет, что в Крыму и в Сичи ее уже нет [33].
И выбор нового хана и посольство, отправленное им в Россию, сильно встревожили запорожцев. Если всякая перемена правления принимается массой с опасением за существующий порядок в государстве, за собственное спокойствие и за благосостояние личных благ, то тем в большей степени это обстоятельство подействовало на запорожцев, и с тех пор они с особенным рвением стали простирать свои руки к русскому государю.
А между тем на самих запорожцев в это время жадно обращал свои взоры гетман без булавы Филипп Орлик. Выбранный в Бендерах взамен Мазепы, гетман Филипп Орлик вместе с собственной женой и детьми, с генеральным бунчужным Федором Мировичем [34], Федором Нахимовским и собственным зятем генеральным асаулом Григорием Герциком и другими лицами после удаления Карла из Турции уехал в Швецию и поселился в Христианштадте. Находясь в Швеции, Орлик все свои силы употреблял на то, чтобы составить союз европейских держав во главе со Швецией против России. Со смертью Карла XII (в 1718 году) Орлик и его товарищи из Христианштадта переехали в Стокгольм и нашли там приют у преемницы Карла XII Ульрики-Элеоноры. Проживая в Стокгольме, Филипп Орлик вступил в переписку с запорожским войском и первое его письмо, дошедшее из Стокгольма в Сичь, было написано декабря 8 числа 1719 года. В этом письме Орлик прежде всего извещал кошевого атамана и все старшее и меньшее товариство о смерти “вЪчно достойнаго и наяснЪйшаго” короля шведского Карла XII; затем высказывал скорбь по поводу громадного расстояния, отделявшего его от низовых козаков; выражал свою любовь, приязнь, кичливость и заботу об их судьбе и о судьбе всей Украйны; напоминал запорожцам о двукратном к ним послании, о письме своем к крымскому хану Каплан-Гераю с просьбой к его ханской милости взять запорожцев “въ особливую ласку, протекцію и опеку до пЪвного часу”, об отправке нескольких листов почтой на Шленск, т.е. Силезию, в город Бреславль к генерал-майору Урбановичу с передачей их добрым молодцам в Сичу. В последних листах извещалось добрым молодцам о том, что шведский король Карл XII с огромными силами войск, каких раньше у него не было никогда, решил было переправиться на ту сторону моря, но внезапная смерть пресекла его намерения. Но если Бог допустил смерть короля, то сделал это для скорейшего спокойствия, для прекращения между людьми кровопролития, зато для большей московской руины. Преемница короля, его родная сестра Ульрика Элеонора, уже заключила мир со всеми своими врагами, польским, прусским и датским королями, составила с ними союз и тем получила помощь для войны с русским царем. С Элеонорой также вошли в союз правительство голландское, христианский цесарь, французский и английский король, которые стремятся и Порту турецкую подвинуть против Москвы. Все названные христианские монархи, видя как Москва укрепилась на море и на земле, как она стала всем страшна, составили между собой в помощь Швеции союз и решили единодушно и беотлагательно с наступлением весны воеваться на суше и на воде с русским царем. Ввиду этого и он, Орлик, видя наставшее благоприятное время для вызволения Малой России из московского ярма, съехал из Христианштадта в Стокгольм, где находится уже в течение 11 месяцев при дворе шведской королевы и оттуда он сносится с польским королем [35].
Однако, и Ульрика-Элеонора недолго была королевой Швеции: она уступила корону своему мужу Фридриху, герцогу гессен-кассельскому, а сама ушла в частную жизнь. Тем не менее запорожские козаки, узнав о смерти Карла и о вступлении на престол Ульрики-Элеоноры, послали последней “благопріятный” лист, в котором, выразив свое сожаление о преждевременной смерти славного короля, поздравляли Ульрику-Элеонору с принятием скипетра. Вместо королевы отвечал запорожцам сентября 25 дня король Фридрих I собственным письмом, в котором он выражал полную готовность оказывать запорожцам милость и склонность во всех их вольностях и делах [36].
С письмом Фридриха I послан был к запорожцам Федор Нахимовский, который отправлен был собственно к хану в Крым, оттуда к силистрийскому паше в Хотин и по пути должен был доставить королевское письмо запорожским козакам. По прибытии в Сичь Нахимовский должен был словесно сообщить всему войску о рассылке к разным монархам писем шведского короля, о тех пунктах, какие написал Орлик в инструкцию королевским послам и полномочным Украйны обеих сторон Днепра, о всех приготовлениях и военном союзе, какой составляется европейскими монархами против русского царя и с какими средствами союзники думают в предстоящее лето выступить на войну. Отправляя в такой далекий путь своего посланца, Филипп Орлик просил запорожских козаков оказать ему помощь благополучно доехать в Крым и из Крыма к силистрийскому паше для доставки королевских листов.
Вместе с Федором Нахимовским выехали из Стокгольма Григорий Герцик, Федор Мирович и несколько человек комиссаров от короля. До возвращения Нахимовского из Крыма все спутники его должны были оставаться в городе Варшаве и хлопотать о привлечении польского короля к союзу для борьбы против русского царя и о доставлении запорожскому войску клейнотов от польского короля [37]. Марта 19 числа генеральный асаул Федор Мирович написал из Варшавы запорожским козакам письмо, в котором уведомлял низовых товарищей о том, что за смертию короля Карла XII, убитого под Фридрихсгалем, всем украинцам стало “барзо трудно” в Швеции, почему они съехали в Польшу. Пребывая телом в Польше, Мирович принадлежит душой и сердцем отчизне, Малороссии и Запорожью [38].
Однако, в Польше малороссиянам-эмигрантам не было так безопасно, как в Швеции. Так один из товарищей Нахимовского Григорий Герцик был арестован при варшавском дворе русским резидентом князем Григорием Долгоруким и отправлен в Россию. Что касается самого Нахимовского, то хотя он и избежал участи Герцика и даже успел съездить в Крым, но успеха в своей поездке не имел, и крымский хан дал ему такой ответ, что без соизволения султана он отнюдь не будет воевать с московским царем.
В самой Сиче также далеко не все готовы были поднять оружие против русского царя, и первый открыто заявил о том кошевой атаман Иван Малашевич: “Вотъ видите, паны молодцы, что объ насъ и другіе государи стараются, но только я вамъ объявляю, что хотя и клейноты будутъ, но кто хочетъ, пусть идутъ куда угодно, а я ни с мЪста не ворохнусь; пусть себЪ дерутся или мирятся, намъ до того дЪла нЪтъ — намъ надобно сидЪть тихо; а кому надобны будемъ, тЪ насъ сыщутъ” [39]. Впрочем, между запорожцами нашлось немало лиц, которые иначе отнеслись к Филиппу Орлику: приняв послание Орлика, они ответили на него очень теплым письмом и вручили его Федору Нахимовскому для доставки в Стокгольм гетману. В том письме запорожцы признавали Орлика “притоманнымъ” своим вождем, выражали ему свою приязнь и любовь и ценили его за то, что он ради “публичныхъ дЪлъ и общей пользы малороссійского народа удалился въ чужой полуночный край”.
Ответное письмо запорожцев застало Филиппа Орлика еще в Стокгольме, где он оставался до 11 октября 1720 года. Орлик нашел письмо вполне благоприятным для себя и, желая принести истинную пользу своей отчизне и всему малороссийскому народу, а также желая быть поближе к запорожскому войску, оставил, с королевского соизволения, столицу Швеции Стокгольм, перебрался через море и в ноябре месяце прибыл в силезский город Бреславль. Перед отъездом из Швеции Орлик выпросил у королевского величества несколько писем до цесарского величества и до королей английского и польского, до блистательной Порты Оттоманской, до наяснейшего хана крымского, до других державных особ. Прибывши в немецкую землю. Орлик некоторые из королевских писем разослал по назначению, имея целью составить сильный союз монархов против русского царя. Из Бреславля он обещался приехать в Сичь и соединиться с “добрыми молодцами, милой братіей своей”. А пока просил всех добрых молодцов и кошевого атамана Ивана Пилипова отнюдь не слушаться ложных московских обещаний и свое мужественное сердце от них отвращать, твердо помня о том, что когда, не дай Бог, “непріятель” уловит войско запорожское своими прелестями и перетянет на свою сторону, то тогда козаки подлинно себя в вечную неволю отдадут, и весь народ погубят, и перед целым светом свою слабость покажут [40].
Все эти сношения запорожцев с королевой Ульрикой-Элеонорой, королем Фридрихом I и Филиппом Орликом странно вяжутся с теми неотступными и слезными просьбами, с которыми запорожцы обращались к русскому царю о принятии их под протекцию России. Объяснить это можно только временным настроением запорожского войска и симпатиями нового кошевого атамана Ивана Пилипова, который, вероятно, в совершенно ином духе влиял на некоторых из козаков, нежели Иван Малашевич, прежний кошевой атаман.
Сношения запорожских Козаков с Филиппом Орликом не остались тайной для царя Петра и, назначая в конце 1720 года комендантом города Полтавы и крепости Переволочны полковника Скорнякова-Писарева, царь отдал приказ, чтоб “малороссіяне на Запорожье съ товарами и ни съ чЪмъ другимъ не Ъздили, а крымцы съ собой запорожцевъ не привозили; запорожцы, ни для чего въ города не пропускались, кромЪ тЪхъ, которые будутъ приходить къ царю сами съ повинною” [41].
Примечания:
- Кто был в то время кошевым атаманом — в документе не говорится; может быть, то был Василий Иосифов, который в 1714 году называется бывшим кошевым атаманом, подававшим царю петицию; Судиенко, Материалы, II, 459.
- Судиенко, Материалы, Киев, 1855, II, 214,227.
- Судиенко, Материалы, Киев, 1855, II, 214,227.
- Судиенко, Материалы, Киев, 1855, II, 227.
- Малашевич был родом из города Золотоноши Полтавской губернии; Собрание сочинений Максимовича, Киев, 1877, II, 282.
- Судиенко, Материалы, Киев, 1855, II, 459.
- Восьмой, Стецько Калис, собственно подошел потом из Сичи, но он в “томъ радунку” не был.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1715, св.37, № 33.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1714, св.36, № 42.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1714, св.36, № 44.
- Архив мин. ин. дел, крымские дела, 1715, св.1а, № 1, Записки одес. общ. истории и древностей,XIV, 283—285; Судиенко, Материалы, Киев, 1855, II, 66,67,77,79.
- Архив мин. ин. дел, крымские дела, 1715, св.1а, № 2.
- Архив мин. ин. дел, крымские дела, 1715, св.1а, № 3.
- Судиенко, Материалы, Киев, 1855, II, 241.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1716, св.38, № 21.
- Во всех предыдущих и последующих письмах кошевые подписываются с “Коша” без обозначения на каком именно месте.
- Oszukac — с польского на русский “обманывать, обольщать, надувать”.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1716, св.38, №. 37.
- Pewnosc с польского на русский значит достоверность подлинность, твердость.
- Podufaly или poufaty с польского на русский значит коротко знакомый, дружный, приятельский.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1716, св.38, № 37.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1716, св.38, № 37.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1716. св.38, № 37.
- Ригельман, Летописное повествование, 1847, III, 114.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1717. св.39, № 20.
- Может быть, того самого, который раньше называется кошевым Алистратенком и действовал в 1711 году на реке Самаре против русских городков.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1717, св.39, № 20.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1717, св.39, № 20.
- Судиенко, Материалы, Киев, 1855, II, 260.
- Судиенко, Материалы, Киев, 1855, II, 263.
- Судиенко, Материалы, Киев, 1855, II, 470—472.
- Записки одес. общ. историй и древностей, V, 842.
- Записки одес. общ. истории и древностей, V, 842.
- При Мазепе Мирович был генеральным бунчужным, при Орлике — генеральным асаулом.
- Архив мин. ин. дел, 1720, св.44, № 21; Соловьев, История России, Москва, 1866, XVI, 384.
- Бантыш-Каменский, Источники, Москва, 1859, II, 302; История Малой России, 1822, IV, 256; Маркович, История Малороссии, 1842, IV 354.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1720, св.44, № 21.
- Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1720, св.44, № 21.
- Соловьев, История России, Москва, 1866, XVI, 384.
- Бантыш-Каменский, Источники, 1857, II, 303; История Малой России, 1822, IV, 237; Маркевич, История Малороссии, 1842, IV, 356—359.
- Архив мин. ин. дел, 1720, св.45, № 65.
