Филипп Орлик и запорожское казачество

Надежды Филиппа Орлика поднять национально малороссийское знамя для избавления от московского ига Малороссии.- Письма Орлика по этому поводу к запорожскому войску.- Ответ запорожцев Филиппу Орлику и Каплан-Герай хану и отсылка орликовых и ханских писем к графу Вейсбаху.- Ответ запорожцам со стороны графа фон Вейсбаха с обнадеживанием защиты от татар и турок.- Памятная записка кошевого Малашевича о том, где и сколько времени сидели запорожцы Кошем за время жизни их под протекцией Крыма.- Спор России и Турции, кому принадлежит урочище Базавлук, где запорожцы сели новым своим Кошем.- Приезд турецкой комиссии для разбора спорного вопроса.- Присяга запорожского войска на верность русскому престолу.- Приезд послов, русского и турецкого, в Сичу и различные встречи тому и другому.- Число всего запорожского войска, принятого в подданство российской императрицы.

В то время, когда запорожцы бесповоротно покинули ненавистные им владения крымского хана, так называемый гетман малороссийских козаков Филипп Орлик все еще старался склонить их к Крыму и отвратить от России. Филипп Орлик давно ждал благоприятного случая, чтобы выйти на историческую сцену, взять в руки национально-малороссийское знамя и избавить свою родину от не(на)вистного ему московского ига. Случай такой представился ему после смерти польского короля Августа II, когда вся Польша, а вместе с ней и вся почти Европа разделились на два враждебных лаверя. Так как родная дочь одного из претендентов на польскую корону, Станислава Лещинового, Мария, была за французским королем Людовиком XV, то за Лещинского вступилась Франция, а к Франции пристали короли – испанский, дядя французского, сардинский, брат французского, и король шведский. Тогда сторону другого претендента, Фридриха Августа, курфюрста саксонского, взяли цесарь германский и император всероссийский. Но французский король, располагая огромной, в 350000 человек армией, внес войну в Италию, взял там у германского цесаря королевство Ломбардекое и княжество Миланское и Мантуанское, затем лишил владений цесарева зятя, князя лотарингского, после чего перебросил свою армию через реку Рейн и двинул ее к Вене, столице германского цесаря. В это время Оттоманская Порта поставила на готовую ногу все свои силы и также заняла против цесаря угрожающее положение, а крымский хан двинул свои многочисленные орды к пределам Польши.
В таких трудных обстоятельствах ни цесарь германский, ни его союзник император российский, не могли нигде найти себе сочувствия и помощи: Англия, Голландия, Дания, Пруссия, Бавария и другие княжества, видя, как германский цесарь и русский император “беззаконно и богопротивно” насилуют вольности и права Речи Посполитой, в чужом государстве самовольно распоряжаются и выживают законного короля Станислава Лещинского, отказались подать тому и другому какую бы то ни было помощь. Так цесарь и император сами себе создали затруднительное и весьма опасное положение, и этим положением должны воспользоваться, как счастливейшим случаем, все те, кому дорога “матка отчизна” Украйна. Таким был именно Филипп Орлик. Он оставил македонский город Салоники, переехал в местечко Каушаны [1] и оттуда обратился апреля 23 числа 1734 года с обширным листом к запорожскому товариству. В том листе он изобразил сперва все политическое положение дел в Европе; потом корил запорожцев за сношения с Россией и представлял всяческие доводы к тому, что именно теперь настало самое счастливое время для освобождения отчизны от московского тиранского ига и называл это дело таким священным и высоким подвигом, ради которого можно не пожалеть и собственной жизни.
“И въ такое удобное, счастливое, благопріятное и для войны способное время вы, добрые молодцы, войско запорожское, допустили себя увлечься хитрыми и льстивыми обЪщаніями московскими, которыя они рЪдко когда исполняютъ, а тЪмъ болЪе не исполнять въ отношеніи васъ, добрыхъ молодцовъ, войска запорожскаго, и всего нашего народа, потому что съ давнихъ временъ они заклятые враги наши. Я-бы не удивился, если-бы вы, ваша мосць, добрые молодцы, войско запорожское, не испытавши на самих себЪ московскаго коварства, перешли на сторону Москвы, но мнЪ удивительно то, милая братія моя, что вы, уже имЪя, кромЪ прежнихъ доводовъ, живые и свъжіе примЪры ложнаго обЪщанія московскаго и какъ на себЪ, такъ и на отчизнЪ своей, легко, опрометчиво и необдуманно ему вЪрите. РазвЪ улетучилось изъ вашей памяти то, какъ Москва, во время добыванія Сичи, приманивъ лестными обЪщаніями царской ласки войсковую старшину и товариство до присяги, рубила имъ въ таборЪ головы? Какъ она еще раньше, до взятія Кызыкерменя, желая стЪснить и искоренить войско запорожское низовое, Самарскіе городки заселяла и Каменный-Затонъ, подъ предлогомъ складыванія тамъ военныхъ запасовъ и провіантовъ, офундовала, обнадеживая царскими грамотами, что по окончаніи войны съ турками и татарами, тЪ Самарскіе городки и Каменнозатонскій фортецъ будутъ снесены до основанія. Но исполнено-ли то, что обЪщано? Какъ во время шведской войны, затянувши на свою службу немало низоваго товариства и обнадеживши его своею платою, въ Петербургъ ихъ запровадила, а потомъ въ каторги поразослала, гдЪ козаки и погибли. Не сомнЪваюсь, что Москва, видя отовсюду войну тяжелую и опасную, потворствуетъ, льститъ вамъ, золотыя горы обЪщаетъ, жалованьемъ денежнымъ утЪшаетъ и всякія вольности обЪщаетъ, но что станется съ вами по окончаніи и до какого несчастья и пагубы вы тогда дойдете? Сами потомъ узнаете и будете жалЪть, что опрометчиво и неблагоразумно, не осматриваясь на заднія колеса, учинили, такъ именно, какъ теперь цЪлый народъ украинскій, братія ваша, сродники и единоземцы ваши, не послушавъ усердныхъ и правдивыхъ распоряженій со стороны покойнаго славной памяти гетмана Мазепы, сами на себя дЪлаютъ жалостныя и слезныя нареканія, повЪривши непріязненнымъ и обманчивымъ московскимъ обЪщаніямъ, эти обЪщанія подписаны были въ грамотахъ властною царскою рукою, объявлены по всЪмъ городамъ Украйны, оглашены чтеніемъ по всЪмъ церквамъ повсюду и во свидЪтельство исполненія ихъ самого Бога призывали и все войско запорожское городовое и низовое и цЪлый народъ увЪряли, что права и вольности войсковыя никогда, ни въ чемъ на вЪчныя времена не будутъ со стороны Москвы ни нарушены, ни поломаны; напротивъ того, всЪ люди войсковые и посполитые будутъ жить всегда при такихъ вольностяхъ, при какихъ они жили въ дни славной памяти покойнаго гетмана Богдана Хмельницкаго. А как сдержала Москва свои клятвенныя обЪщанія, — это хорошо извЪстно не только вамъ, добрымъ молодцамъ, но и всему свЪту. Правда, сначала Москва поблажала всему украинскому народу, осыпала деньгами всю старшину и все значное войсковое и городовое товариство, одаряла ихъ соболями, роздавала имЪнія, но все это дЪлала до тЪхъ поръ, пока не одержала побЪды надъ шведами подъ Полтавою, послЪ чего сейчасъ-же и прежде всего вдвинула на Украйну войска свои и расположила ихъ всюду на квартирахъ по городамъ и по селамъ, не сдЪлавъ свободными отъ московскаго постоя ни домовъ генеральной старшины, ни полковничьихъ, ни поповскихъ, ни простыхъ козацкихъ. Потомъ, какъ только Москва покончила войну со шведами и установила съ ними миръ, то тотъ-же часъ всЪ клятвенныя подтвержденныя царскими грамотами обЪщанія отмЪнила, всЪ вольности поломала, судЪ и свои законы мучительскіе на Украйну ввела и установила, а наши войсковые уничтожила, гетманскій чинъ искоренила, какой-то коллегіумъ изъ 12 особъ своего (великороссійскаго) народа, лучше сказать изъ 12 жестокихъ мучителей составленный въ ГлуховЪ утвердила; эти люди у нашихъ имущества отнимали, одному съ другимъ разговаривать не позволяли, тирански мучили, кнутовали, на пытку тянули, ребра ломали, точно свиней повязавши на жару пекли, смолою кипячею поливали, вЪшали, головы рубили, четвертовали и иныя многія мучительства, въ свЪтЪ неслыханныя, надъ народомъ нашимъ дЪлали! И когда генеральныя особы, полковники, старшина со всЪмъ городовымъ запорожскимъ войскомъ и со всЪмъ нородомъ, покорно и слезно, черезъ своихъ пословъ, стали просить царское величество о дарованіи правъ и вольностей и напоминать о додержаніи царскаго слова и подтвержденныхъ грамотами обЪщаній, тогда всЪхъ забравши и въ Петербургъ подъ карауломъ отправивши, однихъ замучили, другихъ въ ссылку позасылали, третьихъ въ тяжкую тюрьму посадили, въ какой много лЪтъ страдалъ и самъ кривоприсяжца и отступникъ нашъ покойный миргородскій полковникъ Данило Апостолъ [2], хорошо МосквЪ прислужившійся, сломавшій свою присягу и перешедшій отъ насъ въ противную сторону; за него вы, добрые молодцы, оставивъ меня, вашего гетмана, не столько вольными голосами выбраннаго, сколько къ принятію того уряда принужденнаго, должны въ вашей церкви много лЪтъ Бога молить за ту его къ вамъ услугу, что онъ рекомендовалъ МосквЪ Галагана [3] для зруйнованія запорожской Сичи. Наконецъ, Москва, желая не только обезсилить войско запорожское, но и совсЪмъ истребить его, нашла на то средство, рытье, тамъ, гдЪ-то, въ далекой сторонЪ, какого-то канала и постройку въ Персіи фортецъ; отправивъ на нЪсколько мЪсяцевъ по указамъ десятки тысячъ козаковъ, однихъ изъ нихъ тяжкими и непривычными работами поизвели, другихъ голодомъ поморили, а третьихъ мукой, гнилой, протухлой, съ ящерицами и съ известью подмЪшанной, поотравили. Сообразите, добрые молодцы, войско запорожское, до какихъ идете вы, или уже отошли пріятелей! Пишу все то, о чемъ и раньше многократно и обширно писалъ вамъ, для предостереженія, добрымъ молодцамъ, и если найдете въ чемъ неправду, обличите меня. Но только надЪюсь, что никто, даже изъ моихъ враговъ, не найдетъ въ томъ лжи, потому что все, что я совЪтую вамъ и въ чемъ предостерегаю, все это извЪстно цЪлому міру и многіе изъ васъ, бЪжавшіе отъ московскаго мучительства и бывшіе самовидцами всего того, могутъ подтвердить правоту моихъ словъ. Спрашиваю я васъ, добрыхъ молодцовъ, войско запорожское: что вы, послЪ вашей присяги, принесенной на непорочномъ евангеліи, принесли отчизнЪ, отцам, вашей братіи, сродникамъ и всему народу украинскому, отдаваясь подъ власть и панованіе московское? Поправились-ли от того права и вольности, Москвою нарушенныя и отнятыя? Или вы договорились и на томъ крЪпко утвердились, чтобы Москва не уничтожала на будущее время гетманскаго уряда, городовъ въ свою власть не отбирала и войсками своими не осаживала? Или вы договорились о томъ, чтобы Москва не навязывала намъ насильно въ гетманы москаля или какого-нибудь волошанина, и предоставила войску вольное на гетманскій урядъ избраніе? Или войска московскія изъ Украйны будутъ выведены и никогда на постои не будутъ ставиться въ ней? Или москали, волохи, сербы и иные чужеземцы, равно какъ и перекресты отъ урядовъ войсковых будутъ отставлены, а на ихъ мЪста заслуженные козаки будутъ выбраны и поставлены? Или козаки, кромЪ привычной имъ войсковой службы, ни къ какимъ тяжкимъ и несноснымъ работамъ не будутъ принуждаемы? Или изъ Полтавы, Глухова и иныхъ, кромЪ Kіeвa, Чернигова и Переяслава, городовъ, москали будутъ выпровожены? Или города и села, розданные въ подданство разнымъ особамъ народа московскаго, волосскаго и сербскаго, будутъ отъ нихъ отобраны и подъ гетманскую власть отданы? Или вы, добрые молодцы, застраховали себя отъ того, чтобы Москва въ права наши не вмЪшивалась, а свои, на УкрайнЪ установленныя, совсЪм снесла, людей нашихъ до судовъ своихъ не тягала, дЪлъ никакихъ не судила, людей нашихъ ни смертію не карала, никакими подарками, данями, подводами далекими и другими неисчислимыми тягостями не отягощала? Или, наконецъ, войско запорожское городовое и низовое попрежнему при своихъ правахъ и вольностяхъ, ни въ чемъ никогда ненарушенныхъ, будетъ оставаться и гетманскому регименту, а не власти и повелЪнію воеводъ и генераловъ московскихъ подчиняться? Знаю хорошо, что вы, добрые молодцы, войско запорожское, все то оставивши и никакой защиты и облегченія отъ тягостей и отъ московскаго тиранства ни войску, ни посполитому народу не учинивши, оставивъ всЪ свои угодья, пожитки и добычи въ ДнъпрЪ, в БугЪ и во всЪхъ, по обоимъ сторонамъ ДнЪпра, рЪчкахъ и поляхъ, МосквЪ принадлежащихъ, передаетесь на московскую, себЪ и всему народу своему непріязненную и враждебную, сторону. Хочу, поэтому, знать, гдЪ вы, добрые молодцы, войско запорожское, замыслили и урадили Сичь себЪ заложить и офундовать? Конечно по той сторонЪ ДнЪпра. Но турки и татары того вамъ не позволятъ, потому что тотъ край, гдЪ были наилучшія ваши угодья и пожитки, какъ-то: по СамарЪ и другихъ мЪстахъ отданы Москвой и подтверждены мирными договорами на вЪчныя времена турко-татарамъ и ограничены по Орель рЪку; о томъ вы сами, добрые молодцы, знаете, потому къ турецкимъ комиссарамъ выслано было, для разграниченія, и войсковое товариство. По этой-же, лЪвой сторонЪ ДнЪпра Москва нигдЪ, кромЪ Kіeвa, Триполя и Василькова, ни пяди земли не имЪетъ, даже и самая Старая Сичь (Чортомлыцкая), не принадлежитъ ей и на вЪчныя времена не будетъ принадлежать МосквЪ, что и утверждено мирнымъ договоромъ между Портою н Москвою сперва подъ Прутомъ, потомъ въ СтамбулЪ, а наконецъ въ АдріанополЪ. А вся сегобочная пустыня, съ полями, рЪками и рЪчками, одна къ РЪчи-Посполитой, польской УкрайнЪ, отошла и давнимъ карловицкимъ договоромъ подтверждена; а другая туркамъ и татарамъ по самый Очаковъ принадлежитъ. Разсудите, добрые молодцы, войско запорожское, и обдумайте вашими разумными головами, гдЪ сядете подъ московским владычествомъ, гдЪ будете имЪть добычи отъ соли, отъ рыбы, отъ звЪря, гдЪ будете пасЪки свои имЪть, гдЪ будете пасти свои стада, размножившіяся подъ обороною хана его милости? Конечно, Москва не захочет для васъ ни съ турками, ни съ татарами воевать за тЪ земли по обЪимъ сторонамъ ДнЪпра, — напротивъ того, рада будетъ, чтобы и имени вашего запорожскаго низоваго не было, как, это уже постановилъ было небожчикъ государь царь Петръ АлексЪевичъ, только ожидалъ окончанія войны со шведами. За невозможностью поселить васъ, добрыхъ молодцовъ, войска запорожскаго по обЪимъ сторонамъ Днъпра, Москва приведетъ въ исполненіe давнее свое намЪреніе и враждебные замыслы: забравши васъ, войско запорожское, зашлет за рЪку Волгу и тЪмъ самымъ искоренитъ навЪки и гнЪздо войсковое и имя войска запорожскаго низового. Къ кому тогда въ своемъ несчастьЪ обратитесь вы за помощью? Тогда уже ни турки, ни татары, ни поляки не захотятъ ни принять, ни защищать, ни оборонять васъ, видя вашъ теперешшй, безчестный и срамный поступок. Признаюсь вамъ, добрымъ молодцамъ, милой братіи моей, что я стыжусь теперь не только передъ Портою оттоманскою, но и передъ королевскимъ величествомъ французскимъ, польскимъ и шведскимъ вслЪдствіе вашего непостоянства, такъ какъ Порта оттоманская и всЪ тЪ монархи, будучи убежденные и увЪдомленные отъ меня многими письмами (въ Солоникахъ я не сидЪл даромъ, сложивши руки въ течеши 12 лЪтъ) о мужествЪ, отвагЪ и постоянной, непоколебимой и присяжной к освобожденію отчизны готовности и намЪреніях вашихъ, обЪщали намъ, при помощи божіей и готовности найяснЪйшаго хана, вполнЪ доброжелательнаго и расположеннаго къ намъ, помогать намъ и войною и мирными договорами. Не забывайте, добрые молодцы, о данной вамъ, вмЪстЪ со мной на непорочномъ евангеліи, присягЪ защищать отчизну от тяжелаго и несноснаго ига московскаго. Сжальтесь надъ отцами, братіей, родственниками и всЪми единоземцами вашими, отягощенными мучительствомъ, грабежомъ и невыносимымъ тиранскаго московскаго господства ярмомъ, а что больше всего, не имЪющими воли ни въ имуществЪ, ни въ жизни, ни въ здоровьЪ, ни въ женахъ, ни въ дочеряхъ своихъ отъ войскъ московскихъ, всюду, по городахъ и селахъ, на квартирахъ разставленныхъ. Будутъ они на васъ, добрыхъ молодцовъ, плакаться и о мести къ Богу взывать, если вы ихъ ввергните еще въ большую и тяжкую неволю черезъ свой переходъ къ МосквЪ. Они на насъ, послЪ Бога, имЪютъ постоянную надежду, какъ о томъ мнЪ часто передавали монахи кіевскихъ и другихъ украинскихъ монастырей и разные купцы, компаніями ходящіе через Салоники до святой Аθонской горы. По всему этому не оставьте, добрые молодцы, безпомощной отчизны своей! Не сомнЪваюсь, что Москва если еще не успЪла подтянуть, то навЪрно будетъ стараться подтянуть васъ къ присягЪ на вЪрность себЪ, но сомнЪваюсь о томъ, чтобы таже Москва захотЪла присягнуть съ своей стороны на сохраненіе всего того, чЪмъ васъ, добрыхъ молодцовъ, обнадеживаетъ, чего она никогда не сдЪлаетъ, а если и сдЪлаетъ, то для большаго обмана, чтобы тою ложною присягою скорЪе прельстить и погубить васъ. Знайте и то, добрые молодцы, что та присяга, если только вы ее совершили, неважна и передъ Богомъ негрЪшна, потому что присягнувши раньше единодушно на освобожденіе отчизны, теперь вы присягнули двоедушно, а можно-ли присягать на погибель отчизны? Да и притомъ Москва, взявъ съ васъ присягу, какъ захочетъ, такъ съ вами и съ отчизною нашею поступитъ, и тогда присяга ваша и душу вашу погубить, и отчизну въ пропасть введетъ, и вольностей лишитъ. ПослЪ всего этого прошу васъ, добрыхъ молодцовъ, войско запорожское, во имя любви къ отчизнЪ и предъ Богомъ учиненной присяги для обороны родины до послЪдней капли крови, оставить свое намЪреше, которые вы предприняли или еще только имЪете предпринять о переходЪ на враждебную вамъ и отчизнЪ сторону, воспользоваться выгоднымъ и счастливымъ, теперь выпадающимъ намъ временемъ, при такихъ великихъ и непобЪдимыхъ для исполненія нашихъ священных обязанностей; въ противном случаЪ через наше непостоянство мы утратимъ этотъ моментъ для освобожденія нашей милой родины и никогда уже такого не увидимъ и до конца дней не дождемся. Поставляю, наконецъ, вамъ на видъ, что я здЪсь, оставаясь при его милости ханЪ, имЪю внимательное, усердное и неусыпное о васъ стараніе и понялъ совершенно его ханскую милость, что онъ по натурЪ — панъ ласковый до васъ, добрыхъ молодцовъ, войска запорожскаго, полнымъ сердцемъ прихильный и всякаго добра вамъ и отчизнЪ нашей желательный; нужно только, чтобы вы, добрые молодцы, откликнулись до его ханской милости письмомъ черезъ своихъ посланныхъ и увЪрили-бы его, что никогда не думаете переходить на московскую сторону и удаляться отъ обороны и владычества его ханской милости, а остаетесь въ готовности къ военному походу по первому его ханской милости указу. УвЪряю вас христіанскою совЪстію, что не будете жалЪть и не только плату, но и надлежащую награду за свои труды и подвиги получите и будете имЪть въ польской сторонЪ пожизненные и выгодные постои. Все это пишу къ вашмотямъ, добрымъ молодцамъ, войска запорожскаго, отъ ревности и отъ щирой моей къ вамъ и къ отчизнЪ любви и пріязни, съ которой къ вамъ и прибываю щиро зичливый всего добра пріятель и братъ, Филиппъ Орликъ, гетманъ войска запорожскаго” [4].
Вместе с письмом Филиппа Орлика запорожцы получили письмо и хана Каплан-Герая. Лист Каплан-Герая был доставлен в Сичь через “гетмана и стражника” дубоссарского и, по войсковому обыкновению, был прочитан в одно время с листом Орлика на всеобщей раде. В своем листе хан вновь приглашал запорожцев под свою протекцию и давал им место для основания Коша “внизъ ДнЪпра, къ Алешкамъ, къ Кардашину и къ Сырти”, обещал содержать их в прежней милости и днепровых вольностях и приказывал слушать и за вождя считать “пана гетмана Филиппа Орлика, прибывшаго по указу Порты оттоманской, изъ города Солуня въ личное распоряженіе ханскаго величества” [5].
Но напрасно Филипп Орлик и Каплан-Герай взывали к запорожцам. Несмотря на все доводы, несмотря на все красноречие Орлика, запорожцы остались вполне равнодушны как к нему лично, так и к покровителю его, крымскому хану. Надеясь на милость русской императрицы и на слова графа Вейсбаха, обещавшего защищать запорожское войско от татар в случае прихода их к русским границам, запорожские козаки послали мая 8 числа ответ Филиппу Орлику и Каплан-Гераю и в тех ответах “прямо отъ ихъ послушанія отказались и въ подданствЪ императорскаго величества декларовались” [6].
В письме к Орлику запорожцы выставляли все неблаговидные поступки крымских ханов в отношении козаков за все время их жизни под крымской протекцией; открыто объявляли Орлику о том, что не Москва к козакам письма “прелестныя” писала, а сами козаки челобитные посылали к царскому величеству с неотступными просьбами принять запорожцев “до прежней ласки и милости”, которую они, наконец, теперь и получили. Они советовали и самому Орлику сделать то же, что все войско сделало, и доказывали, что если хан, соединившись с Орликом, возьмет Украйну, то все-таки получит ее не Орлик, а другой кто-нибудь, который будет над ней ругаться, как ругались поляки, изгоняя в ней православную веру и насаждая между народом унию. В заключение же письма запорожцы просили Орлика оставить их совершенно в покое и не писать больше никаких писем, так как они теперь уже подданные не крымского хана, а русской императрицы, которой будут служить до последних дней своей жизни “изъ рода въ родъ и становиться за счастливое владЪніе ея и всего христіанского посполитого народа” [7].
В письме к крымскому хану Каплан-Гераю запорожцы писали в том же тоне. Кланяясь до самой земли ханской милости и вторично воздавая хану благодарность за хлеб, за соль и за протекцию, какую он оказывал в течение нескольких лет всему войску, запорожцы открыто объявили ему о том, что они желают жить под обороною российской православной государыни и вечно служить всем ее будущим преемникам. Много перенесли запорожцы обид и от ногайских татар, захвативших все степные угодья от Великого лимана вверх до порогов Днепра, и от крымских татар, грабивших ни в чем не повинных запорожцев за убегавших из Крыма невольников, за пропажу татарского скота и всякого добра [8], и от ляхов, которым хан дозволял вешать козаков, отправлявшихся в Брацлав и в другие города за рыбой, и от их милости Адиль-Герая и бывшего хана Менгли-Герая, когда, после их междоусобной брани, ни в чем не повинных полторы тысячи запорожцев запровадили в каторги, от азовских татар, которые не раз нападали возле реки Калмиуса на запорожцев, ходивших за зверем. Да и теперь если бы запорожцы пошли за ханом против поляков, то могло бы случиться то же, что случилось во время похода с Адиль-Гераем: тогда бы запорожцев или в дальние места попродавали или ногайцы, забрав, порубали, как изрубили они шесть человек запорожцев, ходивших к городкам у реки Орели. Вследствие всего изложенного запорожское низовое войско и решило склониться под державу православного монарха, чтобы не погибать “въ невЪдомыхъ нападеніяхъ” [9].
Оба письма, письмо Филиппа Орлика и письмо хана Каплан-Герая, и копии с собственных на них ответов запорожцы отправили через бывшего кошевого атамана Ивана Белицкого с шестью товарищами к графу фон-Вейсбаху в Киев. При этом, пользуясь таким случаем, кошевой атаман Малашевич и все запорожское товариство просили графа пропустить Белицкого в Петербург для подания на высочайшее имя челобитной о дозволении войску запорожскому, в случае протеста со стороны крымского хана и турецкого султана за занятие козаками нового урочища, оставить войску лишь то место, где оно основало Кош свой, потому что “то мЪсто отъ давнихъ лЪтъ низовому войску надлежит и никЪмъ не разграничено”; за это козаки обещаются верно, до конца дней своих, русскому престолу служить и всему великороссийскому и малороссийскому народу стражниками быть. Козаки и тепер готовы в помощь русскому войску выставить тысячу человек товариства к тому времени, когда укажет сам граф, хотя всего войска, пока стоит лето, они собрать не могут, потому что, пользуясь летним временем, козаки разбрелись — кто к низовью Днепра, кто на речки полевые — для рыбной ловли.
Граф Вейсбах, получив такое письмо, похвалил запорожцев “за умный къ измЪннику и къ хану на письма ихъ отвЪтъ”, просил и впредь подобные письма доставлять ему, а посланных от гетмана и от хана у себя задерживать, за что обещал делать об них всеподданнейшие донесения и доставлять всему войску разные милости. Относительно же посольства Ивана Белицкого с товарищами в Петербург граф писал кошевому, что он сперва хотел дождаться возвращения из столицы бывшего судьи Решетила да атамана Прокофия Федорова, посланных в столицу с той же целью от войска; потом, однако, видя неотступную просьбу Белицкого, отправил его с тремя куренными атаманами в столицу, а трех его товарищей вернул до Коша. Через возвращаемых товарищей граф Вейсбах объявлял всему войску, что козаки могут на занятых ими местах жить беспрепятственно; в случае же попыток к нападению на них татар, просил немедленно дать знать ему о том, чтобы послать к запорожцам отряд русского войска, стоящего на правой стороне Днепра; а пока от татар не будет никаких на козаков нападений, жить спокойно и никаких не причинять обид им. А на запрос кошевого Ивана Малашевича, к какому времени он должен приготовить в помощь русским тысячу человек конного войска, граф Вейсбах отвечал, что он и сам того не знает, когда окажется надобность в запорожской помощи, но во всяком случае просил кошевого заготовить, на случай войны, побольше лошадей и ружей и выступать в поход из Коша по первому к войску письму, а пока “свободно на своихъ дачахъ дЪла исправлять” [10].
Покончив раз навсегда с Крымом, кошевой атаман Иван Малашевич и все запорожское низовое товариство составили мая 29 числа подлинную записку на “потомную память” о том, сколько лет войско запорожское низовое под протекцией крымскою мешкало и в каких местах Кошем или Сечью сидение имело [11]. Из этой записки видно, что после разорения Чортомлыцкой Сичи запорожцы сперва поселились в Алешках, у Кардашинского лимана, и прожили там 19 лет; потом из Алешек поднялись вверх по Днепру и сели на месте старой Чортомлыцкой Сичи. Прожив в Чортомлыцкой Сиче два года, спустились к устью речки Каменки и прожили там четыре года. От Каменки поднялись к урочищу Базавлуку и марта 31 числа 1734 года оселись на реке Подпильной, прожив всего под крымскою протекцией 25 лет.
“Перве когда покойно Иоанъ Мазепа гетманъ пресвЪтлЪишему православному монарсЪ московскому cіeecть покойному Петру АлексЪевичу, первому імператору, змЪнилъ, адокороля швецкого присталъ ивойско-жъ запорожское низовое указами ипрелЪсными своими писмами дотоеи-жъ змЪни своей привабилъ, то, по разоренію воискомъ московскимъ за тую змЪну старой СЪчи, якая была при Чортомъ лику (т.е. при Чортомлыку) на над-Скарбнымъ (т.е. над Скарбным), воиско запорожское низовое оттудова внизъ Днепра вроку 1709-м мая 12 числа избигши (т.е. избегши) исовокупившися своимъ-же воискомъ, якая часть была при помянутомъ Мазепе кшведу, когда онъ, король швецкій значне под Полтавою тогожъ року 1709 іюня 27 числа отъ воискажъ московского побЪжденъ зосталъ, тамо на низу Днепра подкрымскою державу задевлетъ дерей (т.е. за Девлет-Гирея) хана удавшися, СЪчъ были себЪ при Олешкахъ и Кардашину над-Конскою завели, гдЪ лЪтъ девятнадцать мешкалы и пакы збунтовавшыся и кошевого себЪ Ивана Гусака изобравши и расколъ между собою учинивши на тое-жъ вышпомянутое старое мЪстце и къ Чортомъ лику вгору Днепра сошедлы и СЪчЫо два года сыдЪлы. А потомъ заделлы-дерей (т.е. за Девлет-Гирея) хата указомъ внизъ Днепра спустившыся вышше Казыкермена надъ Каменъкою въ третомъ мЪстцу и сЪли булы Кошемъ и четыре года мешкали, що чыныть под-крыломъ въ тыхъ трехъ мЪстцахъ всЪхъ лЪтъ чысломъ двадесять и пять зоставалы изаблагоразсуднымъ поводомъ и урядомъ на тотъ часъ Его Милосты пана Ивана Малашевича Атамана кошевого курЪннаго Пашковскаго gды [12] Капланъ Дерей хадъ крымскій згетманомъ Орликомъ Станеславу Лещынскому изордами (т.е. с ордами) своими пшолъ на помощь подъ Хотинъ и Камянецъ подолскій проты Саса [13] короля полского и противъ войска московского хотячи его королемъ полскимъ постановить и воиско запорожское низовое тудаж ханъ крымскій затягалъ вопомошъ, то втой часъ неизволившы рукъ навоиско християнское поднимать и жалЪючи кревныхъ своихъ и всего народу християнского малороссійского жеби орда выбравши вневолю незапровадила зстоеи помянутой Камянской СЪчи а протекціи крымской вроку вышь описанномъ 1734-м марта 28 числа рушывшысь суд… воднымъ и трактомъ степовымъ и прибувшы тогожъ марта 31-д вгору Днепра івышьше Базавлука над-Подполною мЪстце изобравши Кошемъ по прежнему подвладЪніемъ своегожъ православного монархи московского сиесть задержавы Имъператрицы Анны Иоанновны водворылися именуючися ей и поней державцемъ всероссійскимъ во вЪчніе часы служить, чего рады внезабвенную потомность закошевства тогожъ вышнареченного пана Ивана Малашевича веленно выше именованнагожъ року и дня запысать и лутшаго вЪроятія кто сего потребоват иметь воисковою кошевою печатью при КошЪ Подполной утвердить” [14].
За год перед тем, как запорожцы, руководимые кошевым атаманом Иваном Малашевичем, покинули Каменку и перешли за Чортомлык, скончался главный двигатель событий в Запорожье с 1707 по 1728 год, Константин Гордиенко. О последних днях жизни Гордиенка неизвестно ничего. Одно лишь можно с полною уверенностью сказать, что он остался верным себе до конца своих дней. Ненавидя Москву, Гордиенко всячески старался о том, чтобы удержать запорожцев в пределах Крыма, но в конце концов не успел в том и даже понес, жестокое оскорбление от товариства. Как провел Гордиенко последние годы своей жизни с 1728 по 1733, на то указаний нет никаких. На каменном высоком кресте, стоящем на правом возвышенном берегу Днепра над большой земляной могилой и сохранившемся, несмотря на время и разрушительные стихии, до настоящих дней возле окопа бывшей Каменской Сичи [15] значится следующее: “Во имя отца н сына и святаго духа зде опочиваетъ рабъ божій Константин ГордЪевич атаманъ кошовый: славнаго войска запорозкого низового а куреня платнЪровского: преставися року 1733 мая 4 числа”. На западной стороне креста выбиты — полукруг луны, изображение креста и подобие цветка, на восточной высечены распятие и арматура запорожского войска [16]. Из того обстоятельства, что на кресте кошевой именуется Гордеевичем, а не Гордиенком, можно заключить, что фамилия Гордиенка вовсе не была его фамилией, а скорее произвище по отцу, как это часто водилось у запорожцев, да и теперь водится у малороссиян [17]; настоящая же его фамилия могла быть иная, может быть Головко, может быть Гординский или Городецкий, как о том свидетельствует историк Запорожья половины XVIII века. Тот же историк говорит, что у Константина Гордиенка был сын Василий Головко, который жил после смерти отца в том же Платнеровском курене [18]. Из того же обстоятельства, что Гордиенко после смерти почтен был возведением большой могилы и сооружением монументального каменного креста, следует заключить, что он не совсем был забыт товариством и что у него были искренние, преданные ему друзья. Связь Гордиенка с Мазепой в последнее время перед полтавским событием, да и после того, сделала имя этого кошевого непопулярным среди малороссийской черни вообще и запорожской в частности. Но Гордиенко не любил Мазепу и если протянул ему руку помощи перед Полтавской битвой, то сделал это не ради самого Мазепы, а ради той идеи, которую сам лелеял в своей душе. Константин Гордиенко представляет собой самого выдающегося из кошевых атаманов конца XVII и начала XVIII века, взявшего на себя смелую задачу во что бы то ни стало сохранить вольности козацкие от притязания московского правительства, но, увы, не достигшего своих целей и сошедшего с болью в сердце и с великою горечью на душе в мрачную могилу. Жизнь этого человека, полная трагизма и разочарования, глубоко поучительна. Такой человек, как Константин Гордиенко, казалось, нарочно выдвинут был на историческую сцену для того, чтобы на его примере ярче и нагляднее показать, насколько тщетна борьба отдельных, хотя и сильных волей лиц с духом истории, с ее мощным и непреложным течением. Гордиенко обладал несомненными дарованиями полководца, далеко превосходя в этом случае своего современника гетмана Мазепу. Принимая близко к сердцу интересы своей родины и стараясь проникнуть в далекое будущее, Гордиенко открыто восставал против стремления московского правительства, желавшего через построение крепостей в самом Запорожьи, наложить руку на исконные права и вольности козацкие, и был горячим поборником внутренней автономии и независимости Запорожья от Москвы. Но, не зная меры ни в чем, как человек слишком увлекающийся и страстный, Гордиенко в последнем случае доходил до крайности и всею своею, деятельстью ясно показал, что ему чуждо было историческое сознание о единении всей Великой, Малой и Белой России в лоне православия и под единою державною властью. Поэтому этот кошевой, достойный лучшей участи, умер проклятый Москвой и горько униженный собственным товариством. Впрочем, нельзя не отдать дань этому могучему волей человеку за то, что он и сам с собой не лукавил и в отношении других не кривил душой, а стоял всегда открыто за свои убеждения, каковы бы они ни были в глазах его современников и отдаленных потомков.
Как бы то ни было, но запорожцы не вняли советам Гордиенка и, схоронив своего печальной памяти кошевого атамана, навсегда покинули владения Крыма. Перейдя под власть России, они ждали только открытого признания их со стороны русской императрицы сынами русского отечества. Они с большим напряжением ожидали возвращения своих депутатов из Петербурга и все надежды свои в этом случае возлагали на своего ближайшего защитника и ходатая графа фон-Вейсбаха.
Июня 5 дня граф Вейсбах известил “благороднаго и высокопочтеннаго” кошевого атамана Ивана Малашевича о том, что бывший Запорожский судья Решетило да атаман Прокофий Федоров уже возвращаются из Петербурга в Кош. В Петербурге они были допущены пред очи ее императорского величества и “изустно отъ ея величества обнадежены о оставленіи всему низовому запорожскому войску вины и о содержаніи всемилостивЪйшей ея императорскаго величества протекціи”; находясь же в Петербурге, пребывали во всяком довольстве и получали высочайшие милости: на содержание по приезде с 15 числа 110 рублей на всех да при отпуске назад каждому по 100 рублей да платье в 77 рублей, кроме того особо от самого графа Вейсбаха в городе Киеве на дорогу на всех 150 рублей [19].
Располагаясь Кошем в урочище Базавлуке на реке Подпильной, запорожцы считали это место по праву принадлежавшим России. Иначе смотрели на это турки: они по-прежнему заявляли, что урочище Базавлук составляло, по установленному мирному трактату, собственность Порты. Ввиду этого, для решения спорного дела, назначен был турецкий полномочный Эдикли-ага, о чем турецкое правительство официально известило русского резидента в Константинополе, а русский резидент послал весть о том графу фон-Вейсбаху. Граф Вейсбах находился в то время в Белой Церкви, куда к нему направился через Киев от Нумана, бендерского паши, гонец Шатырь-Али-ага с запросом, достаточно ли будет отправить для решения спора одного турецкого комиссара Эдикли, или же с ним вместе должны приехать и другие.
Получив такое известие, граф Вейсбах потребовал к себе кошевого атамана Ивана Малашевича с “немногими вЪрными атаманами”. Призывая к себе запорожцев, граф не хотел, однако, чтобы они встретились с бендерским посланцем. Поэтому в то время, когда запорожские депутаты, выехав из Сичи, стали приближаться к Белой Церкви, граф Вейсбах поторопился отправить прямым трактом из Киева до Бендер присланного от бендерского паши доверенного комиссара Шатырь-Али-агу с поручиком Наковальниным. Шатырь-Али-аге было объявлено, что граф имеет необходимость выехать из Белой Церкви для смотра украинских полков и потому торопится отпустить его во-свояси “не захватывая БЪлой-Церкви съ надлежащимъ довольствіемъ”. Отпуская Шатырь-Али-агу в Бендеры, граф Вейсбах послал ему письмо для вручения бендерскому паше Нуману. В письме к Нуману граф писал, что с русской стороны никаких на урочище Базавлуке строений не делается, что для подробного осмотра того урочища достаточно будет одного комиссара от Порты Эдикли-аги, что Россия имеет твердое намерение содержать с блистательной Портой вечный мир и что запорожцам внушено никаких противностей и ни в чем не чинить блистательной Порте [20].
Между тем сентября 2 дня в Белую Церковь явился к графу Вейсбаху кошевой атаман Иван Малашевич. При нем были, кроме верных атаманов, войсковой писарь, войсковой асаул, старики или старшина и простые козаки, всех счетом 153 человека. Граф принял всех запорожцев с особенною “пріятностію” и объяснил им, что занятые ими места турки считают принадлежащими не России, а Порте, а потому, для избежания больших неприятностей и для сохранения мирного русско-турецкого трактата, советовал оставить занятые войском урочища и перейти в границы императорского величества. Выслушав такую просьбу, кошевой атаман и все бывшее с ним товариство посоветовались между собой наедине и потом в один голос заявили, что если в самом деле турки сочтут их поселение в урочище Базавлуке нарушением мирного русско-турецкого трактата, то войско может перейти и на другое место. В уверение этого кошевой и все бывшее при нем товариство подали графу Вейсбаху письменный ответ и тут же принесли присягу на “вЪрную службу и вЪчное бытіе императорскому величеству”.
Письменный ответ запорожцев состоял в следующем.
“Мы, ниже подписавшіеся, войска запорожского низового атаманъ кошевый съ куренными атаманами и посполитымъ товариществомъ противъ приказу его сіятельства генерала графа фонъ Вейзбаха отвЪтно симъ доносимъ. А именно: егда къ намъ, войску запорожскому низовому, присланный отъ Порты оттоманской, для осмотру земли, на чьей мы нынЪ кошемъ осЪли, и крЪпости, Едикли-ага прибудетъ, то мы его такъ ласково примемъ и стараться будемъ, чтобъ онъ могъ признать и по возвращеніи своемъ въ Царьградъ оттоманской ПортЪ донести, яко та земля по насъ весма принадлежитъ ея императорскому величеству, всемилостивЪйшей нашей государынЪ во владЪніи быть, нежели-бъ Порта оттоманская могла претендовать, такъ чтобъ когда та земля была ея императорского величества, для чего по cіe время объ ней не было представленія, но противъ оного будемъ отвЪтствовать, яко мы за преступленія отцовъ нашихъ въ высокомъ гнЪвЪ ея величества содержаны были, зачЪмъ для насъ, какъ долго были подъ ихъ турецкою протекціею, и земля та не была надобна и объ ней не требовано и яко-бы имъ оная земля принадлежала, а нынЪ какъ мы въ техъ преступленіяхъ отцевъ нашихъ у ея императорского величества всемилостивЪйшее прощеніе получили в въ свою природную протекцію возвратились, то и оная земля заподлинно съ нами послЪдуетъ, о чемъ самой ПортЪ извЪстно, что намъ съ россійской стороны и между Портою разграниченія и объ ней упоминаемо не было. А что татара свой скотъ въ тЪхъ мЪстахъ, въ которыхъ мы нынЪ Кошемъ осЪли, содержали и то въ надеждЪ, яко мы подъ ихъ протекціею состояли и въ томъ имъ не противилися, особливо что еще довольно земли останется какъ намъ, такъ татарамъ, для чего нынЪ мы намЪрены и ради доброго сосЪдства имъ, татарамъ, своего скота тамъ содержать не откажемъ. Мы подлинно вЪдаемъ, чтобъ турки, такожъ и самъ ханъ крымскій для нашего переходу и нынЪшняго нашего нового Коша ничего упоминати не имЪли и въ молчаніи-бъ пребыли и помянутый прибудущій Едикли-ага изъ Царяграда присланъ-бы не былъ, естьли бы не Орликъ чрезъ свое представленіе турковъ къ тому не пркводилъ и хана беспрестанными своими наговорами не принуждалъ, чтобъ и онъ, ханъ, его представленія и доношенія ПортЪ объявлялъ и о том онъ, Орликъ, неусыпное стараніе имЪетъ и съ такого резону, понеже ему не малое награжденіе и дЪтемъ его (ежели-бы насъ войско къ себЪ притягнути могъ) немалая часть земли, яко имъ собственна на вЪчные времена уступить обЪщана, изъ чего впредь несходственныя и вредительныя дЪла послЪдовать могутъ, чего ради онъ, Орликъ, день и нощь пишетъ и о томъ мыслитъ, однакожъ, какъ кажется, уже въ немилости состоится, понеже сумлеваЪмся, чтобъ онъ, Орликъ, тЪ дЪла, которыя ищетъ, кончить и достать могъ. Какъ мы признаваемъ, турки сами своею арміею хану николи помоществовать, такожъ для помянутыхъ причинъ съ ея императорскимъ величествомъ войны починать не будутъ, токмо хотя войну они декляровали-бы, оная по французской инстигаціи и не изъ показанныхъ резоновъ учинится, не смотря на то, хотя мы и съ нынЪшняго нашего Коша куда на иное мЪсто пойдемъ или нЪтъ. Такожъ татарамъ и туркамъ немалая прибыль приходить, когда торговыя дЪла въ Крыму свободно производятся, которыя ежели мы от нынЪшняго нашего новаго Коша пойдемъ, весма перестанутъ, чего ради мы, войско, надеЪмся, что по возвращеніи турецкого Едикли-аги въ ЦарьградЪ сіи дЪла молчаніемъ пройдутъ и хану спокойнымъ быть повЪлено будетъ, развЪ они уже намЪрены были изъ другихъ причинъ войну начинать и на насъ войско толко тЪмъ претекстомъ показать. Мы, войско, теперешняго времени не опасаемся, чтобы татаре, какъ Орликъ стращаетъ насъ, отъ Коша силою отогнать или по его словамъ насъ турбовать будутъ, только говорятъ, что они зимою чинить намЪрены, при которомъ случаЪ мы надолго не ради крымскихъ (которыхъ за мужиковъ причитать можно), токмо ради сильныхъ ногайскихъ лутше воинскихъ татаровъ безъ ея императорского величества вспоможенія устоять не можемъ; чего ради просимъ такое опредЪленіе при арміи повелЪть учинить, дабы въ нужномъ нашемъ случаЪ помощь получить могли, то чему надЪемся, что татары, когда о такомъ опредЪленіи увЪдаютъ, на насъ зимою нападать не будутъ, ежели-бы прибудущая зима спокойна прошла-бы, то сіи дЪла съ помощью божіею такъ пройдутъ и объ ономъ впредь упоминать болше не будутъ. Мы, войско, сами знаемъ, что наши козаки при СамарЪ не на нашей земли, токмо по силЪ тамошняго разграниченія на турецкой землЪ состоять, того ради какъ скоро мы до Коша своего отсюда возвратимся, нашихъ, до сего времяни при СамарЪ стоящихъ, козаков, сюда на сю сторону ДнЪпра къ себЪ переведемъ и о томъ турецкого Едикли-агу, ежели будетъ объ оныхъ козакахъ упоминать, увЪримъ. А ежели турки при ономъ претекстЪ останутся и одну такую причину покажутъ, чтобы мы, войско, или отъ теперешней нашей СЪчи отошли и на русскій грунтъ (показывати станутъ, будто та земля, на которой мы теперь сидЪніе имЪемъ, къ нимъ принадлежитъ) переведены были или то за разрывъ поставитъ, чрезъ что-бъ ея императорскому величеству еще того времени вновь война притти и невинно христіанская кровь проливаться могла, въ таком несчастливомъ дЪлЪ (ежели-бы оная ради насъ учинилась-бы) мы, храни, Боже, не желаемъ, дабы объ ономъ на насъ вина предъ Богомъ и предъ ея императорскимъ величествомъ легла, чего ради мы въ то время, когда ея величества резидентъ г.Неплюевъ изъ Царьграда о турецкихъ резолюціяхъ и учиненныхъ декляраціяхъ увЪдомитъ, по всеподданнЪйшей вЪрности и покорности отъ теперешней СЪчи со всЪмъ своимъ Кошемъ пойдемъ и у границъ ея императорского величества, зачавше от рЪки Тесмина до пороговъ, какъ далеко та граница имЪется, Кошемъ осядемъ, а понеже намъ, войску чрезъ то какъ рыбы, такъ звЪриныя ловли не такъ доволно будетъ, того ради просимъ, дабы при такомъ случаЪ намъ войску, какъ вЪрнЪйшимъ подданымъ ея императорского величества, такъ долго, покамЪстъ война съ турками будетъ, и мы до теперешняй СЪчи возвратиться можемъ, какъ мнЪ кошевому, такъ прочимъ старшинамъ годовое денежное жалованье и на нашъ Кошъ годовой провіантъ, а ради отвозки, дабы наши или водовые сюда пушки и протчихъ нашйхъ клейнодъ выше порогъ днЪпровыхъ довольныя подводы опредЪлены были ея императорского величества за всемилостивЪйшимъ указомъ, понеже (ежели-бы такой ея императорского величества высочайшей милости не могли получить) мы всЪ вышепоказанные наши клейноты и лутшія наши добра оставимъ и потерять принуждены будемъ, изъ чего впредь татаромъ и туркомъ немалая прибыль, а въ службЪ императорского величества вредъ учиниться можетъ. Того ради всепокорнЪйше просимъ сей переходъ такъ долго оставить, покамЪсть не самонужно потребуетъ и ея императорского величества министръ изъ Царяграда объ ономъ весма запотребно не увЪдомйтъ, особливо, ежели возможно будетъ, въ такомъ случаЪ дабы мы, войско, не симъ временемъ или не зимою, но впредь будущую весну, то есть въ апрЪлЪ мЪсяцЪ, на показанныя мЪста переходить имЪли, чрезъ что-бъ мы своего добра утерять не могли, а въ то время въ апрЪлЪ мЪсяцЪ можемъ полою водою свои пожитки судами безъ жадной шкоды препроводить, въ которое время и означенныхъ подводъ не такъ много потребно будетъ” [21].
Отпуская от себя запорожцев, граф Вейсбах просил их, чтобы они, в случае приезда к ним Эдикли-аги для осмотра земли и крепости на урочище Базавлуке [22], приняли его и отправили так, чтоб он, по прибытии в Царьград, мог сказать, что та земля не султану, а ее императорскому величеству принадлежит и что о ней вовсе не было упомянуто во время установления русско-турецкого разграничения. Так или иначе, но если запорожцы останутся на урочище Базавлуке, граф обещает дать им пехотный и два конных полка при генерал-майоре Гейне для отражения татар. В случае же они уйдут в границы России, граф даст им подмогу для доставки войсковых клейнотов и судов на новое место поселения их, так как сами запорожцы в “нынЪшнее (т.е. осеннее) время” никак не могут их перевезти через пороги вверх реки Днепра. “И по моему подлому мнЪнію, доносилъ графъ фонъ-Вейсбахъ императрицЪ АннЪ ІоанновнЪ въ Петербургъ, запорожцовъ до того времени, пока за возвращеніемъ вышеозначеннаго Эдикли-аги, по осмотрЪ Коша ихъ, Порта не отзовется, съ нынЪшняго мЪста не переводить, ибо можетъ быть ага, по ихъ запорожскому ласковому принятію, яко та земля не къ туркамъ принадлежитъ, Порту увЪритъ, что, она, Порта, увЪдавъ, можетъ быть и въ молчаніи останется” [23].
Приезд кошевого атамана в Белую Церковь и отъезд его из нее в Сичу должен, согласно высочайшему приказанию, содержаться в самой строгой тайне. Несмотря на это, граф Вейсбах при всем его старании, не мог соблюсти государственной тайны: весть о выезде кошевого атамана распространилась не только между малороссийским, но и между польским народом. В Польше разнеслось эхо, будто кошевой атаман идет на помощь регулярному войску русской императрицы с 15000 человек козаков для покорения “противныхъ” (королю Августу III) поляков. Тогда на поляков напал такой страх, что некоторые из знатных польских шляхтичей обратились с просьбой к русскому генерал-майору Шпигелю, который послан был с тремя полками в корпус генерал-лейтенанта принца Гессен-Кобургского, чтобы Шпигель расположил свои войска на стоянку в их имениях и тем спас бы от разорения со стороны запорожцев их деревни и имения. Вследствие такой просьбы генерал-майор Шпигель обратился с вопросом к графу фон-Вейсбаху, насколько правдоподобны распространившиеся слухи о выходе кошевого атамана в Польшу. На такой вопрос граф Вейсбах, не скрывая перед Шпигелем тайны, отвечал, что кошевой атаман действительно к нему приходил и что граф, нарочно, для разглашения молвы, дал полякам понять, что “ежели противные поляки къ покоренію королю Августу третіему не придутъ, то онъ (т.е. графъ Вейсбах), толикое 15-ти тысящное число (козаков) сюда въ 6 дней пришлетъ; а егда-же къ покоренію придутъ, то запорожцовъ отправленіемъ удержитъ, ибо поляки ни отъ кого такъ, какъ отъ запорожцовъ, опасенія не имЪютъ, понеже вЪдаютъ, что они во время войны безъ остатку разореніе чинятъ” [24].
Тем временем кошевой атаман Иван Малашевич, куренные атаманы и прочие козаки, присягнув на верность русской императрице в Белой Церкви и “поклонясь за все добро” графу Вейсбаху, сентября 9 числа оставили Белую Церковь и 21 числа прибыли в Сичь. С 21 сентября и по 7 октября они ждали к себе приезда Эдикли-аги, но вместо него приехал другой комиссар, который назвал себя Заим-Ахмет-агой: “Самъ собою онъ ростомъ великъ, лицомъ пригожъ, борода у него черная безъ сЪдины, рЪчами плохъ”. При нем состоял старый ага именем Аслан от крымского хана Каплан-Герая; с Ахмет-агой и Аслан-агой было “прочихъ турокъ” 50 человек. Запорожцы, в силу наставления графа Вейсбаха, встретили турецких комиссаров как царских послов и обошлись с ними “честно”, т.е. при въезде их в Сичу и при отъезде выстрелили из пяти войсковых пушек и в презент поднесли им 12 лисиц. Приехав в Сичу, турки подали запорожцам два письма, — одно от крымского хана, другое от бендерского паши. В тех письмах было написано, что крымский хан получил уведомление, будто запорожское войско, перейдя под протекцию ее императорского величества, поселилось на крымской земле и стало строить себе город; узнав об этом, хан дал знать Порте; Порта же прислала к запорожцам своего капичи Заим-Ахмет-агу, которому запорожцы должны дать дозволение осмотреть сечевой город, дабы он донес о том самому хану. При Ахмет-аге и Аслан-адже был еще очаковский турчанин Салей-барактар, который подал запорожцам особое от хана письмо и четыре “обманныя” письма от Орлика, “дабы запорожцы по совЪту и наставленію Орлика, паки къ протекціи хана крымского обратились и на прежнемъ-бы мЪстЪ въ Олешкахъ Кошемъ сЪли”. Хотя запорожцы тех писем хана, паши и Орлика читать не хотели, но, по крайнему настоянию и принуждению турецких и крымских послов, распечатали и пред всем войском вычитали. По прочтении же писем, запорожское войско, не склоняясь ни на какие прельщения, в том же совете своем честно турецкому и крымскому послам отвечало, что все козаки давно уже перестали слушать “науки” Орлика и давно уже отказались переходить Кошем вниз Днепра к Олешкам под протекцию крымского хана. Напротив того, они решили будет ли то счастливо или несчастливо чиниться, здесь под владением православной монархини не на чужой, а на своей древней неразграниченной земле, Кошем своим сидеть и до конца жизни своей государыне служить. В таких же словах ответили запорожцы и на письма хана и паши; на письма же Орлика, как ни домогался получить на них ответа Салей-барактар, не дали ответа никакого, решительно объявив, что и впредь не будут ничего отвечать Орлику. После такого ответа турецкие и крымские посланные перестали склонять запорожцев к возвращению в крымские владения и попросили позволения, в силу указа Оттоманской Порты, осмотреть вновь поселенный Кош запорожский, не строится ли у козаков город. Получив на это полное позволение и обойдя кругом место Сичи, комиссары осмотрели все поля и отводы и потом спросили, не строится ли у козаков где-нибудь тайно при Базавлуке на острове город. Осмотрев же и убедившись, что у запорожцев кроме куреней не строится никакого города, снова “пріятно” им сказали, что “хотя сія граница къ турецкой ПортЪ или (какъ Орликъ въ письмахъ своихъ пишетъ на двое) къ полякамъ надлежитъ, то однакожъ, дабы войско, здЪ обрЪтаясь яко на крайнемъ мЪстЪ, фортеціи не строили, а о границЪ, чья она будетъ, два монарха, турскій и московскій, говорить будутъ и какъ между собою постановятъ, такъ и будетъ”. Окончив таким образом осмотр Коша и пробыв в нем два дня, турецкие и крымские комиссары отъехали от запорожцев водою двумя судами да степью лошадьми в город Бендеры [25].
Результат такого осмотра был вполне благоприятен для запорожского войска. В начале 1735 года русские резиденты в Константинополе Неплюев и Вишняков доносили императрице Анне Иоанновне, что турецкий ага, ездивший для осмотра границ в запорожский Кош, по возвращении своем в Царьград, доносил, что “тЪ мЪста болЪе къ ПольшЪ принадлежать и сверхъ того въ тЪхъ мЪстахъ никогда никакого разгранічения не было”. Отвечая на то донесение, императрица писала в Константинополь резидентам, чтобы они в вопросе о деле запорожцев постарались “какъ по тамошнимъ обстоятельствамъ будетъ пристойно и возможно, оное (дело) вдаль отволочь, не подавая, однакожъ, никакой явной причины и противности и объявляя всегда, что ежели тЪ земли всеконечно ПортЪ принадлежать, то и тЪ запорожцы оттуда переведены будутъ, пока подлинно усмотрится, куды ихъ турецкое намЪреніе клонится и что отъ нихъ (турок) впредь ожидать надобно” [26].
Как бы то ни было, хотя вопрос о принадлежности урочища Базавлука все еще не был окончательно решен, но запорожцы “крЪпко и ладно” засели в Базавлуке и давно уже считали себя подданными России. Для того, чтобы на будущее время не возникло между запорожским Кошем и русским правительством каких-либо недоразумений, от запорожцев потребовали прислать особых депутатов в город Лубны для подписания условий, на основании которых войско переходило в подданство российских императоров. От русского правительства послан был в Лубны принц Гессен-Кобургский, и договор состоялся на основании следующих семи условий:

1. Все вины и измены запорожских козаков против России предать полному забвению.
2. Жить запорожцам в местах, где разорено в 1709 году их жилище.
3. Пользоваться им промыслами, как на реке Днепре рыбной ловлею, так и в степях звериной охотою, от российских кардонов беспрепятственно.
4. Иметь им чиновников по настоящему тогдашнему положению.
5. Сохранять верность к престолу российскому и быть стражами границ государства российского.
6. Быть им в зависимости от главнокомандующего генерала, в Малой России определенного.
7. Получать им за службу их жалованья ежегодно 20000 рублей на все войско [27].

В тех же Лубнах запорожские депутаты присягнули от имени всего войска на верность русской императрице, и тогда в самую Сичь отправлен был генерал-майор Тараканов для объявления запорожцев подданными России. Тараканову вручено было несколько тысяч рублей денег для передачи их товариству на постройку новой Сечи, о чем особенно хлопотал давний благодетель запорожцев граф фон-Вейсбах.
Когда запорожские козаки узнали о том, что в Сичь едет графский посол, то они решили оказать ему подобающую честь всем войском. В числе нескольких тысяч человек, с кошевым атаманом Иваном Малашевичем и со всею старшиной во главе, они вышли за две версты от Сичи и расположились по обе стороны пути. Увидя посла, они приняли его “съ учтивымъ поздравленіемъ” и салютовали пушечною и ружейной пальбой. В самой Сичи у церкви посла встретило запорожское духовенство “съ надлежащею церковною церемоніею” В церкви святого Покрова, в присутствии посла отслужен был молебен о здравии русской императрицы Анны Иоанновны с пушечной пальбой. После молебна, на собранной войсковой раде, прочитана была императорская грамота о прощении запорожцам их бывшей вины и о принятии их под скипетр России. После этого все войско в присутствии посла принесло присягу на верность русской императрице.
Едва окончилась вся эта церемония, как в Сичь прибыл и полномочный посол от турецкого султана: султан, узнав о конечном намерении запорожцев перейти под скипетр русской императрицы, решил так или иначе вернуть их к себе. Но запорожцы не оказали турецкому послу той чести, какую оказали они русскому послу: в честь его они только один раз выпалили из пушек, но и то тогда лишь, когда он сам салютовал, приблизясь к Сиче. Турецкий посол приехал в Сичу с старшинами, янычарами, денежной казной и “пребогатыми” дарами. Кроме того, он привез с собой султанский фирман и несколько писем от именующего себя гетманом малороссийских козаков Филиппа Орлика. Тогда в Сичи вновь собрана была общая войсковая рада и на ту раду, кроме турецкого посла, приглашен был русский посол, которому оказана была “всякая честь отъ войска”. Войдя в раду, турецкий посол обратился к козакам с речью и убеждал их остаться верными могущественному падишаху, как были они дотоле ему верны, за что обещал им от имени своего повелителя на будущие времена великую милость и большое жалованье и при этом сослался на то, что того же желает и гетман Филипп Орлик, ближайший их патрон и начальник. Но запорожцы, едва услыхали имя Филиппа Орлика, как начали бранить н поносить его за вероотступничество и за принятие им магометанской веры, а вместе с тем стали докорять и самих татар за их недоброжелательства к козакам и за безбожные налоги на войско. В заключение же всего козаки закричали, что они христиане и подданные русской императрицы, в доказательство чего кошевой атаман, войсковая старшина и атаманы куреней подошли к русскому послу и выказали перед ним знаки покорности русской императрице, показав в то же время полное невнимание ко всем присланным представителям турецкого султана. После этого рада была окончена. Но турецкий посол спросил у запорожцев ответа на письмо Орлика и на грамоту султана. Запорожцы дали ругательный ответ по адресу Орлика, крымского хана и турецких старшин, и потом, проводив посла из Сичи в открытую степь, внезапно напали на него и отобрали у него всю казну, которую он привозил в Кош для раздачи козакам в случае их согласия остаться верными турецкому султану, но которую он теперь вез с собою назад.
Возвратившись в Стамбул, турецкий посол сообщил обо всем происшедшем с ним на запорожском Кошу, и тогда султан издал приказ схватить козаков, не успевших выехать еще из пределов Крыма, и отдать их в тяжкие работы на вечные времена. Запорожские козаки, узнав о том, в свою очередь, не остались в долгу: они схватили несколько человек турок и изрубили их в куски.
О переходе запорожцев к России послано было донесение лично императрице Анне Иоанновне, а о присяге их сообщено в сенат [28].
О числе всего запорожского войска, приведенного на верность русской императрице, современная событию записка говорит, что в Белой Церкви при кошевом атамане было в присяге 153 человека, а в Запорожской Сиче, кроме бывших в дальних отлучках, было 7115 человек. Кошевой атаман Иван Малашевич в письме к графу фон-Вейсбаху, писанном октября 10 числа 1734 года, извещал, что козаки, не успевшие принести присягу, разошедшиеся в разные стороны, кто на полевые речки в Малую Россию, кто по торговым делам в Крым, кто на работы в другие места, будут приведены куренными атаманами к присяге на верность ее императорскому величеству государыне императрице Анне Иоанновне тогда, когда явятся в Кош [29].

Примечания:

1. Каушаны — местечко Бендерского уезда в Бессарабии, летняя резиденция крымских ханов и центральная ставка ногайских сираскеров буджацкой орды.
2. Находясь за границей. Орлик не знал подлинно многих событий на Украине и составил себе почему-то представление о том, будто бы Апостол взят был в тюрьму и там умер, чего, однако, с ним не было.
3. Разумеется, полковник Игнат Галаган, разоритель Чортомлыцкой Сичи.
4. Киевская Старина, 1882, апрель, т.II, 108—116.
5. Киевская Старина, 1882, апрель, II, 122—124.
6. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
7. Киевская Старина, 1882, апрель, II, 119—121.
8. Хотя запорожцы “за невинность свою приносили присягу предъ бусурманскими судами, но не имЪли ни въ чемъ BЪры и тЪми присягами только души попроклинали”.
9. Киевская Старина, 1882, апрель II, 122—124.
10. Киевская Старина, 1882, IV, 129—132.
11. Хранится в Московском отделении архива главного штаба: дела кн.Потемкина-Таврического, 1734 г., опись 194, связка 181, № 5. Транскрипция документа передается буква в букву, автор позволил себе только расставить знаки препинания и поставить начальные большие буквы в собственных именах.
12. Это слово в подлиннике написано так: первая латинская буква “g”, а две русские — “ды”.
13. То есть саксонца; разумеется король Август II (1733—1763), родом саксонский курфюрст.
14. С показанием приведенного документа не согласуется рассказ, Б. Каменского, который передает (История, 1822, IV, 38,41; 1842, III, 124,126), что после разорения Чортомлыцкой Сичи, запорожцы сперва поселились в 1709 году при устье р.Каменки, впадающей в Днепр; но оттуда, во время похода русских против турок, изгнаны были в 1711 году Скоропадским и Бутурлиным, охранявшими границы у Каменного Затона от нападения неприятеля, и поселились в Алешках, где пробыли до 1733 года. При этом историк делает ссылку на малороссийские дела московского архива мин. иностр. дел за 1709 год, № 34 и 1711, № 4. Сверяя эти ссылки с имеющимися в настоящее время в Архиве делами под показанными годами и нумерами, мы находим совершенно несоответствующие обстоятельствам документы, а потому считаем более основательным держаться показания кошевого Малашевича и верить в то, что после разорения в 1709 году Сичи запорожцы с Чортомлыка перешли прямо в Алешки. Фактов, о которых говорит Б. Каменский, не отмечает в своей Истории России и Соловьев; т.XV, 1865, глава V; т.XVI, 1866, главы I и III. Костомаров передает то же, что и Б.Каменский, но не ссылается ни на какой источник: Мазепа, 1885, 623.
15. Место Каменской Сичи находится в имении землевладельца Херсонского уезда Михаила Федоровича Огаркова Консуловке, или Разоровке, ниже большого села Мелового, как раз при впадении речки Каменки в реку Днепр, между левым берегом Каменки и правымберегом Днепра.
16. Эварницкий, Запорожье, С.-Петербург, 1888, II, 117.
17. Как например: отец называется Карпо, сын Карпенко, отец Нечипор, сын Нечипоренко, отец Сидор сын Сидоренко.
18. Мышецкий, История о козаках запорожских, Одесса, 1852, II, 34, прим.42.
19. Киевская Старина, 1882, IV, 129—132.
20. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
21. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
22. В письме бендерского паши Нумана к графу Вейсбаху: “Въ мЪстЪ имянуемомъ Базагылыке”.
23. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
24. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
25. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
26. Архив мин. ин. дел, мал. дела, 1734 и 1735, св.69, № 6.
27. Чтения московского общества ист, и древн., 1848, № 6, 45.
28. Чтения московского общества истории и древн., 1848, № 6, 44,45; № 8,21,22; Мышецкий, История о козаках запорожских, Одесса, 1852, 27—30.
29. Архив министерства иностранных дел, малороссийские дела, 1734 год, связка 69, № 5.