Угроза со стороны турок и татар московскому царю.— Слухи о сношениях Сирка с турецким султаном, крымским ханом и гетманом Юрием Хмельницким.— Извещение от Сирка Самойловичу о движении врагов к Чигирину.— Отправка Сирком к гетману письма Юрия Хмельницкого.— Совет Сирка о разрушении Чигирина и просьба о присылке клейнотов в Сичь.— Недовольство гетмана тем и другим и увещательное письмо его к кошевому.— Верность Сирка русскому царю.— Угрозы Сирку со стороны султана.— Неудача русских и малороссийских козаков под Чигирином.— Подвиг Сирка на Днепре.— Сношенья его с ханом и поход его на Кызыкермень и Тавань.— Смерть Сирка.- Предания и песни о нем.— Моровая язва на Запорожье осенью 1680 года.— Проезд через Запорожье московских послов Зотова и Тяпкина в Бахчисарай для заключения мира.— Новый кошевой атаман Волошанин.— Прелестные листы Яна Собеского к запорожцам и увещательный универсал гетмана к запорожцам по этому поводу.— Смерть Федора Алексеевича и присяга запорожцев Петру.— Объявление запорожцам условий Андрусовекого перемирия с поляками.
Настал 1678 год. России вновь грозила беда от нашествия турок на Украйну. Турки и татары снова собрались идти под Чигирин. Ходили слухи, что турецкий султан приказал идти на войну всем своим подданным от 12-ти лет; что в одной Волошской и Мутьянской земле он велел заготовить 60000 тесниц и 60000 кирок, лопат и топоров. На этот раз предводителем турецких войск был объявлен визирь Кара-Мустафа, человек испытанный в ратном деле. Царь и гетман вновь стали готовиться к отпору и потом вновь должны были ведаться с Иваном Сирком. А между тем о Сирке снова стали приходить недобрые вести. Гетману доносили, что кошевой поддался турецкому султану и в большой дружбе с крымским ханом, что он сносится с ними через обводных, с той и другой стороны, послов, что он пересылает все царские грамоты и гетманские листы к султану и обнадеживает его отстать от подданства русскому царю, так как ему без того сильно далась Сибирь, попасть куда он вовсе теперь не желает. Говорили и о том, что Сирко сносится с Хмельниченком через своего посланца Яненка, а Хмельницкий сносится с Сирком через Коваленка, подкупая запорожцев деньгами и, по султанскому указу, всякими запасами обнадеживая их, “только б слов своих не дерзали переменяти, на Крым и иные города наступати”, за что запорожцы и кошевой Сирко с своей стороны отправили послом войскового асаула Шила, “чтоб салтан письмом своим их подкрепил и в походе своем на Москву заднепровских городов не занимал и черными Муравскими шляхами шел”. Указывали также на то, куда Сирко для приклонения под бусурмана выходить имел, а именно на реку Ингул [1]. Наконец, сообщали о Сирке и то, что, отправив к Хмельниченку своих послов Ивана Яненченка и Семена Гречку, Сирко заключил с ним тайный договор на том, чтоб веру православную не гнать, чтоб податей и ясырю не давать, чтоб вольностей и прав запорожских не нарушать, чтоб старшин войска турецкого и татар в малороссийские города не допускать, и за все это, буде салтан на сии статьи согласится, он, Серик, его, Юраску, за князя примет и всю Украйну по обе стороны Днепра под турецкую державу приведет. Впрочем, более дальновидные люди, те, которые лучше понимали Сирка, доносили гетману, что Сирко этим всем “просто манитъ враговъ, чтобы враги на него самого прежде времени не наступали, Запорожьемъ и СЪчью не овладЪли и разоренія не учинили; что онъ только времени выжидаетъ, чтобы надъ Крымомъ и надъ крымскими людьми промыслъ чинить; оттого жъ и гетману о всякихъ тамощнихъ (крымских) вЪдомостяхъ въ то же время пишетъ” [2]. И точно, января 26 дня Сирко доносил гетману о движении татар на Чигирин; взамен чего гетман извещал его о приказании царя всем силам идти под Чигирин, а малым войскам, по совету Сирка, стать у Муравских шляхов, в Белгороде и на Осколе реке [3]. В то же время Сирко писал письмо и царю, прося его через своих козаков об отпуске из Москвы на Сичь Махмета, мурзы белогородской орды, на освобождение из Крыма кровных своих [4].
Не доверяя ни в чем кошевому, гетман особенно был возмущен, когда ему прислано было письмо Хмельницкого к Сирку.
Февраля 7 дня Хмельницкий писал Сирку, что, по его просьбе, он готов стараться у султана об освобождении из неволи пленных, козаков, за то просил кошевого прислать к нему или товарища своего или 100 человек нарочных послов; если же он послов не пришлет, то тем его, Хмельницкого, в большой стыд перед султанским величеством приведет, который постоянно о них спрашивает, да и своих товарищей, находящихся в неволе, погубит всех. Получив это письмо, Сирко отослал его, вместе с собственным письмом, Самойловичу. В собственном письме Сирко в свое оправдание писал, что просил Хмельницкого за прежних своих товарищей, взятых у Лодыжина, а к крымскому хану посылал тех, которые пойманы у Переволочны. В заключение письма Сирко говорил, что посольства к Хмельницкому он никакого не посылал, а только лишь о своих товарищах просил, в доказательство чего и ответ Хмельницкого на свою просьбу приложил. Вслед за этим письмом Сирко отправил гетману и другое письмо. В нем он советовал гетману, как поступить на случай прихода врагов, с городом Чигирином. Совет его состоял в том, что вместо того, чтобы разоренный неприятельским мечом город защищать, было бы удобнее Киев, святой город, оборонять: “Лучше бы жителей всЪх тамошнихъ (Чигирина) изъ города вывесть, а самый замокъ сжечь, потому что поганый на пожарное мЪсто не пойдетъ, да и намъ на двЪ доли войско неудобно раздЪлять” [5].
Получив листы кошевого Сирка и приложенное к ним письмо Юрася и усмотрев в них “злосливое” против христиан намерение, гетман немедленно отправил их в Москву с грамотой к царю, в которой писал: “Не для чего иного советует он (Сирко) покинуть Чигирин, как для того, чтобы, вместе с Хмельниченком, привести злобный замысел свой. Пусть только Чигирин достанется в руки им, тогда они снова укрепят его, Хмельниченко сделает в нем столицу княжества своего, а Сирко объявит главным гетманского регимента своего, потому что уже и теперь Сирко величает Хмельниченка князем Малой России, а Хмельниченко Сирка — гетманом кошевым войска запорожского низовых козаков [6]. Гетман Самойлович, как и прежде, особенно настаивал на защите Чигирина. “Почему, — говорил — имъ, запорожцы, не смотря на расположеніе къ Хмельницкому и къ туркамъ, не соединились съ ними явно (во время первого Чигиринского похода) и не помогли имъ въ войнЪ? Потому что запорожцы смотрЪли на Чигиринъ и слЪдили за его судьбой: кто будетъ владЪть Чигириномъ, тому поддадутся запорожцы и вся Малороссія по ту сторону ДнЪпра” [7]. Еще более, чем совет Сирка о разрушении Чигирина, возмутила гетмана просьба кошевого о присылке в Сичь войсковых знамен и о даровании кошевому местечка Келеберды, с чем он обратился к Самойловичу через своих посланцев, отправленных в Батурин, пользуясь, разумеется, затруднительным положением гетмана и царя и надеясь чрез то успеть в своей просьбе. “Къ чему затЪяли они теперь просьбу свою? Никогда того не бывало, да и теперь не годилось имъ о томъ вашего государского престола утруждать, — писал гетман царю Федору Алексеевичу. — Во всЪ ьремека, какъ стало войско запорожское подъ вашей православной государской обороной, одному региментарю гетману давались знамена и булава, за которыя войско запорожское на службу вашу государскую ходить должно; а всякій полковник, по христіанскому обыкновенію и по стародавиимъ войсковымъ правамъ, дЪлаетъ самъ себЪ для воинскаго дЪла, какия можетъ, знамена, что и запорожцамъ можно было бы сдЪлать. И если бы у нихъ не оказалось денегъ на то, то и я могъ бы имъ какой вещью помочь, или, сдЪлавъ готовое знамя, на Кош послать. И то удивительно, для чего они не искали знамен и никуда не посылали по нихъ тогда, когда у нихъ самозванецъ былъ, а сами сдЪлали ихъ для него да и теперь хранятъ у себя. К чему же они просятъ именно теперь царскихъ знаменъ? Къ тому, чтобы прибрать побольше малоразсудныхъ и легкомысленныхъ къ себЪ людей и отъ Чигирина ихъ отвлечь. Говорили они и наказывали, чтобы дать имъ Полтавского полка мЪстечко Келеберду и Переволочанскій перевозъ на ДнЪпрЪ. И то они новое дЪло вымышляютъ от начала, какъ стало Запорожье, и по настоящее время, ни мЪстечкомъ, ни селомъ, ни другимъ меньше того запорожцы на УкрайнЪ не владЪли и просить о том за стыдъ себЪ почитали; также и самъ я размышляю, что того мЪстечка Келеберды отдать имъ непригоже, потому что тогда в одномъ полку два начальства будетъ, одно давнее, другое новое, отчего распри между людьми станутъ да к тому же, основавъ тамъ свою власть, запорожцы внушатъ другимъ не повиноваться намъ. Обращаясь къ намъ съ такими неподобными просьбами, они просто возносятся оттого, что къ нимъ, на Запорожье, от васъ, великаго государя, и отъ меня, вашего государскаго подданного, частыя въ эту зиму посылки были: они воображаютъ, что безъ нихъ никакое прибыльное дЪло не совершится” [8].
Не менее того гетман злился на Сирка и за то, что он все еще не переставал сноситься с Хмельниченком, принимал письма из Крыма и не прекращал вопроса об обмене пленными. Марта 2 дня писал Сирку из Крыма Шарин-бей, что хотя хан и султан с государства сходят, но он, бей, готов додержать с Сирком учиненный между крымцами и козаками договор, лишь бы только и запорожцы додержали его, о чем просил известить его, будут или нет козаки крымцам верны. Сирко, отсылая гетману письмо бея, вместе с тем писал ему, что бею дано слово быть с Крымом в миру не для чего иного, как для размена пленных, но и то только до святого Георгия, а после святого Георгия гетману будет дана весть, и как гетман Сирку посоветует, так он с Крымом и поступит [9],
Узнав доподлинно о всех сношениях Сирка с врагами русского царя, Самойлович, отправляя в Сичь царского посла с жалованьем войску низовых козаков, приказал, для разузнания дела, козаку Полтавского полка Ивану Красноперченку и товарищам его, собрать сведения о всех намерениях запорожцев. Прибыв в Сичь, Красноперченко и товарищи его узнали, что турский султан имеет идти на Украйну, что запорожцы готовы выступить против него; что с крымским ханом они будут держать перемирие, ради окупа пленных, только до святого Георгия; что Юрий Хмельницкий присылал в Сичь трех козаков, чтобы склонить запорожцев на свою сторону, но запорожцы в том ему отказали, а во всем положились на государскую волю. Сам Сирко призывал Красноперченка в свой курень одного и спрашивал его о своей жене, детях и доме, потому что он, Иван Красноперченко, с его женой “в прежние лета был воспреемником”. Призывал к себе Сирко и Тишка Ганусенка, которого гетман из Батурина к Сирку посылал; тому Сирко, сняв со стены Спасов образ и поцеловав его, говорил, что если он не верен царскому величеству и враг гетману, то пусть бы тот образ побил и душу, и тело его [10].
Собрав все сведения о Сирке и усмотрев в них “явные свидетельства” нерасположения к царю и вражды к себе, гетман все-таки нашел нужным ладить с Сирком и для того, чтобы отвлечь его от злого намерения пересылок с турками и Юрием Хмельницким, определил послать ему увещательное письмо и удовольствовать разными запасами. В письме гетман советовал кошевому и всем козакам не обольщаться обещаниями князя-чернеца о готовности его способствовать освобождению пленных товарищей их; а более всего не надеяться на бусурман, которые и подданных своих христианам ни вольностей не дают, ни креста святого ставить на храмах, ни пения божественного в церквах, ни открытых знамений на себе творить не позволяют; а во время войны не для сражений и воинских дел, а только лишь для сооружения мостов и для починки переправ употребляют, — того же не было бы и запорожским козакам. В заключение письма гетман извещал козаков, что он велел изготовить им в Переволочне 200 бочек муки, 40 бочек пшена, несколько полтей ветчины, за которыми советовал им, по прежнему обычаю, прислать в Переволочну нескольких товарищей своих [11]. О посылке своего письма и о всех намерениях Сирка гетман донес грамотой в Москву, за что нолучил монаршую благодарность от царя [12].
Между тем турецкий султан, не получая определенного ответа от Сирка, решил, или по крайней мере, велел распустить слух о решении своем послать часть войска турецкого числом 40000 человек на 40 каторгах к Сичи и выше ее к урочищу Кичкасу, чтобы здесь свой город устроить и отсюда над Чигирином промысел чинить. Тогда Сирко снова заговорил с крымцами о размене пленных, взятых уже не в Лодыжине, а в Переволочне, на что от крымцев новое предложение получил — быть с Крымом в миру, за что крымцы обещались по самый Киев в Днепре своих лошадей не поить. Обо всем этом Сирко известил гетмана своим письмом (мая 10 дня) и просил его прислать к ним с войском сына своего Семена Самойловича для отпора врагу. На письмо кошевого гетман советовал запорожцам решительно разорвать с крымцами мир, потому что они, как он подлинное известие имеет о том, намерены каким-нибудь способом все Запорожье снесть. Вместе с этим гетман извещал Сирка, что к нему едет нарочный царский гонец стольник Василий Перхуров с увещательной грамотой от царя, дабы превратить козаков к истинной царского величества верности и к единомыслию с гетманом [13].
Царский гонец действительно прибыл в Сичь и, по обыкновению, был принят в ней с приличными случаю почестями. Получив от стольника грамоту, кошевой, старшины и все товариство, трижды поклонились перед ней в землю и, испрашивая прощения в прежних своих винах перед царем, поклялись на этот раз соблюдать верность московскому царю, повиноваться малороссийскому гетману, размириться и начать военные действия с неприятелями. Сам Сирко с клятвой объявил гонцу, что он уже сделал распоряжение о сборе к Светлой неделе всего войска в Сичу и о немедленном выступлении в поход. Высказывая верность московскому царю и готовность в войне на неприятелей, Сирко и запорожцы тут же заметили, что в Запорожье слишком “малолюдно и голодно” и настает большая надобность в запасах и войске: “Хотя бы малую часть русских войск прислал государь для славы имени своего, но с пушками, которых нет в Запорожье, а гетман прислал бы Полтавский полк, тогда вместе с ними мы отправились бы воевать Крым”. Кроме того, запорожцы по-прежнему жаловались на гетмана за то, что он не отдает им ни Келеберды, ни Переволочны; а кошевой, по-прежнему, просил государя прислать ему бунчук и знамя: “Без знамени государского ходить ему никуда невозможно, потому что слывут они государские подданные”. В беседе с царским гонцом Сирко открылся даже, что ему сам крымский хан не советовал отступать от московского государя: “Зачемъ вы ищете другого государя? Есть у васъ московскій государь, есть и гетманъ; одну сторону Днепра опустошили, хотите разорить и другую. Если турки завладЪють и этой стороною ДнЪпра, то не только вамъ, но и Крыму будетъ плохо,— лучше повиноваться одному гетману, нежели преклоняться предъ многими” [14]. На просьбу Сирка и запорожцев ответили тем, что прислали в Сичь царское денежное жалованье, пушки, свинец и царское знамя, а также Полтавский полк козаков с видимой целью помогать запорожцам в борьбе против неприятелей, но в действительности наблюдать за их действиями.
С этих пор Сирко все свои сношения с неприятелями решительно разорвал. Июня 10 дня гетман Самойлович писал литовскому гетману Пацу, что кошевой Сирко и все войско низовое должную к монарху христианскому веру свою додерживают и к регименту гетманскому непременную склонность сохраняют, о чем через своих посланных по должности своей ведомость чинят. И точно. Оставив в Сичи наказного атамана Шиша, Сирко с товариством спустился на Низовье Днепра и стал поджидать там неприятелей. Июля 12 дня над днепровским лиманом, против урочища Краснякова, в устье речки Корабельной, кошевой разбил несколько [15] турецких каторг и корабельных, с хлебом и запасами, судов, которые шли под начальством каторжного паши к Очакову и Кызыкерменю, откуда паша имел направить запасы сухим путем к бусурманским войскам. Сирко сделал это тотчас по приезде [16] в Сичь царского гонца Василия Перхурова, перед которым он хотел показать свою преданность царю; из всех турецких судов, по словам самого Сирка, спаслось только одно с парусами и с несколькими людьми, о чем кошевой извещал гетмана через козака Игната Уфедя, послав через него турского языка, а также семь пушек и двадцать знамен. Оставив Кош с ясырем в Кардашине над Днепром, Сирко, желая опередить турок, шедших из-под Чигирина, двинулся к Бугу, к заставе и турскому мосту; мост тот сжег, заставу разгромил, много усталых, голодных и раненых мусульман истребил, а христианских пленников из неволи вызволил и всем этим многих татар заставил вернуться из похода в Крым [17].
Однако, геройский поступок Сирка не спас Украйны от беды: в то время, когда Сирко громил татар на Днепре, в это самое время (августа 11 дня) русские ратники и украинские козаки понесли поражение и отступили от Чигирина. Падение Чигирина произвело сильной впечатление на украинцев и потому немудрено, что современники стали винить в этом князя Григория Ромодановского и гетмана Ивана Самойловича. Летописец Самуил Величко объясняет, не утверждая, однако, положительно, неудачу русских и украинцев под Чигирином во время второго чигиринского похода турок бездеятельностью гетмана Самойловича и князя Ромодановского: Ромодановский боялся нападать на турок, будто бы, потому, что в их руках находился его сын князь Андрей Ромодановский, взятый в плен десять лет тому назад. Турецкий визирь угрожал князю, что если он осмелится помешать ему взять город Чигирин, то получит в подарок облупленную и набитую соломой кожу с головы пленного сына его. Самойлович же, “знюхавшись с князем и следуя его воле”, вовсе не сочувствовал рвению козаков к войне с турками и проиграл успех войны. Но едва ли этому обвинению Величка можно придавать серьезное значение: ни предшествующее, ни дальнейшее поведение князя Григория Григорьевича Ромодановского не дают никакого основания заподозревать его верность русскому престолу; тем более, что сын его находился в руках татар в Бахчисарае, а не в руках великого визиря. Самый же неуспех русских и украинцев под Чигирином объясняется неуменьем и медлительностью со стороны князя и гетмана, а не изменой их и какой-то непонятной злобой к Чигирину. Также нужно смотреть и на укор кошевого Сирка по адресу гетмана Самойловича. Сирко, под влиянием страсти и гнева, возмущенный вестью о падении Чигирина, написал Самойловичу следующее, исполненное жестоких и большей частью незаслуженных укоризн и насмешек, письмо:
“Вельможный мосце пане гетмане тогобочный украинскій малороссійскій Іоанне Самойловичъ. ПослЪ кончины славного, памятнаго, добраго нашего гетмана, Богдана Хмельницкаго, по истинЪ дорогого отчизнЪ своей малороссійской сына, когда стали являться частые и непостоянные гетманы, и когда, через дЪйствія враждебныхъ сосЪднихъ монарховъ (что ясно из андрусовских постановленій 1667 года), единая Малая Россія наша бЪдная отчизна, раздЪлилась пополамъ сперва на два гетманства, начавъ отъ, полтавскаго Пушкаря и переяславскаго Сомка, потомъ черезъ Ханенка уманскаго, на три гетманства, и, вслЪдствіе постоянныхъ междоусобій, достаточно обагрилась кровію нашей братіи; тогда мы, войско низовое запорожское, тотъ же часъ перспективою нашего ума здалека усмотЪли и поняли наступавшій упадокъ и всеконечное запустьніе отчизны нашей малороссійской. Въ действительности оно такъ и сталось съ вашей гетманской антецессоровъ, тогобочныхъ гетмановъ ласки. Смотря издалека окомъ нашего разума на этоть приближавшійся упадокъ отчизны, мы нигдЪ не могли безъ сердечнаго сожалЪнія вкусить хлЪба и одопочить спокойно послЪ трудовъ дневныхъ, потому что насъ постоянно безпокоило и одолЪвало то, что, велЪдств1е войны и иепріязни обостороннихъ ДнЪпра гетмановъ, приходилось намъ полными слезъ глазами смотрЪть на пустую а мертвую Малую Poссію, матку нашу, и вмЪсто богатых жилищъ отцовъ и праотцевъ нашихъ видЪть жилища дикихъ звЪрей. Желая предупредить это по мЪрЪ силъ нашихъ, мы письмами нашими и усовЪщевали и убеждали сегобочныхъ гетмановъ, чтобы они, для общаго отеческаго добра, отринули всЪ циркумстаціи войнъ и непріязни и оставались бы въ пріязни и згодЪ съ сегобочными гетманами, антецессорами вашими и отнюдь не склонялись бы на обманчивыя польскія приманки и обЪщанія. Однако, всЪ наши доводы мало имЪли дЪйств1я, и чЪмъ дальше, тЪмъ больше между гетманами обЪихъ сторонъ вражда и злоба возростала и чрезъ ихъ междоусобныя войны нашу братію искореняла. И хотя всЪ те прошлые гетманы наружно показывали, себя, усердными устроителями и опекунами отчизны нашей, однако каждый изъ нихъ скрытно и безъ всякой совЪсти, съ немалымъ ущербомъ для отчизны и съ погубленіемъ подчиненнаго ему христіанскаго народа, ради исполненія своего властолюбія и ненасытныхъ афектовъ (желаний), больше старался забрать воды на свои лотаки (мельничные колеса) и затЪмъ до тЪхъ поръ сушилъ свою голову такимъ неспасительнымъ ремесломъ, пока, вмЪстЪ съ урядомъ своимъ, вовсе не терялъ ее, съ немалымъ для отчизны бЪдствіемъ. ПослЪ всего этого, не удивляйся, ваша вельможность, войску запорожскому, если намъ пришлось, послЪ случившагося збуренія турчиномъ Чигирина, Канева и всЪхъ остальныхъ сегобочныхъ городовъ и селъ украинскихъ малороссійскихъ, и тебя записать в реестръ прошлыхъ, не особенно усердныхъ къ отчизнЪ нашей, гетмановъ; ибо, зная, какое вниманіе и готовность к оборонЪ от турокъ оказалъ ты на слезныя суплЪкаціи (просьбы) лодыжинцамъ, уманцамъ и жителямъ другихъ городовъ и повЪтовъ, не иначе можемъ и разумЪть о васъ, мосце пане, какъ сказали выше. И точно, вмЪсто военнаго похода и обЪщанія обороны лодыжинцамъ в уманцамъ, ты, счастливо назадъ оть Лысянки повернувши и предоставивши дЪло однимъ братьямъ нашимъ, добрымъ и отважнымъ рыцарямъ, за здравіе отчизны и Лодыжина, свой животъ тамъ утратившимъ, ты вмЪсто щирости своей дырку Мурашкою заткнулъ [18], а самъ, яко журавель на купинЪ стоящій, издалека черезъ ДнЪпръ смотрЪлъ до Лодыжина и Уманя, что тамъ будетъ твориться, обгородившись хорошо наметными стЪнами, для защиты своего здоровья, чтобы оттуда не залетЪла по вЪтру пуля какая и твоему здоровью, в роскошныхъ перинахъ, какъ павЪ въ краснопестромъ перЪ, не причинила ущерба. О нещирости же вашей къ Чигирину мы уже и не пишемъ вамъ, когда не только мы, войско низовое запорожское, но и весь великороссійскій и малороссійскій свЪтъ ясно то видЪть можетъ, что онъ, съ прочими городами и украинскими селами, погибъ черезъ вашу съ княземъ Ромодановскимъ нещирость и незычливость и окончил дни свои полнымъ запустЪніемъ съ премногимъ пролитіемь христианской крови и съ погубленіемъ истой братіи нашей, ибо какая могла быть къ Чигирину пріязнь ваша, когда у васъ издавна сильная злоба къ нему была? Если прежде вы, ваша мосць, не стыдились на Дороигенка и на Чигиринъ со своимъ и съ московским приходить и открыто воевать его, то какъ могли вы устыдиться, чтобы не оборонять и препятствовать паденію его? Объясни же теперь, пане гетмане Самойловичъ, что доказал ты, какую услугу Богу и отчизнЪ сдЪлал: Дорошенка въ непрестанную неволю заслалъ, Чигиринъ со всей сегобочной Украйною потерялъ, многому множеству крови христіанской напрасно пролиться допустилъ и послЪ такого мнимаго благополучія обЪих сторонъ гетманомъ титуловаться сталъ. Что же тебЪ отъ той запустЪлой сегобочной стороны? Разсмотри, какого ты чаешь отъ нея пожитка и обогащенія. Намъ кажется, что лучше было бы вам двоимъ быть на обЪих сторонахъ гетманами и жить какъ братьямъ, въ любви и единомысліи, чрезъ что вы были бы и непріятелямъ страшны, и въ корыстяхъ своихъ РЪчи Посполитой украинской всегда умножались бы. Теперь же ты настоящій погубитель Чигирина и остатка сегобочной Украины, потому что если бы ты не добывалъ и не взялъ его, вмЪстЪ съ Дорошенкомъ подъ свою власть, то и турчинъ не приходилъ бы добывать его. А впослЪдствій, черезъ разумныя медіяусы, могла бы и вся сегобочная Украйна отъ турской власти безъ всякаго кровопролитія подъ высокую руку православнато монарха съ Дорошенкомъ приклониться и тебя какъ единаго пастыря знать; но ты такъ ожесточился на Дорошенка и на всю сегобочную Украйну, что и мало не хотЪл обождать до такого счастливаго времени. А нынЪ дождался крайняго уладка и запустЪнія отчизны нашей и уже теперь гимны, сложенные Дорошенку, тебЪ суть приличны, потому что за тебя, гетмана Самойленка, вконецъ опустЪла сегобочная Украйна, за что дашь отвЪтъ передъ Богомъ всевидящимъ. Твоему разуму показался лучшимъ одинъ человЪкъ, сынъ князя Ромодановскаго, нежели тысячи братіи нашей, христіанъ православныхъ, великороссійскихъ и малороссійскихъ, оставленныхъ безъ должной помощи твоей, на убіеніе бусурманъ въ ЧигиринЪ, КаневЪ и другихъ мЪстахъ. Кто тутъ слЪпотЪ твоего ума не удивится? Кто, разсмотрЪвши такое жестокосердіе твое, может съ пріязнью и зычливостью приклониться къ тебЪ? И если кровь одного праведнаго Авеля вопіяла отъ земли до Бога объ отмщеніи Каину, то, какъ ты думаешь, не будетъ ли пролитая по твоей причинЪ кровь премногихъ христіанъ скаржитися на тебя и просить справедливости у Господа Создателя, Судіи праведнаго? Знай хорошо, что вскорЪ постигнеть тебя то, о чемъ и не мыслишь, и ты кровію своею и чадъ своихъ заплотишь кровь братіи нашей; за погубленіе многой братіи нашей неожиданное на домъ твой найдетъ губительство. Богатства твои, которыя ты уже собралъ и думаешь еще собрать, въ день гнЪва божія не помогутъ тебЪ, ибо одна правда избавляетъ мужа отъ смерти. Они перейдутъ въ руки нетрудившихся, и ты останешься сирымъ и бЪднымъ, и какъ по твоей винЪ отчизна наша сегобочная малороссійская запустЪла, такъ и домъ твой возносящійся запустЪеть и въ жилищахъ твоихъ живущаго не будетъ; ею бо мЪрою мЪрилъ еси, тоею возмЪрится, по неложному глаголу евангельскому. Излагая все это вслЪдствіе сердечнаго сожалЪнія о постигшихъ бЪдствіяхъ и крайнемъ упадкЪ отчизны нашей малороссійской, сегобочной Украйны, мы вмЪсто благополучія поздравляемъ тебя, желая, чтобы ты чрезъ тотъ упадокъ очнулся и, остерегаясь своего паденія, поискалъ бы милости божіей для вЪчнаго живота и благополучія, невозбранно подаваемой всЪмъ просящимъ и ищущимъ ее, усердно прося которой и для себя, остаемся вашей вельможности зычливые пріятели и братія, Иванъ СЪрко, атаманъ кошовій зо всЪмъ товариствомъ войска низового запорожскаго. Зъ Сичи запорожской, септемврия 25, року 1678” [19].
Отступив от Чигирина и переправившись через Днепр, Кара-Мустафа отдал приказание, ввиду того, чтобы прекратить запорожцам выход в Черное море, вновь возвести на устье Днепра три крепости: на правом берегу Днепра — Кызыкермень, на острове среди Днепра, против Кызыкерменя, Тавань и на левой или крымской стороне, при самом берегу реки, Арслан или Аслан. Между этими городами велено было протянуть железные цепи через Днепр и его левые рукава для того, чтобы загородить путь козакам к морю и соляным ямам; к цепям прикрепить маленькие колокольчики, чтобы слышать, когда запорожцы будут своими лодками в цепи ударять. Возведение этих крепостей поручено было главному надзирателю всех строений Мимай-аге; защита же работников поручена была Каплан-паше с шестью янычарскими полками. Но едва строители начали возведение крепостей, как на них напал Иван Сирко с 15000 человек запорожцев. Сперва он побил татар, забрав у них скот и лошадей; потом напал на турок-работников и янычар-охранитйлей, работников изрубил, а янычар разогнал. Деятельную помощь в этом случае оказал Сирку царский стольник Василий Перхуров с московскими ратными людьми [20].
Осенью того же года Сирко через своих послов Прокопа Голоту и Андрея, Калниболотского куреня козака, извещал гетмана, что крымский хан прислал к кошевому посла с просьбой заключить на три месяца для окупа пленных с ним мир, а главным образом, для отыскания знатного аги Мустафы. По той просьбе Сирко отправил к хану своего толмача, через которого узнал, что хан, по приказу султана, имеет в заднепровскую Украйну для соединения с Хмельниченком выходить и там промысл свой чинить: теперь же кошевой предлагает гетману взамен знатного аги взять из плена боярского сына Андрея Ромодановского или же вместо него потребовать 40000 ефимков с татар за выкуп Мустафы-аги. На письмо Сирка гетман отвечал листом, что, видя искреннее желание к православному монарху и доброе расположение к нему, региментарю своему, он донес пресветлому монаршему престолу о службе и благих делах Сирка, а насчет знатного турчина, взятого в плен, советовал ему за малый окуп его не избывать; если же его почему-либо в Сичи неудобно держать, то лучше было бы к нему, гетману, прислать. Подавая по-прежнему добрый совет Сирку отнюдь ни туркам, ни Хмельниченку не доверять, гетман с тем вместе писал ему, что, несмотря на запрещение царя, больше 10 человек запорожских посланцев посылать в Москву, гетман на этот раз позволил идти, по прошению Сирка, 50-ти козакам, “дабы великий государь, взирая на ваши труды, в вашем челобитье явил вам милость свою”. Вслед за отбытием запорожских послов в Москву, к гетману пришло известие от Сирка, что крымский хан “под государские города” войной идет [21].
В 1679 году, в воздаяние подвигов прошедшего года, царь Федор Алексеевич послал в Сичь козакам милостивое жалованье: 2 пушки, 200 ядер, 50 пудов пороху, 50 пудов свинцу, 500 червонцев, 170 половинок сукна; кроме того, особо кошевому Сирку: две пары соболей добрых, два сорока соболей, два бархата червчатых, два сукна — одно малинового, другое червчатого цвета по пяти аршин длины, атласа гладкого и камки по 10 аршин длины [22].
В этом же году разнеслась весть о том, что султан, желая отомстить запорожцам и Сирку за разорение турецких крепостей при устье Днепра, а также за истребление 13500 человек янычар в 1674 году в самой Сичи, решил уничтожить гнездо козаков, Сичу, и для этого послал пашу Кара-Мухаммеда с войском вверх по Днепру [23]. Сирко, узнав о приближении к Чортомлыку Кара-Мухаммед-паши и не надеясь на силы козаков, перенесся из Сичи на урочище Лободуху, между островов. Турки приблизились к Сичи всего лишь на один переход [24]. В это время царь Федор Алексеевич, узнав об опасности, угрожавшей Сирку и козакам, отправил для обеспечения южных границ большую конную и пешую рать под начальством Якова Корецкого на Запорожье в помощь Сирку, чтобы кошевой соединенными силами мог туркам и татарам “противиться”. Но враг, проведав о том, “ужаснулся и аки некая змея, устрашенная, спрятал свою гордую главу” [25]. В этом же году разнеслась было весть о том, будто Сирко убил изменника русскому царю Юрия Хмельниченка, но то оказалось одной лишь молвой [26]. Напротив того, самого Сирка в это время покушался зарезать какой-то татарский мурза, но кошевого предупредил один запорожский козак, и раздраженный Сирко убил мурзу [27].
Гетман Иван Самойлович, узнав об опасности, угрожавшей Сичи от турок, написал Сирку письмо с готовностью помогать ему против врагов; на то письмо кошевой и козаки отвечали ему своим листом. Они благодарили гетмана за высказанное сочувствие, но отклонили предложение его о помощи им: “Если вы, ваша вельможность, станете безпокоить вашу гетманскую особу с такой пріязнью и усердіемъ, какую выказали у Лодыжина, Уманя, Чигирина, Канева и другихъ украинскихъ сегобочныхъ городовъ и повЪтовъ, то лучше вамъ оставаться въ собственномъ домЪ и не смотрЪть на наше паденіе сблизка, какъ смотрЪли вы безпечально на паденіе Чигирина; а мы поручаемъ себя всемогущей божіей защитЪ и сами будемъ при всесильной помощи божіей промышлять о своей цЪлости, въ случаЪ прихода непріятелей” [28].
Это было писано апреля 6 дня, а мая 29 дня коломацкий сотник Остафий Подерня в своем диете к ахтырскому полковнику Федору Сагуну писал, что в этот день ехали через Коломак [29] орельские да сирковские козаки и сказывали ему, Остафию: “Посыланы-де из Запорожья, из Сичи, от кошевого атамана Ивана Сирка во все города листы о том, что бусурмане хотели учинить с ним мир и не учинили” [30].
Спустя два месяца после этого известия Сирка уже не стало в живых.
“Того же лЪта августа перваго числа, представился отъ жизни сей, черезъ некоторое время послЪ болЪзни, въ ГрушевкЪ, въ пасЪкЪ своей, славный кошевой атаманъ Иван СЪрко. Препровожденный водой до запорожской Сичи, он погребенъ былъ чЪстно всЪмъ войскомъ низовымъ запорожскимъ въ полЪ за Сичей, противъ московскаго окопа, гдЪ погребалось и другое запорожское товариство. Хоронили его знаменито августа 2 дня со многой арматной и мушкетной стрЪльбою и съ великой отъ всего низового войска жалостью, какъ прилично оказывать то такому справному и счастливому вождю, который съ молодыхъ лЪтъ и до старости своей, пробавляясь военными промыслами, не только удачно Крымъ воевалъ и пожегъ в немъ многіе города и не только въ дикихъ поляхъ, по разнымъ мЪстамъ, татарскіе загоны громилъ и христіанскихъ полоняниковъ отбивалъ, но, выплывая въ Черное море лодками, въ разныхъ мЪстахъ немалые шкоды и разоренія бусурманамъ чинилъ, а по самому морю корабли и каторги, плывшіе изъ Константинополя въ Крымъ, Азовъ и другія мЪста, разбивалъ и съ великой добычей счастливо съ запорожскимъ войскомъ до Коша возвращался. Все войско его любило и за отца своего почитало. Похоронивши же его, какъ выше сказано, съ жалостію великою, знатную надъ нимъ насыпали могилу и на ней каменный крест поставили съ надлежащимъ именемъ и надписомъ его дЪяній” [31].
Гетман узнал о смерти Сирка из письма к нему нового кошевого атамана Ивана Стягайла, который, извещая Самойловича о кончине Сирка, с тем вместе сообщал, что войско запорожское, гуляя на Азовском море, разгромило турецкий корабль на нем, девять человек турок взяло в плен, а остальную, большую часть, потопило в море.
“Если жизнь людей находится въ рукахъ Бога, то по волЪ его терминъ смерти беретъ всякаго человъка со свЪта; такимъ способомъ августа перваго числа, пришедшій смертельный часъ взялъ отъ животнаго мЪшканія, наполнивъ насъ жалостію, и пана Ивана Сирка; тЪло его несчастнаго послЪ его страданій, мы похоронили, по обычаю христіанскому и по набожному обряду церковному въ полЪ, при КошЪ, августа 2 дня. А сами, оставаясь в неотмЪнной и вЪрной службЪ нашему государю, его царскому пресвЪтлому величеству, готовимся все войско собрать на Кошъ для приведенія въ надлежащій порядокъ Запорожья, чтобы быть всегда готовыми на всякую царю услугу. При этомъ извЪщаемъ вельможность твою, что послЪ смерти небожчика (Сирка) наше запорожское товариство, будучи на Азовском морЪ, августа 8 дня турецкій корабль громило: большую часть людей его побило, а девять человЪкъ непріятелей до Коша привело; послЪдніе намъ объявили, что ни отъ татаръ, ни отъ турокъ никакой войны на нашего государя и на Украйну не будетъ, потому что (мусульмане) завелись войной съ французскимъ королевствомъ. Для того всЪ турецкія каторги (морские суда) изъ Чернаго моря и отъ Константинополя пошли въ БЪлое (Мраморное) море; только и осталось четыре каторги, которыя пошли, да и то не надолго, с казной в Азовское море. Оттого же ни на Дунай, ни на ДнЪстрЪ, нигдЪ нЪт турецкихъ войскь; только въ Крыму носятся вЪсти, будто орда весной двинется на Украйну. Узнали мы и томъ, что царское пресвЪтлое величество съ найяснЪйшимъ королемъ польскимъ хотя и братски живутъ, но не смакуютъ и на ляховъ ропщутъ. Что до того, что мы не посылаемъ нашихъ посланцевъ до великаго нашего государя, то это происходить от того, что наше товариство ни съ поля, ни съ воды до сихъ поръ не явилось къ намъ, а если, дастъ Богъ, съ ихъ приходомъ, мы получимъ какую-нибудь вЪсть о непріятеляхъ, то въ тотъ же часъ пошлемъ сказать о томъ царскому пресвЪтлому величеству. А такъ какъ твоя вельможность обЪщала намъ испросить ласку у великого государя, то просим уторовать (проторить) напередъ для этого дорогу. С этими прописанными вЪстями посылаемъ до твоей вельможности нашихъ товарищей Кузьму съ Семеномъ Ганженкомъ и при нихъ одного изъ взятыхъ невольниковъ, волошина, который все также хорошо знаетъ, какъ и тЪ турки, и такъ же, какъ они, разскажетъ; мы сами сперва его допросили, а потомъ то же самое отъ другихъ слышали. Прося взаимно извЪстить насъ о движеніи войскъ его царскаго пресвЪтлаго величества съ войскомъ твоей вельможности и возможно скорЪй возвратить намъ назадъ нашего посланца, желаемъ твоей вельможности отъ Господа Бога имЪть многолЪтнее здоровье и счастье въ помыслахъ, а себЪ ласки твоей до насъ. Вельможности твоей зичливые пріятели и нижайшіе слуги Иванъ Стягайло, атаманъ кошовій войска его царскаго пресвЪтлаго величества запорожскаго низового со всЪмъ товариствомъ. Зъ Коша августа 10, року 1680” [32].
В Москве о смерти Сирка узнали в сентябре того же года по приезде запорожских послов полковника Щербины и бывшего писаря Быховца. В тайном расспросе писарь Быховец [33] о последних годах жизни Сирка сказал следующее:
“Когда Сирко был кошевым, то от него никакого добра великому государю не было; а говорить ему явно никто о том не смел, потому что все его, или вследствие попущения божия, или вследствие хитрости какой, чрезмерно боялись, и что он было задумает, то и сделает, а если б кто не захотел его слушаться, того тотчас бы убили, потому что в кругу у нас всякому вольность, и если бы на кого Сирко что-нибудь затеял, то без всякого розыска тут же и смерть тому была. Сирко не хотел добра великому государю, во-первых, за то, что был в ссылке в Сибири; во-вторых, за гетмана, от которого Сирку, его жене и детям теснота и обида великая была и который отнял у Запорожья маетности и промыслы и не присылал запасов. Были к Сирку посылки от польского короля, чтоб он ему служил, и кошевой начал думать, как бы в Украйне сделать кровопролитие. Послышав об этом намерении, король прислал к нему из Белой Церкви попа; Сирко через этого попа обнадежился, послал к королю сына своего и с ним сотню козаков, отзываясь с верной службой и с таким замыслом, чтоб король навел хана с ордой на слободские украинские города, а свои войска послал по Задесенью; Сирко же в это время под королевским знаменем пойдет также к слободским городам, и когда малороссийские жители увидят на себе такую тесноту, а про Сирка услышат, что он служит королю, то начнут бунт, убьют гетмана, а Сирка провозгласят гетманом, обнадеживаясь на то, что он через польского короля от турок и татар даст им покой. Сила божия не допустила этого намерения до совершения, мы с судьей Яковом Константиновым поработали тут Богу и послужили верно великому государю, до злого намерения Сирка не допустили, не дали ему с Крымом договориться, чтоб быть под обороной турецкого султана. С этих пор Сирко пришел в отчаяние, что не мог исполнить своего намерения и начал хворать; заболел у него левый бок, отчего стал чрезмерно худ. Во время болезни войском не занимался, а постоянно жил в пасеке своей, которая от Сичи в десяти верстах в днепровых заливах со всякими крепостями. Войско стало негодовать, но он говорил козакам: “Слушайтесь меня, я человек старый и воинский, знаю, что в какое время делать, и так вы добрых молодцов растеряли, что без моего совета посылали их в степь”. Король присылал к нему волоха именем Апостольца, который всякими тайными разговорами приводил его к исполнению вышеобъявленных злых дел; мы с судьей узнали об этом от Апостольца, который начал нам говорить, чтоб мы слушались старого воина Сирка, что нам прикажет исполняли бы. Мы спрашивали у Сирка, зачем приехал Апостолец, но он нам не объявил, только вычитал свои и войсковые обиды. Незадолго перед смертью Сирко велел себе сделать гроб и в нем ложился, говорил, что прежнего здоровья в себе не чает и августа 1 дня умер в своей пасеке скоропостижно” [34]. (Соловьев, История России, Москва, 1887, XIII, 274.)
Произнесенный над свежей могилой Сирка суд, сделанный самым влиятельным в Запорожье лицом и, по-видимому, очень близким к кошевому человеком, может служить исходной точкой для оценки всей деятельности знаменитого кошевого низовых козаков. Прежде всего нужно заметить то, что Сирко был человек безусловно честный, не запятнавший себя ни корыстолюбием, ни алчностью, ни продажностью; что он был человек простой и доступный в обхождении, чуждый всякого чванства и надменности, каковыми всеми качествами представлял из себя полную противоположность своему противнику гетману Самойловичу [35]. Затем, нужно сказать и то, что Сирко был истинный патриот, беспредельно и свято любивший свою родину, под которой он разумел не только Запорожье, но и всю вообще Малороссию, не исключая слободской Украйны: за родину он всю жизнь, не покладая своих рук, сражался; ради нее он личными интересами пренебрегал, ни отдыха, ни покоя не знал, всякие опасности на войне ни во что ставил; ради нее же, а не ради личных выгод и капризов, переходил от одного государя к другому, от русского царя к польскому королю, от польского короля — к турецкому султану или крымскому хану. Любя свою родину, не щадя за нее ни сил, ни здоровья, Сирко хотел видеть ее свободной и ни от кого не зависимой. В этом отношении для Сирка был всяк враг, кто только стремился наложить свою руку на вольности низовых козаков. Конечно, из всех соседних запорожцам держав симпатии Сирка всегда направлены были к русскому царю, православному и соплеменному государю, и если Сирко говорил и клялся, что он верно служит московскому царю, то это в сущности и было так. Но, служа царю и симпатизируя ему, Сирко все же не хотел поступиться перед ним ни личной свободой, ни политической независимостью всего Запорожья. Однако, не будучи в состоянии идти в этом отношении прямым путем, Сирко принужден был избирать пути окольные и нередко метаться из стороны в сторону, хвататься то за одно, то за другое средство, простирать свои взоры то к одному, то к другому из соседних государей, чтобы только заручиться помощью одного против другого и тем спасти “дорогую матку” Сичу и сохранить свою свободу и независимость, которая, по словам самих запорожцев, казалась им милее всего на целом свете и была столь же им необходима, как птице необходим воздух, а рыбе необходима вода. Сирко, как самый дальновидный из своих современников человек и как человек, взлелеянный на свободе, любивший свободу выше собственной жизни, политическим идеалом своим считал полную независимость и полную неприкосновенность Запорожья, и в этом смысле действовал всю свою жизнь. Он махал своей саблей на все на четыре стороны, как сказочный богатырь, защищая рыцарскую честь, православную веру и полную независимость, действуя против всех, кто выступал врагом свободы, и за всех, кто стремился к ней. Оттого мы и видим Сирка почти одновременно сражающимся и против короля, и за короля, действующим и в пользу царю, и во вред его, воюющим и против мусульман, и иногда заодно с мусульманами. В этом нет ни верности кому бы то ни было, ни измены, а есть только страстное желание сохранить политическую независимость украинского и запорожского народа. Исходя из этой точки зрения, едва ли можно заподозрить показания войскового писаря Быховца, относительно замыслов Сирка в последние годы его жизни: Сирко действительно мог придти к мысли об отторжении Украины от Москвы, с целью обеспечения малороссийского и запорожского края в отношении его политической независимости. По-видимому, он ясно прозревал в то, к чему должна привести протекция Москвы над Запорожьем, и бросался из стороны в сторону с тем, чтобы навсегда обеспечить независимость Запорожья. Сирко не жил минутой дня и потому, не всегда понимаемый молодым поколением, говорил: “Слушайтесь меня, детки, я старый человек и знаю, что делать”. Однако большинству современников мысли Сирка были чужды: масса запорожской черни и козачества или вовсе не задавалась вопросами о далеком будущем, или же, если и задавалась вопросами, то не шла дальше того, чтобы получить от Москвы побольше подарков и выразить свою независимость от нее криками по адресу Москвы на раде или ограблениями и погромом московских послов и торговых людей в степи. Оттого уже тотчас после смерти Сирка главные его сподвижники и вся масса войска отнеслись, по-видимому, совершенно равнодушно к его заветным мыслям и тайным замыслам.
Личность Сирка, как воина и как непобедимого героя, производила большое впечатление на современников и на последующее поколение, как запорожских, так и малороссийских козаков. Говорили, что равного Сирку не было, не будет и никогда не может быть: на то есть заклятие от самого Сирка: “Хто ляже рядом зі мною, то ще брат, а хто вище мене — той проклят”. Говорили, будто запорожцы, после смерти своего славного и непобедимого вождя, отправляясь в какой бы ни было поход, брали с собой и гроб Сирка, и таким образом пять лет подряд возили его тело и по воде, и по суше, твердо веруя, что Сирко и после смерти своей страшен врагам козацким и что с ним, даже мертвым, можно побеждать бусурман [36]. Говорят еще и теперь, что после смерти Сирка козаки отрезали правую руку его, и с ней везде ходили на войну, а в случае беды выставляли ее вперед, говоря: “Стой, душа и рука Сирка с нами!” И по тому слову враги, как зайцы, бежали от Козаков. Только потом, когда уж и самая Сичь была снесена, и все Запорожье уничтожено, козаки схоронили в могиле руку Сирка, но не схоронили они с ней души его: он вовсе не умер, он жив до сих пор, он и теперь воюет где-то с врагами Христовой веры и козацкой вольности [37].
Могила Сирка, по-теперешнему, находится в деревне Капуливке Екатеринославской губернии и уезда, раскинувшейся при устье речки Чортомлыка, где некогда была Чортомлыцкая Сича, в которой подвизался Сирко. Она находится в огороде крестьянина Николая Алексеевича Мазая и представляет собой небольшой земляной холм, обсаженный кругом кудрявыми шелковицами да высокими тополями и увенчанный небольшой поднятой вверх в два без полутора вершка аршина высоты каменной на подставке, плитой, на которой сделаны с обеих сторон начертания. На восточной стороне этой плиты высечено распятие Христа с обычными при нем буквами на западной стороне, в самом верху, высечен небольшой четырехконечный крест и ниже креста помещена следующая надпись:
В переводе на современную транскрипцию это значит: Року божого 1680 мая 4 преставися рабъ бож Иоанъ СЪрько Дмитрови атаманъ кошовий воска запорозкого за его ц.п.в. (царского пресветлого величества) Федора АлексЪевича. Памят праведнаго со похвалами.
Сравнивая показание этой надписи с показанием современников Сирка кошевого Стягайла и писаря Быховца, а также с показанием летописца Величка, мы видим разницу в месяце и дне смерти Ивана Сирка: надпись гласит, что он умер мая 4 числа; современники и летописец свидетельствуют, что он скончался августа первого дня. Чему в данном случае отдать предпочтение? Основательнее будет отдать предпочтение свидетельствам современника и летописца на том основании, что едва ли памятник, стоящий теперь на могиле Сирка, тот самый, который поставлен был ему тот же час после смерти его. Дело в том, что через двадцать лет после смерти Сирка, когда запорожцы, отложившись от русского царя, перешли на сторону шведского короля и когда русский царь восторжествовал над всеми врагами своими, а в числе их и над войском запорожских козаков, то он приказал всю Сичь, прославленную именем Сирка, до основания раскопать и все могилы ее с землей сравнять. Русские войска, посланные в Чортомлыцкую Сичь и встретившие здесь упорное сопротивление со стороны козаков, до того в своем ожесточении дошли, что, по свидетельству современников, раскапывали могилы мертвецов и выбрасывали трупы погребенных в них козаков. Поэтому, трудно допустить, чтобы в это время уцелел памятник Сирка; напротив того, нужно думать, что он один из первых был разбит и брошен на землю. Потом, когда запорожцы вновь возвратились на свое гнездо, они могли соорудить Сирку новый памятник и тут, делая по памяти надпись на нем, допустили некоторую неточность в показании месяца и дня смерти Сирка.
“ПРЕДАНИЯ О КОШЕВОМ АТАМАНЕ ИВАНЕ СИРКЕ, ЗАПИСАННЫЕ В ПОЕЗДКУ ПО ЗАПОРОЖЬЮ ЛЕТОМ 1896 ГОДА”
Со смертью Сирка слава низовых козаков надолго померкла, и запорожцы уже не играли никогда такой выдающейся роли в истории Южной России, какую они играли при своем знаменитом кошевом. В Сичи выступили другие вожаки, менее сильные и менее предприимчивые, чем Сирко. Зато на Украйне и в Москве после Самойловича, царя Алексея Михайловича и Федора Алексеевича, напротив того, явились выдающиеся деятели, каковы: гетман Иван Мазепа и в особенности царь Петр Алексеевич. Мазепу запорожцы ставили наряду с Хмельницким и сложили на этот счет поговорку: “Од Богдана до Івана не було гетьмана”. Оттого все попытки запорожцев, после смерти Сирка, составить себе независимое положение и играть прежнюю роль оканчивались одними неудачами. Запорожье по-прежнему “шаталось” между Россией и Польшей с одной стороны и Крымом и Турцией — с другой, ища везде точку опоры для своей политической независимости. Разница была лишь в том, что в прежнее время запорожцев боялись и заискивали везде, теперь же их только терпели и пользовались ими лишь в крайней необходимости.
В ноябре месяце после смерти Сирка прибыл в Сичу с царским жалованьем запорожскому войску посол Бердяев и, вышед в раду, говорил козакам, чтобы они не думали делать того, о чем замышлял Сирко, и присягнули бы на верность русскому царю. Запорожцы, приняв жалованье, в присяге послу отказали: “Для чего нам присягать? Мы великому государю не изменяли и изменять не хотим, а сукон прислано нам мало, поделиться нечем, не будет на человека и по поларшину: на Дон великий государь посылает денег, сукон и хлебных запасов много; мы против донских козаков оскорблены”. Присутствовавший на войсковой раде посланец гетмана Ивана Самойловича Соломаха, слыша те речи запорожцев, заметил: “Гетман обещается присылать вам хлебные запасы, пошлите только ему сказать, сколько вам в год надобно, и денег будет присылать, из тех, что собираются с аренд”.
После этого стал говорить сам кошевой атаман Иван Стягайло: “Хотите ли вы или не хотите великому государю присягу дать, а я от себя дам, потому у бывшего кошевого атамана Ивана Сирка с гетманом Иваном Самойловичем была недружба и непослушание, и войску было худо, государева жалованья и от гетмана хлебных запасов не приходило много лет”. “Есть за что присягать! К вам, старшим, прислано государево жалованье большое; вы и в Москву посылали бить челом себе о жалованьи, а чтоб войску было жалованье, о том челом не били”. Несмотря на такое заявление, кошевой Стягайло все-таки выказывал готовность на присягу царю и направился было для этого в сичевую церковь, но козаки заступили ему дорогу и не пустили. Всех больше шумел и протестовал войсковой писарь Петро Гук, не получивший из Москвы никаких подарков. Но это произошло вследствие простого недоразумения: в Москве не знали, что Быховец был старым писарем и вместо него давно уже выбран был Петро Гук, оттого последнего и не включили в реестр лиц, которым определены были подарки. Через ночь настроение Гука изменилось и на раде, происшедшей следующим днем, после заутрени, он стал убеждать козаков присягнуть на верность русскому царю, и козаки послушались писаря и поцеловали крест в сичевой церкви. По возвращении царского посла в Москву в Сичь отправлено было еще 50 половинок сукон для войска и особое жалованье для Гука [38].
Осень 1680 года после смерти Сирка ознаменовалась в Запорожье моровым поветрием: “значне пограссовавъ въ турецкомъ городЪ КызыкерменЪ, оно оттуда распространилось по всему Запорожью и тутъ великую шкоду учинило” [39].
Осенью этого же 1680 года через Запорожье ехал в Крым стольник Василий Михайлович Тяпкин и дьяк Никита Мойсеевич Зотов для заключения Бахчисарайского мира с турками и татарами; этот мир был следствием походов турок к Чигирину. Проезд через Запорожье и пребывание в Сичи послы описали в своем статейном списке, составленном ими в Цареве-Борисове городке и пропущенном “через огонь” [40].
Выехав из Москвы в августе месяце, октября 8 дня, они были у северных границ запорожских вольностей и прошли от реки Берестовки Муравским шляхом через Берестовую, Малую Орель, Орельские озера. Большую Орель, Терновку, Малую Самарь, Большую Самарь и вершину Конских Вод. У Конских Вод послы видели запорожский обоз из восьми рядов, ехавший из Сичи к реке Тору или Дону, вероятно, за солью или за рыбой, а кроме того, заметили каменное, давних времен, развалившееся бусурманское строение и от крымских гонцов слыхали, что у Конских Вод некогда было жилище крымских татар при Мамае хане. От Конских Вод послы вступили в пределы татар и октября 19 дня прибыли в Перекоп.
В обратный путь послы повернули уже в 1681 году; марта 21 дня они пришли в Запорожье и, не дошед верст десять до Сичи, остановились на Базавлуке реке. На Базавлуке реке послов встретили с радостью запорожские козаки и перевезли их в липах [41] с правого берега реки на левый, “на свою сторону”. Тут послы простились с провожавшими их двумястами кызыкерменскими татарами под начальством родного брата кызыкерменского бея Михаила Муравского, а сами от Баэавлука реки пошли к Сичи, и, не дошед верст пять до нее, ночевали в степи благополучно; с ними на том месте ночевал запорожский войсковой асаул с небольшим числом козаков, который встретил послов и принял их по приказу кошевого атамана Ивана Стягайла. Марта 22 дня, перед обедом, послы пришли к Сичи и, став под городом в лугах, обослались с кошевым атаманом и поехали к божьей церкви вознести Господу молитвы. Когда послы приблизились к городским воротам, тут их встретил кошевой атаман Иван Стягайло с козаками и, приняв их с радостью, любовью и честью, пошел с ними в город прямо к церкви. Пришед к церкви Покрова пресвятые Богородицы, все помолились и за государево многолетнее здравие молебен отпели. После молебного пения кошевой атаман взял послов к себе в курень к обеду и во время обеда спрашивал их о мирном постановлении. Послы объявили ему по достоинству то, что надлежало, а вместе с тем прибавили, чтобы он верно служил царскому величеству и находящемуся в Запорогах царскому войску, да чтобы он накрепко приказал, дабы со времени приезда и после отъезда послов из Сичи, запорожцы ни с турками, ни с татарами пограничными никаких задоров и зацепок воинских не чинили и в мире и тишине пребывали. На эти слова кошевой атаман отвечал послам, что он и сам лично, и все его войско верно служит его царскому величеству и впредь верно служить и повиноваться царским указам и повелениям гетмана будут; а услышав о мирном постановлении между государствами, он, кошевой, отдаст крепкое приказание о том, чтобы козаки задоров и зацепок с турскими и крымскими людьми не чинили и в мире пребывали. А о том мирном постановлении он, атаман, и все войско благодарят Господа Бога и очень радуются. После обеда и разговоров кошевой отпустил послов в стан с честью. Марта 23 дня, простившись с кошевым и со всей старшиной, послы отправились от Сичи в путь степью по направлению к Переволочной и через три дня после этого перевезлись через Днепр на московскую сторону [42].
Условия Бахчисарайского мира, состоявшие из семи пунктов, четырьмя пунктами касались и Запорожья:
Перемирию быть на 20 лет; рубежом быть реке Днепру.
В перемирные 20 лет от реки Буга до реки Днепра султанову и ханову величествам вновь городов своих не ставить и старых козацких разоренных городов и местечек не починивать; со стороны царского величества перебежчиков не принимать, никакого поселения на упомянутых козацких землях не заводить, оставить их впусте.
Крымским, очаковским и белогородским татарам вольно по обе стороны Днепра, на степях, около речек, кочевать для конских кормов и звериных промыслов ездить: а со стороны царского величества низовым и городовым козакам войска запорожского, промышленным людям, плавать Днепром для рыбной ловли и по всем степным речкам на обеих сторонах Днепра для рыбы и бранья соли и для звериного промысла ездить вольно до Черного моря.
Запорожским козакам оставаться в стороне царского величества, султану и хану до них дела не иметь, под свою державу их не перезывать [43].
Хан принял все статьи, предложенные русскими послами, и отправил их в Константинополь для подписи султану Махмуду IV. Султан, однако, не принял всех условий мира целиком — он пропустил статьи о свободном плавании козаков по Днепру и об отдаче русскому царю Запорожья. Послы не хотели принять султанской шерти в таком виде и взяли грамоту только “по неволе” на усмотрение царского величества. Царское величество также “по неволе” должен был принять грамоту султана. Но само собой разумеется, что Запорожье как было, так и осталось в фактической зависимости от самого себя и в номинальной от турецкого султана. Условия о двадцатипятилетнем перемирии России с Крымом объявлены были запорожцам царской грамотой на имя кошевого атамана Ивана Стягайла в 1681 году июля 1 дня [44].
На запорожских козаков условия Бахчисарайского мира произвели весьма тяжелое впечатление, и они вскоре отправили, помимо воли малороссийского гетмана, письмо к крымскому хану с просьбой о дозволении козакам свободного добывания соли у низовья Днепра. На это письмо хан Мурат-Герай отвечал на имя кошевого Ивана Стягайла собственным письмом:
“Во ИисусовЪ христіянскомъ законЪ атаману кошевому здоровье и вЪдомо чинимъ, что посланные ваши у насъ, у нашего величества, были и отъ вашего лица намъ, ханову величеству били челомъ и очи наши видЪли и о чемъ намъ словесно говорили и писмо подали и то писмо переведено и любителное ваше слово намъ въ дружбЪ и въ приятствЪ пріятно и въ крепости добро и для соли подъ Кизыкермень Ъздили бъ, а которые посланники ихъ были въ Крыму и о томъ съ ними договорились и отпущены они къ вамъ, а какъ дастъ Богъ отъ вашей стороны въ нашу сторону съ нашими посланники своихъ посланниковъ пришлете и миръ намъ съ вами совершенно учинитца по вашему прошенію и въ то время мы о соли у турского салтана просить и писать будемъ, а есть ли кому нужна соль и они бъ для того пріЪзжали въ Перекопъ и въ какову цЪну мы покупаемъ, и козаки также бъ покупали, а посланнымъ вашимъ на отпускЪ наше жалованье было. Муратъ Гирей ханъ” [45].
Летом того же 1681 года некоторая часть запорожских козаков под предводительством Петра Суховия ходила в тогобочную Украйну под город Корсунь. Суховий хотел повторить роль Дорошенка, т. е. сделаться гетманом Западной Украйны и отдаться под протекцию Турции. Но против него выступил гетман Иван Самойлович, и Суховий, не вступая в битву с ним, повернул назад до Сичи [46].
Вскоре после этого запорожцы сменили своего кошевого атамана Ивана Стягайла на Трофима Константиновича Волошанина и в конце июля месяца написали гетману два просительных письма об исходатайствовании у крымского хана позволения свободно ходить на Низ за солью, рыбой и зверем и у московского царя о пожаловании на все войско запорожское сукон и денежного жалованья. Письмо было таково.
“Ясновелможнш мосцЪвій пане гетмане, нашъ ласкавій мосцЪвій пане и добродЪю. Любо тежъ не безъ уприкреня жесмо съ Коша посилали товариство свое съ писмомъ нашимъ до хана его мосцЪ безъ вЪдомости и волЪ велможности вашей, добродЪя нашего, але мусЪлисмо то учинить не зъ волЪ старшого нашего, але зъ ради нашеЪ посполитой всего войска запорожского, добываючись у хана его мосцЪ, жеби намъ войску запорозскому позволилъ ити на Низъ по сюль (по соль), овожъ ханъ отказалъ посланцомъ нашимъ устнЪ, же я [47] до того жадной рЪчи не маю позволяти вамъ войску запорожскому ити на Низъ посюль, бо гдижъ цесарь нашъ турскій поставилъ тутъ замки у ДнЪпрЪ, же бы жаденъ духъ зъ межи войска запорозкого не прошолъ на Низъ, же южъ монархове, мовитъ, ограниченя промежку собою постановили по городки на чужомъ грунтЪ, жебы войско запорожское жадного лову собЪ не) мало нижше городковъ на Низу и на поляхъ, такъ тежъ и въ рЪкахъ полювихъ во всЪх урочищахъ днЪпровихъ, а велможность ваша, яко рементаръ нашъ презъ посланого своего Игната Порпуру увЪдомилисте насъ писанямъ своЪмъ всему войску запорожскому о святомъ покою межъ монархами такъ его царского пресвЪтлого величества монархи нашего православного яко тежъ и межи салтаномъ турскимъ и ханомъ кримскимъ же намъ войску запорозскому низовому и городовому увесь ДнЪпръ отъ верху и зъ рЪками полювими обваровано (дозволено) и водность всякую на рибахъ, на солЪ и на звЪру добуватися на всякихъ добичахъ волно; теди ми войско запорожское тЪшилисьмося съ того презъ усе лЪто, а теперешнего часу до пожитку и для добичи жадного (никакого) дЪла не маемъ, же (что) бей кезакерменскій жадного товарища нашего не пускаетъ на Низъ не тилко для добичи, але и которій товаришъ съ писмомъ нашимъ войсковимъ идетъ на Низъ по зосталіе своЪ рупески, то и тихъ не пропущаетъ, же гди есмо зоставали зъ оними непріятелми креста святаго вороговъ не въ миру, то намъ войску запорозскому волность всякая была на полахъ и въ рЪкахъ полювихъ и по всЪхъ урочищахъ днЪпровихъ, а теперешнего часу за онимъ примирьемъ власне, якъ у заточеніЪ войско запорозкое зостаетъ, презъ усельЪ (прежде всего) то, же не комунному (конному), не пЪшому товариству нЪкуди ходу не маетъ, чекаючи вЪдомости отъ велможности вашей и жадаючи поради и якую будемъ мЪть, то сЪ будемъ крипко и держатися, прето велможность ваша яко реементара покорне просимо: рачъ и до его царского пресвЪтлого величества писати о томъ, жеби намъ войску запорозкому била водность у ДнЪпрЪ на всякія добичи, яко за иншихъ антицесаровъ велможности вашое водность вшелякая була намъ войску запорозскому у Днепре, такъ не вонпимъ изъ стараня велможности вашоЪ рейментарской тое все намъ у монархи нашего справити, можемъ бо ми (мы) за тое при совЪтЪ велможности вашей и пресвЪтлому монаршему его троновЪ служити обЪцуемся и за достоинство его не щадно помирати готови будем, пріяючи въ себе велможности вашей. Велможности вашей всЪх добръ пріязливій и унЪжаній слуга. Трохим Костянтіевъ Волошинъ атаманъ кошевой войска его царского пресвЪтлого величества запорозкого низового съ товариствомъ. Съ Коша іюля 29 дня 1681 року.
Сими жъ посланцами нашими Климомъ Кислицею атаманомъ куреня Незамаювского и Сергіемъ куреня ИрклЪювского и листъ ханскій, а другій везиря ханского по-турецку писаній посылаемъ до велможности вашей, а велможность ваша переписавши съ турецкого на руское и намъ симъ же товариствомъ пришлете, жеби и ми знали, що у в онихъ листах ханъ пишетъ устне Сергій велможности вашей сповЪсть, що отъ хана чувъ, бо онъ же Сергій и до хана ходивъ отъ войска” [48].
“Ясновелможный милостивый господине гетмане, нашъ зЪло милостивый господине и благодЪтелю.
Поклонъ нашъ нижайшій и всецЪлую нашу поволность и желательство милости и велможности вашей благодЪтеля нашего вручивъ, всякихъ благъ временныхъ и вЪчныхъ отъ Вседержателя Христа Бога нашего при непорушимомъ добромъ здравіи и сщасливомъ и долгой вЪкъ владЪніи вси купно вашей велможности благодЪтелю нашему многомилостивому поволно и усердно желаемъ, а при семъ покорномъ писмЪ нашемъ черезъ посланное товарство наше посылаемъ къ велможности вашей Клима Кислицу куреня незамаевского да СергЪя съ товарыщствомъ, изволь ваша милость, яко региментарь нашъ къ его царскому пресвЪтлому величеству за насъ войско запорожское прошеніе свое внесть, чтобъ онъ великій государь нашъ помазанник божій въ милость свою отеческую причелъ насъ съ нашими ему, великому государю вашему, службами, какъ и сперва не лишая насъ милостивого своего обыклого на Запорожье жалованья сукнама и денежною казною, зельемъ и свинцомъ, а особно велможности вашей бьемъ челомъ: не забывай насъ запасомъ, железомъ и смолою, да и неводъ на осень извольте прислать. Хотя и досажаемъ нашимъ частымъ, писмомъ. и докучаемъ въ надобьяхъ нашихъ, изволь нашей скудости помочь (помощь) учинить и паки просимъ велможности вашей, изволь заступить къ его царскому пресвЪтлому величеству. При семъ милости твоей себя вручаемъ. Данъ съ Коша іюля в 29 день. Велможности вашей всего добра желателный пріятель и слуга Трофимъ Костянтиновичъ, атаманъ кошевой войска его царского пресвЪтлого величества запорожского низового съ товариством” [49].
Получив эти письма от запорожских козаков, гетман Иван Самойлович отправил их в Москву и от себя написал царю Федору Алексеевичу следующего содержания лист:
“Божіею милостію великому государю царю и великому князю Федору АлексЪевичу всея Великія и Малыя и БЪлыя Россіи самодержцу и многихъ государствъ и земель восточныхъ и западныхъ и сЪверныхъ отчичу и дЪдичу и наслЪднику и государю и обладателю вашему царскому нресвЪтлому величеству.
Иванъ Самойловичъ гетманъ войска вашего царского пресвЪтлого величества запорожского упадъ ницъ до лица земного предъ наяснЪйшимъ вашимъ монаршескимъ престоломъ у стопы ногъ, смиренно челомъ бью. Хотя ужъ надокучилъ есьмъ вашему царскому пресвЪтлому величеству, частократно пишучи вамъ великому государю о запорожцахъ и о ихъ волностяхъ въ добычахъ разныхъ, на Низу ДнЪпра будучихъ, однакъ когда они запорожцы безпрестанно мнЪ а томъ докучаютъ прошеніемъ своимъ, тогда имЪю всякого часу к прошенію ихъ приклоняяся, бити челомъ за нихъ наяснЪйшему вашему монаршескому престолу и нынЪ не хотЪлъ было есьмъ утруждати пресвЪтлого вашего государского престола, положився ужъ совершенно на радЪтелное ваше монаршеское попеченіе, которое вы, великій государь, помазаникъ Божій, имЪете, творя нынЪ съ турским султаномъ и съ крымскимъ ханомъ пожелаемый всЪмъ намъ вЪрнымъ подданнымъ своимъ миръ чрезъ своихъ государскихъ пословъ, такъ о распространеніи преславныя своея монаршескіе россійского царствія державы, такъ и о насъ войскЪ запорожскомъ городовомъ, а особо и о тЪх помянутыхъ волностяхъ запорожскихъ, чтобъ имъ волно было приходить исъ СЪчи внизъ ДнЪпра межъ городками для добычи соли и для рыбной ловли и для всякого въ полевыхъ рЪчкахъ звЪря, которымъ вашимъ царского пресвЪтлого величества радЪъніемъ хотя и ихъ запорожцовъ по указу вашему монаршескому обнадеживалъ есмь многократно, чтобъ возвращенія пословъ вашихъ государскихъ, къ турскому салтану посланныхъ съ помышленнымъ всЪм намъ желаемый надежды совершенствомъ ожидая въ обыклыхъ своихъ работахъ о помянутой добычЪ въ ДнЪпрЪ и въ днЪпровыхъ рЪчкахъ, ниже городковъ обрЪтающихся, терпЪли бы. Однако, когда они знатно для скудости своего нужного надобья не терпя моему обнадеживанию до возврату пословъ вашихъ государскихъ дерзнули писать мимо мою вЪдомость къ хану довЪдываясь, позволить ли тамъ на Низу добыватца на вся потребы их или ни, какъ мнЪ о томъ вЪдомо учинили чрезъ особой своей листъ, который листъ ко мнЪ принесли товариство ихъ нарочно присланные, которыхъ они отъ себя и въ Крымъ посылали, и я увЪдавъ изъ листа ихъ ко мнЪ писанного, что не имЪют волного проходу Днепромъ внизъ для пріобрЪтенія соли и иных нужныхъ потребъ своихъ; а опасая чтобъ чрезъ то зло какое межъ ими не занеслось, покорно даю сіе вашему царскому пресвЪтлому величеству на высокое монаршеское рассуждение, чтобъ вы, великій государь, изволили послать свой государской указъ послу своему государскому, къ турскому салтану посланному, буде мочно гдЪ его вблизи догнать съ тЪмъ вашимъ государскимъ указомъ, чтобъ онъ туды пріЪхавъ, крЪпко домагался, съ кЪмъ належать будет, дабы тЪ помянутые низового запорожского войска внизу обрЪтающіяся волности, именно въ шертной турского солтана грамотЪ были описаны, чтобъ волный и безопасный был ДнЪпромъ межъ городками для всякой ихъ добычи имъ путь, понеже въ Крыму ихъ какъ належало при постановленіи мирных договоров не утвердили, есть-ли бы тамъ у салтана въ шертной грамотЪ особой статьей то не могло быть изображено, тогда никаковы (никаковой) они запорожцы исъ тЪх мирныхъ договоровъ не имЪли бы прибыли, как и нынЪ совершенно не имЪютъ, понеже толко татаровя всздЪ по степя около рЪчекъ съ скотинами своими безопасно, какъ слышу, кочуютъ, а запорожцамъ нимало внизъ ДнЪпра нигдЪ отъ городовъ не волно проЪзжатца. И для того пристойно бы тому вашему монаршескому послу вашъ государской наскоро послать указъ и паки покорное мое подданское ко пресвЪтлЪйшему вашему царского величества престолу посылаю совЪщаніе два листа отъ запорожцевъ, подъ именемъ новообранного атамана кошевого нЪкакого Трофима Волошенина, писанные вмЪстЪ съ листами ханскимъ и везерскимъ къ кошевому по-турски писанными для достовЪрные о всемъ вЪдомости при семъ моемъ листе къ вашему царскому пресвЪтлому величеству въ приказъ Малыя Росія посылаю чрезъ почту. Вручаю себя милосердой вашей монаршеской милости. Изъ Батурина августа въ 12 день 1681-го.
А чтобъ они запорожцы впредь не смЪли, какъ нынЪ, къ хану въ Крымъ и никуды въ иную сторону мимо мою вЪдомость посылать, но чтобъ во всемъ надежны были на милость вашу государскую и радЪтельное монаршеское попеченіе, о томъ какъ словеснопословъ ихъ, у меня будучих увЪщевалъ, такъ и чрезъ листъ всЪхъ ихъ запорожцовъ на КошЪ будучихъ увещевать не забылъ, которого листа моего списокъ для прочитанія къ вамъ великому государю въ приказъ Малыя Poссіи при семъ моемъ листЪ посылаю. Вашего царского пресвЪтлого величества вЪрный подданный и слуга нижайшій Иванъ Самойловичъ гетман войска вашего царского пресвЪтлого величества запорожского” [50].
Отправив письмо к царю Федору Алексеевичу, гетман Самойлович вместе с этим послал письмо с упреком за своеволие — смену старого кошевого и сношение с крымским ханом — и запорожским козакам.
“Мои милостивые пріятели, господине атамане кошевой и все старшее и меньшое войска его царского пресвЪтлого величества запорожского низового товарищества. ИмЪетъ то быть въ великомъ подивленіи намъ, что вы войско низовое, послушавъ нездравого совЪта нЪкакова (некоего) нежелательного Богу и православному царю, а сверхъ того и самЪхъ вамъ человЪка, дерзнули мимо воли монарха своего и мимо вЪдомость нашу посылать пословъ своихъ къ хану крымскому; моглъ всякъ изъ васъ доброй молодецъ то рассудить, что гдЪ государь и монархъ дЪла свои себЪ подобные съ монархомъ договариваетца (-ет), тамъ слугамъ вдаватца непристойно, почто было вамъ сверхъ изящныхъ монарха своего о перемирьЪ содЪвающихся договоровъ касатися съ своими посолствами постороннему государю; отзывалися есте къ намъ чрезъ многократные свои листы, что досадно вамъ всему войску запорожскому, что бей казыкерменской не пущаетъ товарыщство внизъ ДнЪпра для добычи и просили есте нашей региментарской къ себЪ помощи, а самимъ мимо нашего совЪта не довелося чинить никакихъ самохотныхъ посолствъ и для чего не додержали есте того слова; мы писали къ вамъ многократно, что о волностяхъ нашихъ войска низового, которые къ вамъ належать, радЪемъ крЪпко. Богъ то видитъ, что докучилъ есмь уже монарху своему, его царскому пресвЪтламу величеству, челобитьемъ, чтобъ монаршескимъ преизяществомъ своимъ и преизящныхъ своихъ съ салтаномъ турскимъ о перемирьЪ и договорЪхъ опасъ (сохранил) и утвердилъ тЪ волности наши, хотя бы то и съ проторми быть имЪло, будетъ совершенно по прошение нашему. ВЪдаете бо сами, что та сторона ДнЪпра вымысломъ нЪкоторыхъ людей совершенно турскому (султану) отдана и отъ ляховъ будто записью записана, чему опереться трудно, а однакожъ православный нашъ монархъ решительно о цЪлости народа христіянского радЪя, какъ Запорожье, такъ и Кіевъ столной малороссійской городъ съ уЪздными городками въ перемирномъ постановленіи подъ свою высокодержавную руку, а что внизъ ДнЪпра и въ полевыхъ рЪчкахъ войсковые водности тЪхъ нетрудно монарху спасти, но вамъ, всему войску хотя то досадно, подождать было надобно самого совершенства радЪнія монаршеского, о чемъ мы региментарскимъ желаніемъ нашимъ какъ вседушно радЪемъ и радЪти будемъ, чЪмъ обнадежилъ есмь васъ совершенно. Листъ ханской, къ вамъ писаной, с турского писма на руское велЪли есмь перевесть, который переводъ по желанію вашему посылалъ къ вамъ, вы разумЪете исъ того переводу, какъ постерегаеть ханъ своего дЪла, чтобъ ничего противно вами салтана турского не учинить, а что въ томъ листу благодарить васъ и за то, что съ повольною услугою своего къ нему отзывались, тогда знатно отсего, что отзывалися есте къ нему какъ къ свойственному государю съ послушаніемъ, чего чинить не годитца. Не можетъ быть и то намъ пріятно, что ваша милость бывшего атамана своего кошевого Ивана Стягайла сложили съ чину безъ нашего региментарского вЪдома, достоинъ онъ былъ войсковой милости, понеже бывъ на томъ урядЪ, какъ обЪщалъ монарху своему и мнЪ региментарю желателство, такъ постоянно слово свое исполнялъ и во всемъ поступалъ изрядно и только почалъ было привыкать въ порядокъ войсковыхъ дЪлъ, и вы тотчасъ безразсудно, не давъ ему въ томъ урядЪ утвердиться, иного человЪка вновь на тотъ урядЪ посадили есте, которому надобно еще опознаватца съ урядомъ, — и то вамъ предлагаемъ, что о частыхъ старшины переменахъ не можетъ быть порядокъ совершенный; къ его царскому пресвЪтлому величеству о монаршескомъ его жалованьЪ вамъ надобномъ прошеніе наше обЪщаемъ донести, а что отъ нашего листа региментарского по слову нашему вамъ надлежитъ, все вскорЪ – запасъ, неводъ, желЪзо и смола и съ ыными надобными вещми будетъ къ вамъ прислано, понеже то все до посылки вашей изготовлено было. Понеже из царствующего града Москвы въ турскую землю въ одинъ мЪсяцъ не можно посолства отправить, надобно на то много времени и для того терпЪливо подождать было милости божіи, а понеже не потерпЪли есте и толь скоро за неразсуднымъ совЪтомъ посылали есте къ хану, то не можетъ быть вамъ съ похваленіемъ у православного нашего монарха и какъ не годилось было тово вамъ дЪлать, такъ постерегитесь своей повинности, чтобъ есте было вЪрны монарху своему его царскому пресвЪтлому величеству и желательные и не дерзали мимо воли его и мимо вЪдомость нашу региментарскую всчинать, что естли инако что будете творить, то прогнЪваете милость монаршескую, а при немилости и жить будетъ немочно. Рассудите, что ханъ крымский отказалъ на ваше посолство, что безъ воли салтана турского не хотЪлъ вамъ поволить волной внизъ ДнЪпра дороги, сам онъ ханъ будучи великимъ паномъ и монархомъ, однакожъ почитаетъ и боитца болши себя и мимо воли его ничего дЪлать не хочетъ, а вы будучи монарха своего подданными, какъ дерзаете договоры свои заводить съ ханомъ безъ позволенія монаршеского. ВЪдайте, ваша милость, что вы сами своимъ радЪньемъ ничего не сдЪлаете, покамЪстъ монархъ нашъ радЪнья своего не приложить. Видите, что шутками ханъ отбыл вашихъ посланныхъ, а то для того, что вы сами от себя, а не отъ монарха посолство чинили, а такъ самохотныхъ поступковъ, которые чрезъ легкомысленные советы меж вами вносятца, перестанте и будете в доброй надеждЪ и въ милости монаршеской его царского пресвЪтлого величества, который отеческой своей добротой васъ пЪстуя, по БозЪ обрадует достаточно опасеніем (сохранениемъ) належащихъ волностей” [51].
Ответ на письмо гетмана Самойловича и на просьбу запорожских козаков последовал из Москвы августа 29 дня. Царь вполне снисходил к просьбе запорожцев и приказал своим посланцам, ехавшим в Крым, “промышлять и радеть” о пользе низовых козаков, но зато требовал от них не сноситься ни с какими государями помимо ведома малороссийского гетмана. “А что къ намъ великому государю и нашему царскому величеству ты жъ нашего царского величества подданный въ листу своемъ писалъ о волностяхъ войска низового запорожского и о томъ по нашей государской милости тЪбе нашего царского величества подданному вЪдомо по нашихъ государскихъ грамотахъ, каковы къ тебЪ посланы съ подъячимъ Тимофеемъ Протопоповымъ и чрезъ почту, что нашимъ царского величества посломъ, посланнымъ къ салтану турскому о тЪхъ дЪлахъ наказано и въ нашей царского величества грамотЪ писано, велЪно имъ о томъ промышлять всякими мЪры, а нынЪ къ тЪм же нашимъ царского величества посломъ наша государская грамота о томъ въ дорогу послана жъ и велЪно потому о томъ радЪть и промышлять с великимъ радЪтелнымъ промысломъ [52]… нашіе государскіе что пристойно смотря по тамошнему войску низовомъ за помошію божіею учинить, чтобъ кошевой атаманъ и все будучее при немъ посполство о томъ нашемъ государскомъ милостивомъ къ нимъ призрЪньЪ, вЪдали и на нашу великого государя нашего царского величества милость были надежны и о настоящихъ своихъ дЪлахъ къ тебЪ нашего царского величества подданному писали, а къ хану впредь не обослався съ тобою нашего царского величества подданным, ни о чемъ не писали и никуды въ иную сторону не посылали, а отъ насъ великого государя нашего царского величества къ нему кошевому атаману и ко всему низовому войску запорожскому нашу царского величества грамоту послать указали, а какова нашего царского величества грамота къ кошевому атаману и ко всему посполству послана и къ той нашей великого государя нашего царского величества грамоты посланъ для вЪдома тебЪ нашего царского величества подданному списокъ съ сего жъ нашего царского величества грамотою, а ту нашу царского величества грамоту тебЪ нашего царского величества подданному войска запорожского обоихъ сторона ДнЪпра гетману Ивану Самойловичю послати бъ отъ себя на Кошъ съ кЪмъ пригоже по своему разсмотрЪнью, буде пристойно, а въ которое время прежнего кошевого атамана Ивана Стягайла перемЪнили и за какіе причины, — о томъ бы развЪдавъ къ намъ великому государю къ нашему царскому величеству писалъ ты нашего царского величества подданной подлинно” [53].
В это же время смута, произведенная в Москве раскольниками во время управления государством царевной Софией, отозвалась на Украйне и Запорожье, впрочем, в обоих под влиянием близких козакам соседей, поляков: поляки все еще никак не могли примириться с мыслью о потере Малороссии и при всяком благоприятном случае простирали свои руки на Украйну. Воспользовавшись смутой в Москве, польский король Ян III Собеский приказал отправить на Украйну и Запорожье “прелестные листы”, чтобы оторвать Малороссию от России. Эти листы вручены были монахам Феодосию Храпкевичу и Ионе Зарудному; им дана была особая инструкция, с чего начать, как действовать, что обещать и чего избегать. Самая инструкция состояла из шестнадцати пунктов и два из них касались Запорожья: в одном пункте сказано было, что Запорожье, через уступку Украйны по Днепр туркам, заперто и чрез то должно погибнуть, а вместе с, ним должно погибнуть и самое имя козаков. В другом пункте инструкции приказано было внушать украинскому войску быть заодно с Запорожьем, чтобы выбиться из неволи негодного и невоинственного человека (гетмана Самойловича) и тянуть к польскому королю, который и любит, и почитает с младенчества украинский народ [54].
Повод и средства, которыми старался привлечь на свою сторону запорожских козаков польский король, раскрывает под 1682 годом малороссийский летописец Величко. Он говорит, что Ян Собеский воспользовался просьбой германского императора, ведшего войну с турками, и стал засылать скрытным способом листы и универсалы на Украйну и Запорожье, приглашая козаков на службу с платой 12 талеров в месяц на человека: “Позасылавши свои листы и универсалы для запорожской СЪчи, посланцы короля перебавляютъ и захватываютъ людей нашихъ и войско низовое на житье въ тогобочную пустую Украйну, а особливо на затяги военные, обЪщая обманчивые великіе свои респекты и давнія вольности, въ особенности же поступаютъ великую плату товариству затяжному” [55].
Само собой разумеется, что о сношениях польского короля с украинскими и запорожскими козаками гетману Самойловичу донесено было немедленно, а гетман, в свою очередь, поторопился сообщить о том в Москву [56]. Московское правительство, узнав об этом, поспешило прислать приказание гетману воздерживать ненадежных и легкомысленных людей от “лядских прелестей”. Вследствие этого приказания гетман написал к украинским козакам несколько универсалов, в которых внушал им отстать “отъ шкодливыхъ, на ЗапорожьЪ возросшихъ, лядскихъ прелестей и отводить от того же малоумныхъ и легкомысленныхъ людей, чтобы сохранить помощію всесильного Бога цЪлость Украйны” [57]. Вслед за этим послана была (апреля 30 дня) в Сичь на имя кошевого атамана Трофима Волошанина царская грамота с извещением о вступлении на престол после смерти Федора Алексеевича Петра Алексеевича и об учинении кошевым атаманом со всем войском в присутствии стряпчего Бартенева на вечное и верное подданство новому государю присяги. Гетман Самойлович, пересылая эту грамоту, с своей стороны предписывал запорожцам отстать от всяких сношений с Крымом и быть верными России. Запорожцы, учинив присягу, отправили от себя в Москву куренного атамана Паска Васильева и товарищей с поздравительной грамотой к государям Иоанну и Петру Алексеевичам по поводу принятия ими российского престола [58].
В конце июня месяца того же года запорожцы послали посольство с письмом к царю из 38 человек во главе с Степаном Белым и Яковом Проскурою, которое прибыло в Москву июля 3 дня.
В своем письме запорожцы прежде всего сообщали царям и великим государям Иоанну и Петру Алексеевичам об учиненной ими в присутствии царского стольника Александра Протасьева присяге на верное и вечное подданство Москве и об обещании не ссылаться без воли государей с соседними государями, немедленно сообщать в Москву о всяком приезде в Сичь послов польского короля и крымского хана. Вслед за тем козаки извещали царей “о снятии кошевого атаманства” во время самой присяги с Трофима Волошанина и “об избрании всем низовым войском запорожским” Василия Алексеенка кошевым атаманом. Далее запорожцы просили царское величество пожаловать их жалованьем, сукнами, порохом, свинцом, хлебными запасами и дозволить войску вольную добычу зверя, рыбы и соли в низовьях Днепра и в полевых речках, как было раньше того при царе Алексее Михайловиче, но потом не стало того со времени царя Федора Алексеевича, когда Москва заключила с Турцией и Крымом мирный договор и когда чрез то кызыкерменский бей воспретил запорожцам проход на Низ Днепра.
Цари, по ходатайству и по челобитью гетмана Ивана Самойловича, лист запорожцев приняли, всех посланцам их “государские очи милостиво видеть повелели”, войско низовое за учиненную им присягу милостиво похвалили, но зато внушали ему никаких противных поступков не чинить, никаким “плевосеятельным” речам и письмам не верить, ни на какие, “прелести” и тайные и явные присылки не склоняться, с гетманом Иваном Самойловичем быть в соединении и должном послушании. За все то царское величество, пресветлейшие цари и великие государи, обещали держать запорожское войско в своем “презрении и от неприятелей в обороне” и извещали об отправке к нему на Кош еще 13 числа июня месяца со стольником Гавриилом Суворовым денег, сукон, зелья и свинцу. “А посланцевъ вашихъ было къ намъ въ пріЪзде 38 человЪкъ, а 10 человЪкъ оставлено въ БатуринЪ, и тебЪ бы нашего царскаго величества подданному кошевому атаману Василью Алексеенку посланцовъ своихъ къ нашему царскому величеству впредь присылать по-прежнему обыкновенно по 10 человЪкъ, а больше того указанного числа не присылать. А что казыкерменскій бей внизъ турскихъ городковъ чинитъ вамъ въ добычахъ вашихъ сухимъ и воднымъ путемъ помЪшки и заказъ, и мы великіе государи, наше царское величество, писали о томъ къ салтану турскому, чтобъ онъ хану крымскому и бею казыкерменскому приказалъ и указъ свой къ нимъ послалъ, чтобъ они по мирнымъ договорамъ жили съ вами въ совЪтЪ и волностей вашихъ и добычъ водянымъ и сухимъ путемъ не отъимали и заказу вамъ въ томъ не чинили, а знамени и пушекъ съ посланцы вашими на Кошъ вамъ нынЪ не посыпано для того, чтобъ присылкою того знамени и пушекъ мирнымъ договорамъ, каковы у насъ вашихъ государей у нашего царского величества съ салтаномъ турскимъ и съ ханомъ крымскимъ учинены, какой противности не учинить, а учиненъ вамъ о томъ нашъ великихъ государей указъ впредь будетъ. А что у тебя кошевого атамана и у всего войска низового объявитца нынЪ и впредь какихъ вЪдомостей, и вамъ бы писать о томъ нашего царскаго величества къ подданному гетману Ивану Самойловичю и ссылатись съ ним и совЪтовати о важныхъ дЪлехъ почасту, а вышепомянутые ваши посланцы, которые были на МосквЪ и наши государские очи видЪли и которые оставлены были въ БатуринЪ, нашимъ государскимъ жалованьемъ пожалованы и на Кошъ отпущены” [59].
Отправив грамоту запорожским козакам, цари вслед за тем велели отправить гетману копию с грамоты о мирном договоре России с Турцией. Гетман Иван Самойлович, извещая царей Иоанна и Петра Алексеевичей о получении им копии с монаршей грамоты, “дерзновенно” доносил своим листом (июля 20 дня), что ему кажется “досадительной и вредительной” та из статей, которая касается Запорожья: “Не выговорено, чтобы войско запорожское, сообразно своим древним вольностям, имело право ходить по реке Днепру, вниз, и по полевым речкам для рыбной и звериной ловли и для добывания соли, что султан турецкий запрещает, а визирь говорит, будто бывшие в Крыму от пресветлого монаршего престола послы, чиня с ханом мирные договоры, относительно Запорожья не договаривались, и в записи своей, на мирные договоры учиненной, между иными статьями написали не рядом, а на конце, после всего дела, чего они, султан и визирь, во внимание не принимают”. Но кроме этой статьи “досадительными статьями” казались гетману и некоторые другие, как-то: об обязательстве русского царя не строить и не подчинивать на той (левой) стороне Днепра городов и крепостей; о дозволении туркам заводить между Бугом и Днепром “людские и владельческие селения” и о беспрепятственной переходе людям с русского на крымский берег Днепра [60].
Ноября 10 дня кошевой атаман Григорий Иванович Еремеей извещал гетмана Ивана Самойловича о приходе к козакам и поселении на Запорожье четырех человек волохов с их имуществом, пришедших “с межи бусурманов” в Запорожье.
В ответ на это извещение гетман Самойлович отправил в Сичь, декабря 1 дня 1682 года с целью, так или иначе, добыть у запорожцев “польскую инструкцию”. В этом письме Самойлович прежде всего упрекал запорожцев в том, что они, несмотря на много раз высказанные им просьбы, не присылают ему “прелестной инструкции”, которая доставлена им через Ворону из Польши; затем поставлял им на вид то, что раньше этого, за жизни Ивана Сирка, все, самые секретнейшие письма, отовсюду шедшие на Кош, никогда не скрывались перед гетманом; далее доказывал, что между “одностайным запорожским войском” нужно и в городах и на Низу всегда иметь единомыслие, ничего ни перед гетманом, ни перед государем не таить; наконец, напоминал о присяге, данной войском, верно, до кончины своей, служить всероссийским Великим государям и ничего пред ним не утаивать, да и можно ли то скрывать перед государем? Как перед Богом, так и перед монархом, поступков не утаивают. “И так, именем Бога убеждаем вас поступать разумно и верить, чтоб вам добрым молодцам, и на будущее время было хорошо; не нарушайте вашей прежней верности и не теряйте тем издавна, от предков добытой вами и славы, и чести… Да о чем сами-то поляки хлопочут, искушая вас своими письмами? Конечно, о том, чтобы мы заколотились между собой, а они, глядя на наше падение, радовались бы тому и тешились. Сами вы, добрые молодцы, старые товарищи, знаете польскую ласку и расположение, как, еще в недавнее время, поляки всякими способами губили и истребляли нашу братию, козаков на Украйне, и как теперь в их польской державе православная вера наша, за которую от века запорожское войско убивается, унижена”. Заканчивая свое письмо, гетман Самойлович извещал запорожцев о том, что к нему прибыл из Сичи посланец Опанас Губа с товарищами, привезший с собой бежавших из бусурманской земли волохов, но не привезший лядской инструкции, которую гетман так хотел получить от запорожцев: хотя все волохи в своих поступках люди непостоянные и ожидать от них никакого проку нельзя, однако, так как они “заневоленные” христиане и бегут до христианской веры, то гетман должен оказать им должное внимание. Напоминая запорожцам снова о присылке польской инструкции, гетман сообщал, что ему прислано от царского величества 50 половинок сукна, и волен он, гетман, отправить или не отправить то сукно запорожскому войску, и когда войско пришлет значного козака с польской инструкцией, то тогда получит и царский подарок [61].
На все изложенные гетманом требования кошевой Григорий Иванович отвечал ему тем, что прислать листы и инструкции он, без согласия всего войска, не может.
Вслед за тем гетман стал получать известие за известием о грабежах и разбоях, чинимых толпами своевольных запорожцев над проезжавшими через степи купцами, о чем доносили ему переволочанский дозорца Иванович и полтавский полковник Павел Семенов. Так, в это время запорожские козаки Иваника и Лихопой, проживавшие “по ласке” самого гетмана Самойловича, в зимнее время “на станции” в Полтавском полку, услыхав о проходящих из Сичи на Украйну богатых купцах, 3 татар и 2 армян, прибрали к себе ватагу из своевольных козаков всякой “збродни” на 20-ти конях и сделали “засежку” на купцов в 20 милях от Сичи, в урочище Ковтобах. Когда купцы поравнялись с местом засады Иваники и Лихопоя, то последние объявили им, что кошевой атаман требует их возвращения назад в Снчу. И когдa купцы отошли несколько назад, то ватага бросилась на них, взяла у них 3 арбы с добром, а их самих побила и потопила в Ковтобах. Другие из таких же своевольников, пешие, делали нападения на людей, проезжавших по трактовым шляхам и однажды наскочили на одного украинского торговца, родом из Кобеляк, ехавшего из Сичи с рыбой, они забрали у него рыбу и ковш, а когда он, заплакав от горя, стал их корить и грозить им казнью, то они отвечали, что казни никакой не боятся и пошли себе прочь от шляху. Из таких “збродников”, кроме названных, известны были еще Гусачок и Куличок. Последнего еще раньше того времени поймал с двумя коньми на Украйне полтавский полковник, коней у него отобрал, а самого его велел было послать в Батурин, но он, имея других “зайвых” коней, ушел в Сичу к запорожцам, а запорожцы как бы ничего не зная о действиях Куличка, стали писать письма к полтавскому полковнику с требованием вернуть взятых им коней [62].
Отказывая гетману в присылке польских писем, запорожцы в то же время не переставали просить царей о собственном жалованьи: в конце июля месяца 1683 года из Запорожья в Москву отправлены были с этой целью кошевым атаманом Григорием Ивановичем посланцы Трофим Волошанин и Юрий Андреевич с товарищами; кроме жалованья, посланцы просили и о том, чтобы цари отправили требовательную грамоту турецкому султану о дозволении запорожцам свободно ходить в турецкие и татарские городки для добычи рыбы и соли. На эту просьбу из Москвы ответили запорожцам грамотой августа 7 дня, в которой обещалось исполнить просьбу козаков, но вместе с тем требовалось, чтобы козаки непременно прислали “прелестную инструкцію польскаго короля” [63].
Но запорожцы по-прежнему оставались непреклонны: января 31 дня 1684 года гетман жаловался на их непостоянство, а марта 11 дня он извещал государей Иоанна и Петра о разбитии запорожцами татарского гонца: “Хан жалуется на разбойников запорожцев, что они его ханского гонца, от салтана турского возвращающегося, разбили и животы при нем будучи разграбили и самого его в полон взяли”. Хан просил наказать “разбойников запорожцев” и возвратить пограбленное ими добро, в противном случае грозил набегом на Украйну [64]. Великим постом того же года гетман имел новую неприятность от запорожцев: в это время он отправил за реку Самару, левый приток Днепра, несколько сот человек великороссийских ратников и гадячского полка козаков с приказанием выжечь, ввиду безопасности от татар, всю степь по левую сторону реки. На посланных гетманом людей наткнулся запорожский разъезд и сильно напугал их. Тогда гетман, узнав о происшедшем, послал к запорожцам через гадячского полковника Вечорку свой лист. Запорожцы, прочитав тот лист и узнав в то же время о царском указе, касавшемся построения вдоль Днепра от Самары крепостей, пришли к заключению о том, что русские имеют намерение оттеснить низовое войско от Днепра и его лугов и написали гетману просительное письмо, в котором объясняли столкновение своих конных разъездных с людьми гетмана простым недоразумением, царское приказание о построении самарских крепостей нарушением старо-козацких прав и привилегий и в заключение письма просили гетмана забыть всю прежнюю вражду и ненависть к ним и не допустить до падения Украйны и Запорожья [65]. Просьба запорожцев оставлена была, однако, без последствия, и вражда их чрез то на гетмана усилилась.
Тем временем в Западной Европе произошло важное событие — поражение в 1683 году под стенами австрийской столицы Вены огромной турецкой армии от соединенных сил германского императора Леопольда и польского короля Яна Собеского. Но турки, несмотря на свою неудачу, готовились к новой борьбе с Польшей и Австрией. Тогда император и король начали искать себе союзников для борьбы с турками и между другими обратились к московскому правительству. Москва, потерпевшая перед тем неудачу в борьбе с турками под городом Чигирином, естественно не могла отнестись к такому предложению равнодушно. К тому же, оказывая помощь Польше, она могла продлить время Андрусовского перемирия с правительством Речи Посполитой и поставить вопрос о том, чтобы навсегда удержать за собой священный для всей России город Киев, уступленный русским пока лишь на известное время. Сообразив это обстоятельство, московские правители изъявили свое согласие на священный против турок союз, но потребовали от польского короля уступки в пользу России Киева. В январе месяце 1684 года начались по этому поводу переговоры; но уполномоченные с той и с другой стороны 39 раз съезжались по этому случаю и не пришли ни к какому соглашению: поляки не хотели уступить Москве Киева, русские не хотели подать Польше помощи.
Тогда польский король решил привлечь к себе, помимо воли московских правителей, запорожских козаков. Мая 5 дня Ян Собеский послал к кошевому атаману Григорию Ивановичу Еремееву и всему низовому войску письмо с известием об отправлении на Кош через двух комиссаров Порадовского и Мондреновского с товарищами 1000 червонцев и других подарков с убеждением склониться на сторону Польши против турок и татар и с просьбой проводить польских послов к калмыкам [66]. Прибыв в Сичу и сделав здесь свое дело, комиссары от себя и от кошевого атамана Григория Еремеева [67] отправили посланцем запорожца Грицка к донским козакам и калмыкам, приглашая их к себе на помощь. По этой присылке донское войско отписало польскому королю, что время для похода (весна и лето) истекло, а кошевому Григорию Еремееву ответило, что оно во всем с ним будет совет держать и списываться. Тем не менее на просьбу комиссаров и кошевого поднялось 200 человек донцов и 70 человек калмыков; они вышли в Запорожье к речке Солоной и отсюда, вместе с польскими комиссарами и кошевым Григорием Еремеевым, пошли в Польшу. Московское правительство, узнав об этом, отправило к донскому войску грамоту с крепким приказом, чтобы впредь никто не дерзал такого своевольства чинить и тем государского гнева и опалы не наводить, а запорожского посланца Грицка с письмом кошевого Еремеева в Москву прислать [68]. Кошевой нашел полезным для войска известить об этом гетмана через особого посланца куренного атамана Софрона, а гетман нашел необходимым донести об этом в Москву, причем от себя присовокупил, что он еще зимой задержал у себя пришедших в Батурин с Иваном Стягайлом несколько человек запорожцев и заменил соболи сукном при выдаче войску низовому жалованья.
Для полноты описания сношений кошевого атамана Григория Ивановича Еремеева с польским королем Яном Собеским в 1684 году может служить дело Архива коронного скарба, отдел III, книга VII, лист 582. В это время от кошевого атамана, называемого в польском акте Грыцьком, послано было три человека значных козаков, 1 писарь, 6 простых козаков и 17 лошадей, всего 101 человек. Они пробыли с 6 февраля и до конца этого месяца в Кракове, а из Кракова ездили в Яворов. Во время пребывания их в Кракове им было выдано на содержание в течение недели на всех 264 злотых; кроме того, старшим подарено было три куншуша, три жупана, четвертый жупан для писаря, 4 шапки; шести простым козакам подарены были три постава кернового сукна, шапки, кожухи и сапоги. В октябре месяце того же года являлись из под Скалата новые “экстренные” посланцы, 1 асаул и 2 козака, от какого-то полковника Грыцька, вероятно того же самого Григория Еремеева, бывшего раньше кошевым атаманом, а потом ставшего, как это часто водилось на Запорожьи, полковником. Это тем вероятнее, что октября 28 дня в русских актах Григорий Еремеев называется уже “бывшимъ” кошевым атаманом.
Между тем польский король Ян Собеский, так настойчиво добивавшийся союза с Москвой и не успевший в том, снова возобновил переговоры о том с московским правительством. К тому принуждала его неудача в борьбе с турками в 1684 году под Каменцом. Для того, чтобы “удержать правую руку султана”, нужно было направить против турок малороссийского гетмана с козаками. Московское правительство снова выразило свое согласие на союз с Польшей, но с тем же условием закрепления за собой Киева. По этому поводу спрошено было мнение у гетмана Ивана Самойловича. Самойлович представил в Москву, января 12 дня 1685 года, через находившегося там своего посланца Василия Кочубея, обширную “инструкцию” вместо ответа на предложенный ему вопрос. В этой “инструкции” он коснулся и Запорожья: “Горше всего снЪдаетъ насъ жалость, что польская сторона природной лукавой хитростно своей на Андрусовской комиссіи доступила такихъ рЪчей, которые какъ взглядомъ Кіева, такъ и взглядомъ Запорожья нынЪ великихъ государей нашихъ сторонЪ съ шкодой остаются… И тако то лукавой хитростно своей тая лядская сторона въ договорахъ перемирныхъ вымогши тое, абы Запорожье какъ до ихъ великихъ государей належитъ, такъ и имъ належало, теперь съ той причины беретъ себЪ способъ вдиратися на всю Малую Poccію и своими прелестями тое еще разъ запорожцамъ въ свЪжую приводить память, будто сей край дЪдичный правомъ ПольшЪ принадлежитъ и будто когда отданный въ то время въ польскую область быти маетъ, а не только запорожцамъ то прикладываютъ, но и городовымъ осЪдлымъ людямъ малороссійскимъ въ прелестныхъ своихъ проповЪдяхъ недавно передъ симъ прекладали”. Гетман настаивал Киев, во что бы то ни стало, отобрать от Польши: как отстоял его “божіея премудрости вразумленіемъ великій государь царь АлексЪй Михайловичъ, такъ и наслЪдники его державы должны содержать вечно за собой тотъ городъ. КромЪ того, подобаетъ имъ, великимъ государямъ, и отъ Запорожья для лучшего державы ихъ монаршей охраненія власть лядскую отставити” [69]. Помимо этого, гетман высказал в своей “инструкции” и многие другие свои соображения, но они касались исключительно Украйны, а не Запорожья.
В течение всего этого времени военные действия поляков с турками и татарами не прекращались. В 1685 году в Молдавии действовал коронный гетман Яблоновский; но поляки и на этот раз не были счастливы в борьбе с турками, а потому вопрос о союзе с Москвой снова был поднят. На этот раз коронный гетман хотел привлечь, по крайней мере, на свою сторону Запорожье, но ни московскому правительству, ни украинскому гетману это не понравилось.
В сентябре месяце того же года гетман Самойлович, занося жалобу царям Иоанну и Петру Алексеевичам на польского коронного гетмана Яблоновского за то, что он называет его гетманом только заднепровским, а не гетманом обеих сторон, вместе с этим извещал о военных действиях польских войск против татар и турок, выражал свое негодование на поляков за то, что “они радеют о заключении с неверными мира, а подданных царского величества, московских государей, к войне прелестью своей поощряют, чтоб чрез такие причины турская и татарская сторона против великих государей стороны взяла ожесточение”.
Излагая о таких намерениях поляков и о могущем чрез то произойти вреде для России, гетман Самойлович коснулся и запорожских козаков. “Да и запорожцы какъ неправдивы суть, такъ и лживы показались, что чрезъ своихъ посланныхъ Афанасья Губу съ товарыщи писали ко мнЪ да и послЪ также отозвались, будто они по истине вамъ, великимъ государемъ, радЪютъ и мнЪ, гетману, повиноваться будутъ и никуда на сторону листовъ своихъ не посылаютъ и ничего безъ моего гетманского совЪту починати не будутъ; а нынЪ ложь ихъ явно учинилась, понеже донскіе въ своемъ прежде реченномъ листЪ къ нимъ запорожцомъ, то изобразили, что они къ нимъ о полской посылкЪ посланника нарочного отъ себя на Донъ присылали и имЪетъ то у нихъ, запорожцовъ, быти, что тою же полскою прелестью надуты будучи, хотЪли бъ также, какъ и донкіе, противъ турской и татарской стороны приняти воинской промыслъ, о чемъ и снова ихъ склонные проникаютъ, толко будучи предъ нашими очима въ частныхъ и беспрестанныхъ увЪщаніяхъ не могутъ имЪти на то способу, для которыхъ мЪръ хотя они, запорожцы, недостойны были премилосердой милости вашей монаршеской и нашего гетманского вспомогательства, однако когда вы, великіе государи, для славы православного имени своего изволили ихъ обослати своимъ монаршескимъ жалованиемъ, тогда примЪряяся къ вашей монаршеской вашего царского пресвЪтлаго величества волЪ и нЪколико еще имЪяй надежды, что когда ни есть за приводомъ желательныхъ молотцовъ, межъ ими будущихъ въ вЪрности своей къ вамъ, великимъ государемъ, постоянствовати будутъ, послалъ имъ на Запорожье при вашемъ монаршескомъ жалованьЪ 2000 золотыхъ и 10 куфъ вина, а въ присылкЪ того запасу имъ подводами отговорился, было имъ совершенно для того, что посполитымъ людемъ есть великие обиды въ тЪхъ подводехъ, однако потомъ когда Трофимъ Волошанинъ, атаманъ бывшей кошевый, съ товарищствомъ несколько на десять въ Kіeвe по обЪщанию на поклоненіе святымъ мЪстамъ, заехали ко мне въ Батуринт”, отдая мнЪ гетману честь и имянуяся быть вЪрными вашими велнкихъ государей работниками, просили крепко всему войску вспоможения запасу, и я на то ихъ желательныхъ людей прошеніе, хотя и тЪхъ, которые в злобь суть, хлЪбомъ къ вЪрности вамъ великимъ государемъ привлечь, велелъ имъ отвесть запасу 1000 бочекъ, съ которымъ запасомъ тотчасъ по отпускЪ преждереченныхъ запорожцовъ послалъ сотника батуринского Ярему АндрЪева, чрезъ которого каковъ отъ себя листъ на Запорожье къ войску с обличеніемъ атамана запорожского непорядку писалъ, того списокъ къ вамъ великимъ государемъ посылаю тутъ же, тутъ же посылаю и приказъ Малыя Росіи 2 листа из Переволочны, отъ дозорцовъ нашихъ перевозного ко мнЪ присланные, въ которыхъ изображено, что запорожцы и кромЪ полскихъ беспрестанныхъ прелестей имЪютъ нынЪ побужденіе отъ донскихъ козаковъ, которые ихъ, запорожцовъ, на то дЪло приводить, чтобъ съ татарами воевали, по которымъ мЪрамъ они, запорожцы, склонны къ войнЪ, гдЪ и во время пріему милостивого вашего монаршеского жалования, нЪкоторые блеяли на радЪ доведетца-де имъ съ татары розмиритца, а ныне и спосреди ихъ обрЪтаютца такие промышленники въ поляхъ, что татаромъ вредятъ и людей нашихъ за пристойными промыслы ходячихъ грабятъ и показуетца отъ нихъ неудержимое зло, для которыхъ своихъ недобротвореній недостойны были милости вашей монаршеской, которая имъ всегда от монаршескихъ вашихъ щедротъ непрестанно изливаетца, въ которой злобЪ, понеже и запорожцомъ и донскимъ козакомъ полская прелесть есть предводитель, и я на полскую обманчивую лукавность негодую презирая мысленным рассужденіемъ, что они поляки не токмо чрезъ то войну турскую на преславное ваше россійское государство обратить хотятъ, но и сами нЪчто злое доказать помышляя, желаютъ, чтобъ имя ихъ межъ запорожцы и межъ донскими было и далЪ памятно и чтобъ во время злаго ихъ намъренія и они на помощное ихъ зло были подняты, для чего и къ калмыкамъ прелесть свою посылаютъ и вездЪ денежные дачи бросаютъ, какъ слышимъ, что и на Донъ начальнымъ войсковымъ Флору Минаеву тЪжъ денежные подарки къ нему посланы, того для какъ принуждаетъ меня моя вЪрность о всемъ вамъ великимъ государемъ доносить, такъ я о тЪхъ непріятельскихъ вражіихъ намЪреніяхъ покорно вамъ великимъ государемъ, доношу особою вЪрности моей должностію, а для того при запасЪ по всему войску низовому вмЪстЪ, а не къ атаману кошевому отъ себя листъ писалъ, чтобъ все войско видЪли его неправые поступки, на который листъ мой о пріемЪ запасу и о немъ атаманЪ какъ ко мнЪ отпишутъ, о томъ вамъ, великимъ государемъ, я вЪрный подданный учиню извЪстно и о томъ покорно тутъ доношу вамъ великимъ государемъ, былъ у меня Петръ Мурзенко, донскихъ козаковъ нЪсколько человЪкъ, которые ходили молитися по обещанію своему въ Кіевъ и я имЪя усердную ревность о превысокой вашей великих государей чести, которую неточію намъ вЪрнымъ вашимъ царского пресвЪтлого величества подданнымъ, но и всЪмъ окрестнымъ народомъ чтити достоитъ и видя, что донскіе не хранятъ той таковымъ своимъ ослушашемъ указу вашего монаршеского, зачиная войну мимо вашей монаршеской воли, разсудилъ пристойно быти послать мнЪ къ донскимъ козакамъ листъ, предлагая имъ пріятелски, чтобъ они ваше царского пресветлого величества повеление соблюдали и прелестныхъ полскихъ подсылокъ не слушали и войны мимо вашей великихъ государей воли не вчинали, понеже всякое дЪло ихъ, безъ вашего великихъ государей указу начинающееся, не можетъ имЪти прибылного конца и того моего листа; писанного къ донскимъ списокъ при семъ листЪ въ Малоросійской приказъ посылаю и естли то угодно вамъ, великимъ государемъ, прошу о томъ милостивого извъщенія; естли было неугодно, то я болши къ нимъ донскимъ писать не буду, однако вЪрностпо моею предлагаю, дабы вашимъ царского пресвЪтлого величества указомъ запретительнымъ донскіе въ тЪхъ своих самовольныхъ начинаніяхъ воздержаны были, гонца ханского вышеименованого задержалъ есмь при себЪ немалое время для того, чтобъ онъ за скорымъ отпускомъ въ проЪздЪхъ не пропалъ, того для за возвращеніемъ изъ царствующего града Кутлуши-мурзы, гонца ханского, у вас великихъ государей бывшаго и его с нимъ мурзою отпустилъ, а каковъ листъ чрезъ него писалъ къ хану, списокъ тутъ же въ приказъ Малыя Росіи посылаю и сей мой листъ чрезъ нарочного моего гонца товарыща сотни батуринской Дмитрея Нестеренка, который при посланныхъ вашихъ великихъ государей на Запорожье былъ, къ вамъ великимъ государемъ посылая, отдаю себя премилосердой вашей монаршеской благостыни. Изъ Батурина сентября въ 28 день 1685 года. Вашего царского пресвЪтлого в-ва вЪрный подданный и нижайцпй слуга Иванъ Самойловичъ, гетманъ войска вашего царского пресвЪтлого величества запорожского” [70].
О намерениях запорожских козаков кроме гетмана Самойловича знали и сами татары: так, октября 26 дня кызыкерменский бей Велей, через посланцев, отправленных от наместников крымского хана и перекопского бея в Сичь, писал козакам письмо, в котором высказывался, что, ввиду установившегося между Портой и Россией святого мира, запорожцы обязаны непременно прекратить свои набеги на селения и города мусульман; а между тем они вовсе и не думают о том, беспрестанно делают шкоды кызыкерменским и крымским жителям, захватывают по десяти и даже по пятидесяти лошадей у татар, наносят им большие убытки и нарушают общий покой. В заключение письма бей требовал от кошевого атамана дать ему надлежащий ответ через крымских посланных и вместе с тем послать своего войскового асаула на Низ Днепра, чтобы согнать оттуда всех вольных Козаков в Сичь, запретить им впредь делать всякие шкоды мусульманам и, ввиду избежания неприязни между Россией и Портой, навсегда усмирить своевольников. На это письмо запорожцы отвечали листом, что “достаточная” та речь, чтобы рада гультяев и своевольников выгонять с Низу Днепра и его веток добрых молодцов и что естественнее будет самим татарам остерегаться и ловить своевольников и поступать с ними по своему усмотрению [71].
В следующем 1686 году запорожцы снова вошли в пререкания с гетманом Самойловичем. Поводом к этому послужило следующее обстоятельство. Вскоре после праздника Рождества Христова гетман получил известие о том, что жители орельских городов [72] разбили где-то в поле крымского посла и с ним вместе “замордовали” московского гонца. Вместе с этим пошла “суспеция и ураза”, что в этом деле принимали участие и запорожцы. Тогда гетман послал универсал орельским жителям, а вслед за тем через особого посланца отправил “вельми доткливое” письмо и к запорожским козакам, в котором укорял их в совершенном ими злодеянии. На то письмо запорожцы отвечали гетману собственным письмом, в котором энергично отстаивали свою непричастность к позорному делу, резко выражали свое негодование за бесчестие, возводимое гетманом на низовое товариство, и тут же припоминали ему всю неблагодарность его стремления оттеснить козаков от речки Самары, днепровских лугов и веток.
“ПослЪ разрушенія Чигирина ваша мосць, мосце пане, писали къ намъ и обЪщали всеми силами вашего реймента усердно защищать насъ отъ неприятельскаго бусурманскаго нападенія. А теперь оказывается иначе, не защищать, а разорять наше низовое войско, ваша мосць, выискиваете способы: чтобы вытЪснить насъ изъ луговъ и вЪтокъ днЪпровскихъ, вЪчныхъ нашихъ жилищъ, вы посоветовались с московскими боярами, а больше всего со своимъ сватом Шереметьевымъ [73], и рЪшили построить города ниже Самары по-надъ ДнЪпромъ, чего мы никогда отъ васъ не ожидали… Изволь, ваша милость, впредь съ ними (доносчиками) жить и насъ, войска запорожскаго, ни въ чемъ не трогать и не досаждать; мы тоже съ своей стороны не станемъ докучать вашей рейментарской милости, сообразно пословицЪ: снятый Бернардине, мы тебЪ не молимся, ты насъ не милуй” [74].
В это время у запорожских козаков кошевым атаманом был Григорий Сагайдачный. Задумав поход против турских и крымских людей, Сагайдачный написал о том письмо к донским козакам и просил у них содействия. Но донцы, получив письмо Сагайдачного, отослали его в Москву, и из Москвы отправлен был указ гетману Самойловичу о том, чтобы ни жители малороссийских городов, ни запорожские козаки отнюдь не чинили бы ни с турками, ни с татарами никаких задоров и держались бы с ними на мирной ноге [75].
В 1686 году, по истечения тридцатилетнего Андрусовскога перемирня между Россией и Польшей заключен был, апреля 21 дня, вечный мир. Мая 1 дня отправлен был из Москвы в Сичь с известием об этом подъячий Федот Рогов; он привез царскую грамоту на имя кошевого атамана Федора Иванова, в которой говорилось о мире русских с поляками, о бытии Киева и Запорожья со всеми черкасскими городами вовеки неподвижном подданстве у России и о походе их на татар и турок [76].
“Къ россійскому-жъ нашему царствію отдалъ королевское величество и рЪчъ посполитая городы-тЪ въчно-жъ. Внизъ рекою ДнЪпромъ отъ Кіева до Кадака, и тотъ городъ Кадакъ, и запорожской Кошъ, городъ СЪчу, и живущіе въ нихъ козаки служилые и всякаго чина житечи, и даже до Чернаго лЪсу со всЪми землями и рЪками и рЪчками и со всЪми принадлежащими угодьи, чЪмъ владЪли изстари запорожцы, которые всЪ тЪ вышеименованные городы и земли и войско запорожское, и весь малороссійскій народъ въ нашей царскаго величества преславной и преименитой державЪ вечно оставатися и быти имЪютъ неподвижно”. (IV том Собраний государственных грамот и договоров (Москва, 1826, 529)).
Весть о заключении Польши с Россией вечного мира дошла немедленно и в Крым и была очень неприятна крымскому хану. В борьбе с польским королем хан рассчитывал на помощь со стороны запорожских козаков, но теперь запорожцы не могли уже действовать вопреки воли московских правителей.
Июня 1 дня 1686 года в Москву прибыли от кошевого атамана Федора Иваника [77] и всего низового войска посланцы Трофим Волошанин да куренной атаман Василий Кузьмин с 50 козаками с просьбой о жалованье и с разными вестями о намерениях крымцев. Явившись в приказ Малой России, запорожские посланцы дали следующее показание:
“Къ великимъ государямъ царямъ и великимъ князьямъ Іоанну Алексеевичу, Петру Алексеевичу, всея Великія, и Малыя, и БЪлыя Россіи самодержцамъ, послали ихъ кошевой атаманъ и все войско запорожское бить челомъ за ихъ царскаго величества милости; ханъ крымскій, по ихъ царскаго величества указу и по грамотЪ, какова послана была къ хану крымскому о ихъ обидахъ, позволилъ имъ, войску запорожскому, быть въ промыслахъ для звЪриной и рыбной ловли безъ всякого налога и безъ десятины: а о соляныхъ промыслахъ, чтобъ соль имъ брать беспошлинно, писалъ онъ, ханъ, къ турскому салтану. Да и о томъ послали ихъ кошевой атаманъ и все войско бить челомъ великимъ государямъ, ихъ царскому величеству, чтобы великіе государи пожаловали ихъ, велъли къ нимъ послать на Кошъ своего великихъ государей жалованья по прежнему ихъ государскому указу. А съ грамотой великихъ государей ихъ царского величества къ крымскому хану посылали атаманъ кошевой и все войско запорожское Трофима Волошанина да Василія Кузьмина съ товарищами. А какъ они были въ Крыму, то ханскій визирь, призвавъ ихЪ къ себЪ, говорилъ имъ, не будетъ ли отъ нихъ помощи противъ польского короля: в прежнее время отъ нихъ, безъ ведома царского величества, запорожсюе козаки, собравшись до 500, 600 и даже до 1000 человЪкъ и назначивши себЪ полковника, ходили съ ними, крымцами, на войну вмЪстЪ. Они же, Трофимъ съ товарищами, на то визирю сказали, что хотя раньше того такъ и водилось, но нынЪ без воли и указа царскаго величества дЪлать они того не будут. В то время ханъ крымскій, Нуррединъ и Калга салтаны были въ Крыму и турскій салтанъ прислалъ въ Крымъ своего каймакана съ жалованьемъ и съ приказаніемъ, чтобы ханъ и салтаны, собравшись ео всЪми крымскими силами, немедленно шли на войну, потому что польскій король, собравшись со своими силами, хочетъ идти подъ Каменецъ-Подольский”.
Вести, привезенные запорожскими посланцами в Москву, очень понравились московским правителям, и запорожскому войску с его старшинами назначено было жалованье: кошевому атаману Федору Иванику — две пары соболей по семи рублей пара, 2 сорока соболей, по пятидесяти рублей каждое сорок; судье, асаулу и писарю по паре соболей в семь рублей пара да по сороку соболей, в пятьдесят рублей каждое сорок. Кроме того, тому ж кошевому атаману на шапки два вершка бархатных камки куфтерю да атласу гладкого по 10 аршин, 2 порти ща сукна кармазину, по 5 аршин портище; судье, асаулу, писарю по вершку бархатному, по 5 аршин сукна кармазину да по атласу по 10 аршин атлас человеку; всему войску да кошевому атаману — 150 половинок сукон анбургских, 50 сукон половинок шиптуховых, которые велено было дослать к 150 половинкам, посланным в прошлом году из приказа Малой России. Для отправки царских подарков на Сичь назначен был стольник Лев Миронов Поскочин. Не забыты были также и посланцы запорожские, прибывшие в Москву: им велено было выдать, сверх поденного корму и приказной дичи, рыбы соленой белужины и осетрины, хлеба, калачей, круп, соли, перцу, чесноку и луку на 4 рубля, питья с отдаточного двора — вина 10 ведер, меду столько же, пива 30 ведер; кроме того, особые “царское милостивое жалованье” [78].
Посланцы запорожских козаков отпущены были из Москвы июня 18 дня и вместе с ними в тот же день послана была царская милостивая грамота кошевому атаману “Федору Ивановичю” и всему бывшему при нем поспольству [79].
Примечания:
- Акты южной и западной России, XIII, 595,602,448,455,458.
- Акты южной и западной России, XIII, 642,603.
- Акты южной и западной России, XIII, 453,473,487.
- То есть близких родственников, захваченных раньше того в неволю.
- Акты южной и западной России. XIII, 517,515,516.
- Акты южной и западной России, XIII, 513.
- Архив министерства иностр.дел; Малор. дела, 1677, № 24.
- Акты южной и западной России, XIII, 505—508.
- Акты южной и западной России, XIII, 560,532,537,538.
- Акты южной и западной России, XIII, 546—548.
- Акты южной и западной России, XIII, 528,549—552.
- Акты южной и западной России, XIII, 550,566.
- Акты южной и западной России, XIII, 590.
- Архив мин. иностр. дел, Малор. дела 1678, № 2.
- У Величка означено 40 судов: Летопись, 429—464.
- Это был второй приезд стольника Василия Перхурова.
- Акты южной и западной России, XIII, 666,694,697; Величко относит разорение и сожжение Сирком моста на Буге к первому Чигиринскому походу (II, 452), но из современных событию актов видно, что это было во втором Чигиринском походе.
- Намек на охотницкого полковника Мурашку, которого гетман вместо себя к Лодыжину послал и который страшной смертью от турок погиб. Величко, Летопись, II, 353.
- Величко, Летопись, Киев, 1851, II, 467.
- Ригельман, Летопись, Москва, 1847, II, 170; Б.-Каменский, История Малой России, Москва, 1842, II, 162; Самовидец, Летопись, Киев, 1878, 148.
- Акты южной и западной России, ХIII, 700—703, 748; VIII, 34.
- Архив мин.ин.дел 1679, № 4; Б.-Каменский, История Малой России, II, прим., стр.29.
- Ригельман, Летопись, Москва, 1847, II, 170.
- Акты южной и западной России, V.155.
- Летописец Леонтия Боболинского, Киев, 1854, 315.
- Ригельман, Летопись, Москва, 1847, II, 171.
- Бантыш-Каменский, История Малой России, Москва, 1842, II, 168.
- Величко, Летопись, Киев, 1851, II, 489—493.
- Коломак — слобода Харьковской губ., Валковского уезда.
- Филарет, Историко-стат. опис. Харьков, еп., Москва, 1857, II, 263.
- Величко, Летопись, Киев, 1851, II, 497—498.
- Величко, Летопись, Киев, 1851, II, 498.
- Иначе называется Быховецким или Быхоцким.
- Соловьев, История России, Москва, 1887, XIII, 274.
- Самойлович в особенности был жаден к деньгам и, по выражению малороссийского летописца, собирал свои скарбы всякими способами; после его падения у него нашлось множество золотых и серебряных кубков, четвертин, братин, блюд, кружек, поясов, жемчуга, драгоценных перстней и тому подобных вещей: Карнович, Замечательные богатства в России, Спб., 1885, 228.
- Мышецкий, История о козаках запорожских, Одесса, 1852, II.
- Эварницкий, Запорожье в остатках старины, Спб., 1888, II, 76.
- Соловьев, История России, Москва, 1887, XIII, 274—276.
- Величко, Летопись, Киев, 1851, II, 500.
- Правильнее через окурку или через дым для избежания занесения чумной заразы во внутрь России.
- Липа — лодка, меньше по размерам дуба.
- Записки одесского общества истории и древностей, т.II, от.II и III, 572,646.
- Соловьев, История России, Москва, 1887, XIII, 270; Записки одесского общества истории и древностей, т.II и III, 653.
- Архив министерства иностранных дел, 1681, связ. 56, № — 14.
- Архив мин.ин.дел; Малор. дела, 1681, связ.56, № 14.
- Величко, Летопись, Киев, 1851, II, 510.
- Это говорит крымский хан.
- Архив мин.иностр.дел; малорос. подлин. акты, 1681 год, св.5, № 404.
- Архив мин.иностр.дел; подлинные акты 1681, св.5, № 404.
- Архив министерства ин. дел; малорос. дела 1681 года, св.56, № 14.
- Архив министерства иностранных дел, 1861, св.56, № 14.
- Вследствие порчи документа исчезла строчка.
- Архив мин.иностр.дел; малор. дела, св.56, № 14.
- Соловьев, История России, Москва, 1864, XIV, 5.
- Величко, Летопись, Киев, 1851, II, 524.
- Архив мин. иностранных дел, 1682, св. 59, № 40.
- Величко, Летопись, Киев, 1851, II, 526.
- Собрание государственных грамот и договоров, Москва, 1828, IV, 449.
- Архив мин. ин. дел; Сношения с Малороссией; грамоты 1682 года июля 15 дня, св.2, № 21.
- Бантыш Каменский, Источники, Москва, 1858, I, 279—282.
- Архив мин.ин.дел; малор.подл.дела, 1882, св.5, № 426.
- Архив мин.ин.дел; малор.подл.дела, 1883, св.5, № 432,433.
- Архив министерства иностранных дел, 1683, св.60, № 13,15.
- Архив министерства иностранных дел, 1684, св.64, № 18.
- Архив мин.ин.дел, 1684, подлин. № 444; Величко, II, 539.
- Архив министерства иностранных дел, 1684, св.64, № 20,22; подл. № 454.
- Октября 28 дня он называется уже “бывшим” кошевым атаманом.
- Акты истории войска донского, Новочеркасск, 1891, I, 129,132,341.
- Архив мин.иностр.дел; подл. мал. акты, 1685, св.5, № 458.
- Архив минист.ин.дел; Малор.дела, 1685, св.67, № 18.
- Величко, Летопись, Киев, 1851, II, 552.
- Орель — левый приток Днепра, выше Самары.
- Самойлович выдал свою дочь за сына Петра Шереметева Федора Петровича.
- Величко, Летопись, Киев, 1851, II, 557,558.
- Акты истории войска донского, Новочеркасск, 1891, I, 140.
- Архив министерства иностранных дел, 1686, св.69, № 18.
- В одних актах он назывался Иваником, в других Иванисом.
- Архив мин.иностр.дел; малор.дела, 1686, св.69, № 19.
- Архив мин.ин.дел; малор.подл.акты, 1686, св.2, № 23.
